Петля

— Ну, к примеру, эти грибы, — говорил Кратена, меж тем как пиво в стакане безнадежно утрачивало цвет и пену. — Ну вот хоть этот мухомор красный — один из лучших грибов вообще. В атласе он отмечен как съедобный, замечательный гриб. А люди пинают его ногами, просто невозможно понять...

— Я мухоморов боюсь, как чумы. Уж их бы ни за что не взяла, — покачала головой Кралова. И, улыбнувшись, сказала: — Выпейте, все ж таки. Может, вам кофе сварить?..

На этот раз Кратена провел на хуторе свыше двух часов, а вскоре после его ухода возвратилась Анна. Чашка с кофейной гущей стояла еще на столе. Кралова смотрела телевизор.

— Долго же ты пропадала, — отозвалась она, не поворачивая головы.

— Ходила в деревню... так поглядеть, — ответила Анна. — Чего мне тут делать.

Ее тон заставил мать оглянуться. Она хотела было что-то сказать, но сдержалась.

— Приготовь что-нибудь на ужин. Там грибы, если хочешь...

— Таких грибов я не ем, — обрезала Анна. — Не хочу, чтобы меня отравили. Мне жизнь еще не надоела.

Тут уж мать прорвало.

— Послушай, Анна, не перегибаешь ли ты? — сказала она неестественно высоким голосом. — Не кажется ли тебе, что ты слишком дерзишь. Запомни раз и навсегда: спрашивать тебя о том, что мне делать, я не стану, понятно? Ты вела себя безобразно. Мне совершенно все равно, что ты о нем думаешь, но об одном прошу тебя: держи себя с ним как воспитанная, приличная девушка. Хотя бы потому, что он в отцы тебе годится...

Анна опешила. Такой вспышки она не ожидала и решила лучше отмолчаться. После слов матери в доме установилась напряженная атмосфера.

— Доброй ночи, — чуть погодя сказала Анна, с трудом пересилив себя, она никак не могла примириться с «предательством» матери.

— Доброй... — тихо откликнулась мать.

«Обиделась, будто я в чем виновата», — подумала Анна, поднимаясь к себе в крохотную комнатку со скошенными стенами, облицованными лиственничным пахучим деревом.

«Ну и ну, — размышляла она, лежа уже в постели, — вот так отметили начало каникул... мама верна своему слову, ничего не скажешь».

Снаружи глухо гудел ветер, ветви сосен шуршали по крыше. «Мда, — проронила она, разглядывая в тусклом свете настольной лампы ночных бабочек, упрямо бившихся в оконное стекло, — какой же она может быть несправедливой! А что, если она в самом деле влюбилась, и я ей только мешаю? Конечно, всем я только мешаю, я бы даже не удивилась, подсунь мне эта обезьяна в грибы какую-нибудь гадость. Уж как он меня ненавидит, ну прямо слопать готов своими глазищами. Не знаю, что со мной будет, если придется назвать его «папой»... Этого я не вынесу».

Анна уснула после полуночи. Это была первая стычка с матерью, хотя мать и раньше бывала сварливой и раздраженной. Но тут случилось нечто особенное. Щемящая тоска не отпустила душу Анны даже на рассвете, с первыми флейтовыми трелями дроздов, она не покинула ее и потом, когда хутор залило горячее огромное солнце над голубоватым горизонтом, и все погрузилось в золотистое светящееся озеро. Эта тоска вонзилась в ее сердце тупой иглой, застряла там и саднила.

— Аничка... Аничка, — кричала мать со двора.

Было семь часов утра, и от «Романса» доносились звуки трубы. Пионеры играли побудку...