Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении[3-е издание]

ТРЕТИЙ ПУНКТ СКУЧНОЙ ПОВЕСТКИ

Была весна, и всюду слышались ее шаги. Сырые резкие ветры сменились теплым дуновением, ломало лед у берегов Финского залива, и расхохлачивались почки на черемухе и березах, и в Петербурге по утрам, еще до того, как задымят заводы, в чистом небе над Лесным потянули первые журавли, и даже в Кронштадте, на этом суровом военном острове, в саду Минного офицерского класса робко защелкал, как бы только еще пробуя, соловей. Была весна тысяча восемьсот девяносто пятого года, дружная, необычайно теплая весна, когда с кронштадтской пристани среди толпы пассажиров поднялись по сходням на палубу пароходика «Заря» двое в штатском. Один — высокий, постарше, с реденькой светлой бородкой, плотно застегнутый доверху в толстое драповое пальто и по-зимнему еще в барашковой шапке. Другой — очень молоденький с виду, в легкой фуражке и короткой куртке, совсем по-весеннему. За ними следовал могучий матрос, держа в обеих руках, как полные ведра, два крепко перевязанных ящика, и нёс осторожно, будто боясь расплескать, и поставил так же осторожно на палубу, под укрытие, возле скамейки, где расположился пассажир с бородкой.

Пароход дал гудок и отчалил. С пристани им помахали. Первый рейс по весне, открывающий прямое сообщение Кронштадта со столицей.

«Заря» повернула на Петербург, тяжело разгребая воду. Только день назад сильный ветер очистил от льда Маркизову лужу. На других кронштадтских рейдах все еще стоял разбитый лед и с трудом проступали отдельные полыньи. А если посмотреть в сторону моря, то там до горизонта — пустынная пелена.

Медленно выплывал из смутной дали, приближался город, его трубы, его соборы… Санкт-Петербург. Столица Российской империи.

Столица жила своими интересами и заботами, перебирая события последних дней, что приносила с разных концов света телеграфная проволока. Броская газетная рубрика: «Телеграммы». Военные столкновения на Дальнем Востоке между Японией и Китаем; захват острова Формоза, угроза над Маньчжурией; конфликт в Африке между итальянскими войсками и отрядами абиссинского негуса; открытие Художественной выставки в Париже, на которой президент Франции взял под руку германского посла и прошелся с ним по залу; зверское убийство из ревности в одном из петербургских ресторанов; резкое повышение акций электрической компании «Сименс и Гальске»; гастроли знаменитого трагика Росси, которому восторженная публика поднесла лавровый венок…

И что наряду со всем этим значило какое-то мелкое, экономно краткое объявление в газете на последней странице:

«Заседание физич. отд. Русского физ. — хим. общества — во вторник, 25 апреля, в 71/2 час. веч.».

И что из того, что двое пассажиров в штатском на пароходике «Заря» отправляются сейчас вместе со своим багажом именно на это заседание. Кому было до них среди весеннего шума столицы?

Пароходик втянулся в ворота города, вошел в Морской канал вдоль длинных набережных и ошвартовался у одного из многочисленных причалов петербургского порта — утлая скорлупка среди громадин судов, стоявших тут на приколе во время зимовки.

— Только не стукни!.. — сказал пассажир с бородкой матросу, кивнув на перевязанные ящики.

Тот снова подхватил их, как ведра, и осторожно ступил на землю. Пассажир в курточке побежал за коляской.

25 апреля. А если считать по-новому, то было это 7 мая.

День был совсем по-летнему теплый, ясный. В Петербурге на Марсовом поле проходил военный парад — первый высочайший смотр. Гремела музыка, гремело «ура», били барабаны, землю сотрясал марш гвардейской пехоты, конницы, артиллерии. Блестело оружие на ярком солнце, медные кирасы и каски с орлами. Весь светский Петербург собрался на это зрелище, образуя на специальной привилегированной эстраде плотную когорту туалетов и расшитых мундиров и глазея туда, где под охраной черно-красной цепочки лейб-казаков высилась царская палатка.

К вечеру после парада на поле, на набережных началось гулянье. В этой толкотне пробирались в тот час одинокие фигуры ученого вида, как бы посторонние общему оживлению. Пробирались туда, где на берег Невы на Васильевском смотрит здание университета. Там, внутри университетского двора, стоит старое кирпичное здание, известное всем местным старожилам под галантным французским названием прежних лет «Же-де-пом» («Игра в мяч»). А в самом здании теперь физический кабинет университета.

Итак, вторник 25 апреля. Или 7 мая по-новому.

Большой зал с рядами мест, какие-то закоулки, огороженные шкафами с книгами и приборами. По задней и боковым стенам пристроенные, как балкончики, антресоли, на которых преподаватели и ассистенты корпят над своими работами. Здесь-то, в этом зале, и проходят обычно заседания Русского физико-химического общества. Тесный круг людей, посвященных в науку и собирающихся время от времени вместе в этой строгой и даже несколько сумрачной обстановке, где нередко блистала смелая, яркая мысль. Здесь, с этой лекторской кафедры, Менделеев провозглашал свою великую периодическую систему. Здесь Чебышев выводил свои знаменитые формулы. Здесь Бутлеров раскрывал новые законы органической химии. Здесь изобретатель Яблочков зажигал свою первую электрическую свечу… Стены зала хранили память немалых событий науки.

Сюда и пробирались сквозь праздную толчею члены Русского физико-химического общества 7 мая 1895 года. На очередное заседание. Сюда же привезли двое пассажиров из Кронштадта свои перевязанные ящики, которые внес в этот холодный зал гигант матрос, ступая бережно с драгоценной ношей по мраморным университетским плитам.

Зал тускло освещался газовыми рожками, и лишь за лекторской кафедрой еще более тускло горела красновато-желтым светом угольная электрическая лампочка — как символ последнего достижения века.

Приборы распаковали и расставили. Один, накрытый темным металлическим чехлом, с торчащим из него длинным стержнем, — на главном демонстрационном столе. Другой — поодаль от него, у стенки зала. Высокий пассажир с реденькой бородкой, облаченный в официальный сюртук, всем тихо, кратко распоряжался.

Итак, двести первое заседание физического отделения Русского физико-химического общества началось. 7 мая 1895 года. Что там в повестке дня?

Пункт первый: сообщение о книгах и журналах, поступивших за последний месяц в библиотеку физического отделения.

Пункт второй: докладчик такой-то вместо предполагавшегося им сообщения «О взаимодействии между нагретым воздухом и влажной поверхностью» осветит несколько подробнее некоторые вопросы из его работы «О законе параболы», которую он излагал уже на прошлом заседании. (Гм, опять о параболе!)

Пункт третий: А. С. Попов — сообщение «Об отношении металлических порошков к электрическим колебаниям». (Гм, порошки какие-то!)

Чего же тут ожидать? Как будто ничего примечательного. Скучно иной раз разглядывать науку через ее лаконичные повестки и сухие протоколы. А там, за стенами зала, разливается теплая весна, бурлит людская жизнь.

Делопроизводитель отделения монотонно зачитывал список полученных книг. По физике, по биологии, по гидрографии. Фамилии авторов и место издания. Простой, мало говорящий перечень.

Пункт второй.

Докладчик стучал мелом по доске, рисуя разные параболы. Выводил строчки доказательств с тем упорным воодушевлением, которое, кажется, только он один и разделял.

Председательствующий профессор Иван Иванович Боргман, фиксируя аудиторию стеклами золотых очков, старался хоть как-нибудь поддержать ее внимание — репликой, вопросом. И все же наименее терпеливые члены общества уже посматривали в сторону выходных дверей.

Остается еще: «А. С. Попов. «Об отношении металлических порошков…» Вон сидит, тот высокий, прямой, с реденькой светлой бородкой. Здесь он некоторым знаком. Преподаватель физики из Кронштадта. И сам из университетских. Занимался вот тут же, в физическом кабинете, просиживая подолгу на скрипучих антресолях; сегодняшний председатель и видные члены общества были когда-то его учителями. Он, Попов, конечно, не очень красноречив, скорее даже застенчив перед ученой аудиторией, но, когда говорит о своем предмете, его стоит послушать. А уж если демонстрирует опыты, то, представьте, они всегда удаются. Сегодня что-то привез, какие-то приборы. Может, чем-нибудь и расшевелит?

В теме доклада обозначено: «отношение… к электрическим колебаниям». Ага, вот оно что!

Электрические колебания. Электромагнитные волны. Они едва только начали всплескивать на горизонте физической науки. Получали еще первые объяснения и считались тонкостью, далеко не всем доступной. Но они будили любопытство, заставляли прислушиваться: «Что там все-таки, с этими колебаниями?»

И собравшимся в зале ничего не оставалось, как потерпеть уж до конца, когда председатель объявит:

— Александр Степанович Попов.

Он встал и направился к кафедре, застегивая на ходу сюртук, стараясь не смотреть на лица в переднем ряду. Проходя мимо демонстрационного стола, провел слегка рукой по чехлу прибора, словно погладил или смахнул пылинку. Его спутник, маленький, подвижный ассистент, стриженный под бобрик, стер с доски остатки парабол, приготовил мелок и отошел тотчас же к другому прибору, поставленному у стены.

— Милостивые государи! — начал Попов негромким, глуховатым голосом.

Речь его действительно не отличалась ораторским искусством. Его речь была скупа, очень сдержанна, касаясь только существа того, что он хотел сказать, объяснить. И, как ни странно, это привлекало, заставляло внимательней слушать.

Он говорил о своих исследованиях, связанных с электрическими колебаниями. О том, как создавать эти колебания и, главное, как их обнаруживать, улавливать, регистрировать. В этом видел он важную задачу науки. Говорил о работах и наблюдениях других исследователей в разных странах, в разных лабораториях. О тех, кто шел по тому же пути и до него, и одновременно с ним и на чей опыт он опирался, чтобы дальше идти самому. Очень точный перечень имен, известных и неизвестных, любых достижений, больших и малых.

Говорил о собственных опытах, о бесконечной веренице поисков того, что было им задумано.

— Надо было овладеть явлением.

Здесь многое было связано с порошками. Да, именно с железными опилками, которые могли вызвать такое недоумение у читателя сегодняшней повестки.

И потом еще несколько простых деталей, что были внешне нисколько не эффектнее тех же порошков, но были так же важны, чтобы получился наконец тот прибор, который стоял сейчас на демонстрационном столе.

— Кажется, удачная комбинация, — только и позволил себе отозваться о нем Попов.

Прибор для улавливания электромагнитных волн — тех самых волн, которые были лишь недавно открыты, но которые до сих пор все еще с трудом давались в руки. И вот он, прибор. Кажется, достаточно чувствительный на волны. И способный их регулярно отмечать.

Попов повернулся к доске. Размашисто, крупно нарисовал мелом схему. Узел незамысловатых деталей. Стеклянную трубочку с порошком. Обмотку электромагнитного реле. Электрический звонок с чашечкой и молоточком. Условные черточки, обозначающие батарею элементов. Линии соединений между ними. Схема приемника волн.