Парусник в тумане

— Наелся? — интересуется папа, забирая у него пустую чашку.

— Мама говорит, что шоколад — это не еда, — авторитетно заявляет Скорпиус, вытирая губы платком. — Но я кушать не хочу, спасибо. Я спать хочу.

Папа улыбается, встает с кровати и ставит поднос на стол. Потом тихо подходит к их с мамой спальне и медленно приоткрывает дверь. Он неподвижно стоит несколько минут, вглядываясь в темноту. Несколько минут тишины. Потом он тяжело вздыхает, медленно закрывает дверь и проводит рукой по волосам.

— Сын, ты не будешь против, если я переночую в твоей комнате? Маму лучше не беспокоить сегодня.

— Здорово, — Скорпиус сияет. Разве он может быть против?

Папа слабо улыбается, быстро раздевается и забирается под одеяло.

— Завтра приготовите маме завтрак, если Элиза не вернется утром. Договорились? Будете ухаживать за мамой. Мне нужно рано уйти.

Скорпиус согласно кивает. Он настолько рад, что папа рядом, что даже забывает слова.

Огонь в камине гаснет, и в комнате становится темно и еще более уютно. Скорпиус любит ночь, и ему никогда не страшно спать одному, потому что он знает: папа — за стеной. А сейчас папа рядом с ним. Он зевает и подкладывает руку под подушку, пытаясь рассмотреть папу в темноте.

— Что тебе рассказать про Министерство? — шепотом спрашивает папа.

— Расскажи про Гринготтс, — так же шепотом отвечает Скорпиус, блестя глазами. — Про гоблинов. Их много? У них острые уши? Они злые?

Папа переворачивается на спину и тихо смеется.

— Нет. Они злые только по отношению к тем людям, которые пытаются украсть деньги из банка. Гринготтс отлично охраняется, так что туда не пройдешь даже под маскирующими чарами. Только если применить Непростительное заклятие.

Скорпиус понимающе кивает, хотя не знает, что такое Непростительное заклятие.

— Пап, а дядя Блейз и тетя Пэнси никогда не смогут загадать ребенка?

Папа поворачивается к нему и подпирает голову рукой.

— С чего ты это взял?

— Потому что они друг друга не любят.

Папа хмурится и ласково взъерошивает волосы Скорпиуса.

— Детей не загадывают, любопытный мальчишка. Они появляются из маминого живота.

— А как они туда попадают?

— Вырастешь — узнаешь. И что это за глупость про Блейза?

— Ирэн сказала.

Папа вздыхает и натягивает одеяло до губ, как недавно сам Скорпиус. Глаза у него уже закрываются, но он упрямо поворачивается на бок и смотрит на Скорпиуса.

— Расскажи мне про своего пони.

— Его зовут Аристократ, — Скорпиус подкладывает ладошку под щеку. — У него такой теплый-теплый нос, горячий язык и густая жесткая грива. И глаза такие добрые — добрые, карие… радостные, потому что я всегда приношу ему сахар. Еще я люблю с ним просто разговаривать, он ведь все понимает. Он мой лучший друг… Папа, а у тебя тоже был пони?

Папа не отвечает. Папа крепко спит.

* * *

Вчера Скорпиус весь день провел с мамой в Косом переулке, покупая разные, но необходимые вещи для школы. Отец категорически запретил покупать метлу, хотя Скорпиус смотрел на новенькие модели с полчаса, пока мама не оторвала его от витрины.

Зато они купили филина, точно такого, какой был раньше у отца. Скорпиус еще не придумал имя, и теперь часто гладил птицу по белым крыльям, бормоча разные имена вслух. Но ничего не подходит.

А сейчас — утро. И он стоит на платформе 9 и ¾, чтобы через каких-то полчаса поехать в Хогвартс.

Мама, такая изящная, восхитительная, в зеленом платье с черным поясом, с волнением поправляет шляпку и улыбается. Отец выпрямляется и серьезно смотрит на Скорпиуса уже сверху вниз.

— А если я не попаду в Слизерин? — наконец тихо спрашивает Скорпиус, беспокойно смотря на отца.

Прежде чем ответить, отец поворачивает голову и коротко, холодно кивает кому-то далекому. И на его лице появляется незнакомое выражение, которого Скорпиус никогда раньше не видел.

— Можешь на Рождество домой не возвращаться.

— Драко, — мама смеется, обнимает Скорпиуса, притягивает его к себе, — отстань от ребенка со своим Слизерином. Мы будем рады любому факультету, малыш.

Скорпиус улыбается в ответ, поправляя ремень новенькой школьной сумки, от которой приятно пахнет кожей.

Поезд, пыхтя и плюясь клубами дыма, медленно подползает к платформе, как ленивая толстая гусеница.

— Тебе пора, — мама наклоняется, крепко обнимает Скорпиуса и целует его в щеку. — Веди себя хорошо. Обещаешь? Я буду присылать тебе сладости из дома.

— Только не каждый день, — усмехается отец, — моя мать присылала мне их в таком количестве, что Гойл с Крэббом страдали от ожирения уже через месяц. Который час, Астория?

Мама приподнимает край перчатки и смотрит на часы.

— Почти одиннадцать. Опаздываешь?

— Как говорит Забини, без меня не начнут.

Поезд с громким свистом выпускает в воздух клуб дыма. Студенты торопливо хватают сумки и, толкаясь, влезают в вагон. Скорпиус снова поправляет ремень сумки и нерешительно оглядывается на поезд.

Мама ободряюще ему улыбается.

— Напиши сегодня же, как прошел твой вечер. Если попадешь в Слизерин, не ходи раздетым, в подземельях холодно и сыро.

Отец приподнимает брови.

— Кто сказал тебе эту глупость?

Скорпиус неохотно идет к вагону, сердце колотится в груди так, что все вокруг точно слышат его биение. Он проходит вглубь вагона и занимает единственное свободное купе.

Родители останавливаются напротив него, по ту сторону стекла. Отец обнимает маму за плечи и что-то шепчет на ухо. Прощальный свисток — и поезд трогается. Скорпиус прилипает носом к стеклу, забыв о приличиях.

Последнее, что видит Скорпиус — мама, придерживая одной рукой шляпку, поднимает голову к отцу. Она всегда так делает, если вокруг много людей: за полями шляпки не видно лиц. Но Скорпиус знает, что отец с матерью целуются. Они ведь любят друг друга.

Скорпиус откидывается на мягкую спинку сиденья и закрывает глаза.

Лили

Она берет ромашку за самую головку и считает лепестки. Одиннадцать. Лепестки, бархатные и нежные, тихо трепещут в пальчиках.

Лили нравятся цветы, особенно яростно красные, гордые маки. Дурманящие, полные жизни, но такие простые. В них нет надменности. А гиацинты, растущие у дома, покоряют ее своим изяществом. Она часто садится на корточки и пристально рассматривает их, вдыхая сладковатый аромат. Ее восхищает цвет, который природа так щедро раздаривает: белоснежные ромашки, алые, яркие, вызывающие маки, насыщенные синевой гиацинты. Лили чувствует силу цвета, но не знает, как о ней рассказать — слова не находятся.

Больше, чем любоваться цветами, Лили любит смотреть на море. Синее, завораживающее и страшное, оно манит к себе каждый летний вечер и каждое летнее утро. Лили жалеет, что только летом родители перебираются из Лондона на побережье. Как было бы здорово жить в домике зимой, выходить в белый сад, кормить птиц хлебными крошками. Летний дом был гораздо уютнее, чем большой, иногда пугающий дом на площади Гриммо.

— Эй!

Лили неохотно оборачивается.

Роза бежит к ней со всех ног, и Лили инстинктивно закрывает собой ромашки. Роза слишком любит срывать их, обрывать лепестки и бросать на землю измученные ни за что цветы.

— Поиграем?

— Во что? — Лили закусывает губу, смотря на двоюродную сестру снизу вверх. У Розы смешной круглый нос и пухлые щеки.

— Мальчишки там что-то придумали, но нам они не нужны, правда? — Роза улыбается, но Лили вздыхает: с мальчишками ей проще и веселее, чем с Розой, которая вечно придумывает что-то сложное и постоянно командует, потому что она старше. А Лили уже десять и через год она тоже поедет в Хогвартс. Скорее бы! Из всех только она одна до сих пор не видела замок. Альбус привозил ей колдографии, но Лили этого мало. Ей не терпится получить свою палочку, научиться колдовать, найти друзей… Роза всегда морщит нос, рассказывая ей про Скорпиуса, но Лили не питает к нему неприязни. Он кажется ей немного странным, только и всего. Как будто отдельным, оторванным от всех, как огромный камень на побережье. Но Розе он не нравится, и она усиленно пытается заставить Лили чувствовать то же самое. Почему? Неужели людям так нужно, чтобы их чувства разделяли?

— Эй, Лили!

Она снова оборачивается — на этот раз с радостью. Дядя Джордж машет ей рукой, опираясь ногой на ступеньку крыльца.

— Это тебе, — он сует ей в руки карликового пушистика. — Ты ведь давно о нем мечтаешь?

Лили прижимается к груди пищащий комочек.

— А что я скажу маме?

— Что у нее такой же был, — дядя подмигивает, и губы Лили непроизвольно расплываются в улыбке.

Странный он, дядя Джордж. Веселый, а в глазах — боль. Или ей только кажется? Но у всех остальных этой боли нет, только грусть.

— Просто ему без брата тяжело, — замечает Роза спокойно, как будто рассказывает про пушистиков.

Просто. Лили не любит это слово. «Просто». Кому просто? Розе? Поднеся пушистика к самому лицу, она долго рассматривает его мордочку.

— Как же его назвать? — Лили обожает давать имена, без имен все кажется ей ненастоящим, ничейным, несуществующим. — Может, Пончик? В честь пончиков бабушки?

Роза фыркает и закатывает глаза, совсем как тетя Гермиона. Роза всегда ей подражает, чем забавляет взрослых и раздражает Лили и Альбуса.

— Да ну. Лучше, например, Корнелиус. Или Гораций.

Лили смотрит в ее лишенное веснушек лицо и, сорвавшись с места, бежит по тропинке за дом, за кусты сирени, за поляну, к дорожке, которая всегда ведет ее к морю. Там есть скамейка, на которой Лили проводит часы, читая книги или придумывая истории. И сейчас на этой скамейке она придумает имя. Имя…

На скамейке сидит папа. Лицо у него закрыто ладонями, и плечи сгорблены, словно ему лет двести.

— Привет, — говорит она тихо и садится рядом. — Смотри, что мне Джордж принес.

Папа отвечает не сразу. Его лицо, красное и усталое, словно выныривает из сложенных лодочками рук.

— Пушистик, — улыбается он и гладит Лили по голове. — Как назовешь? Пряник?

Лили звонко смеется и обнимает его за шею.

— Пряник! Мне нравится, — говорит она и переводит взгляд на пушистика. — Привет, Пряник!

— Слушай, Лили, — папа тяжело вздыхает и с трудом выпрямляет спину. — Если бы тебе нужно было принять важное решение, неприятное для тебя… ты бы от него сбегала? Вот сюда, в сад?

— Я бегу сюда навстречу, а не от него, — терпеливо поясняет Лили и откидывает волосы назад. — Оно же быстрее решится, пап.

Он счастливо смеется и крепко прижимает ее к себе. Лили любит проводить с ним время, потому что его так мало: папа нужен всем, и Лили старается украсть каждую минутку, когда он дома.

— Ты что, опять сбежала от Розы? — волосы у папы привычно взъерошены, значит, все в порядке. Если он начинает причесываться — случилось что-то плохое, и его немедленно вызовут в Министерство.

— Она скучная. Знаешь, например, что если посмотреть сквозь лепесток ромашки на солнце, то видны все-все прожилки? — Лили болтает ногами, гладя пушистика одной рукой.

— Нет, но я тебе верю.

— А Роза сказала, что так и должно быть, — Лили обиженно надувает губы. — Все, что мне нравится — ей кажется глупым.