Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Кроме членов семьи, на церемонии присутствовали Робер Брессон, Клаудио Аббадо, Марина Влади с Леоном Шварценбергом, Мстислав Ростропович, Галина Вишневская, Отар Иоселиани, Владимир Максимов, Виктор Боровский, Мориц де Хадельн с супругой. Были и представители правительства Франции, а также советские официальные лица: кто-то из посольства, Игорь Бортников из «Совэкспортфильма», советник по культуре Сокович с женой. Прислали мемориальный венок «от Союза кинематографистов» — то есть от тех людей, которые подписывали процитированный выше некролог из газеты.

Статус Тарковского не был понятен не только французской, но и его родной стороне. У гроба стояла икона — копия «Троицы» Андрея Рублёва. На лестнице храма Ростропович сыграл на виолончели «Сарабанду» Баха[1119]. Сколько смысла сейчас видится в том, что именно так назван и последний фильм Ингмара Бергмана с Эрландом Юзефсоном. Происходящее снимал Эббо Демант со своей группой.

Кто-то из гостей привёз мешок русской земли. Гроб несли не друзья, не поклонники, не товарищи и не члены семьи, поскольку выбор конкретных людей из числа гостей мог бы быть трактован в политическом смысле. Тарковский отправился в последний путь на руках то ли служащих кладбища, то ли полицейских… Такое обстоятельство лишний раз подчёркивает, что у режиссёра не было «дома» ни в каком смысле этого слова. Он так и не появился: его похоронили в могилу белогвардейского есаула Владимира Григорьева. Удивительный кульбит судьбы! Сразу вспоминается множество упоминавшихся высказываний о том, как Андрей походил на этот типаж. Всплывает в памяти и роль в фильме Гордона «Сергей Лазо», которую Тарковский написал для себя сам, когда помогал другу в работе над сценарием. Впрочем, складывается впечатление, будто всё в своей жизни, включая могилу есаула, он придумал сам.

Григорьев был белым эмигрантом и долгожителем. Родившись в 1895 году, он закончил свои дни в 1973-м, то есть с момента его смерти не прошло и пятнадцати лет. Однако, на обсуждаемом кладбище так принято: если за могилой долго не ухаживали, то давалось разрешение на подзахоронение. Добавим, подобное место и стоило значительно дешевле. Тем не менее вряд ли произошедшее следует объяснять сугубо экономией. Кстати сказать, сразу возникло очередное недоразумение: на надгробном камне Тарковского в качестве года смерти указали «1987».

Маршрут режиссёра на этом не заканчивается. В первую годовщину, 29 декабря 1987-го, его перезахоронили в отдельную могилу.

Три года спустя Андрею присудили Ленинскую премию. Это был последний в истории случай её посмертного вручения и наиболее очевидный прецедент того, как награда давалась ради представительности списка удостоившихся, а не ради лауреата. На тринадцатую годовщину — Тарковский отметил бы это совпадение — открыли музей на его родине, в городе Юрьевце. Потом такие учреждения возникли и в других городах. Потому может режиссёр и верно написал в своём завещании, что канонизация «готовилась». Впрочем, читателя, дошедшего в настоящей книге до этой страницы, вряд ли удастся удивить прозорливыми догадками её главного героя. Но одна из его самых филигранных формулировок находится в книге «Запечатлённое время»: «Художественное открытие возникает каждый раз как новый и уникальный образ мира, иероглиф абсолютной истины».

Честно говоря, само выражение «иероглиф истины» Тарковскому не принадлежит, он узнал его из письма зрителя, которое было отправлено даже не ему, а Нее Зоркой 23 апреля 1979 года. Как человек со вкусом, режиссёр не мог не обратить внимание на превосходное словосочетание. Однако исторически его автор, по всей видимости, Сергей Булгаков — русский философ, священник, богослов. Быть может, именно благодаря той зрительской депеше, Андрей и открыл для себя Булгакова, которым всерьёз увлекался в начале восьмидесятых. В учении отца Сергия о Софии — софиологии — угадываются черты, которые потом нашли отражение в мировоззрении Тарковского. Так, например, богослов отказывался рассматривать разум в качестве высшего начала, а потому отвергал и идеализм, особенно в рафинированном варианте, становясь, в каком-то смысле, последователем Владимира Соловьёва с его «религиозным материализмом».

Булгаков умер в Париже на полвека раньше режиссёра, он тоже страдал от онкологического заболевания, но роднит их вовсе не это, а найденный иероглиф истины. И всё, что в настоящей книге называлось «совпадениями», «рифмами», «сближениями», «сходствами» представляется автору этих строк не иначе как штрихами упомянутого иероглифа. Да и то обстоятельство, что Микеланджело Антониони и Ингмар Бергман почти через двадцать лет умрут в один день тоже отдаёт совершенной отточенностью каллиграфии. Все завитки маршрутов Андрея Тарковского, вся эта книга, мы надеемся, сложится в сознании читателя в тот самый иероглиф истины.