Парусник в тумане

Первые, робкие капли весеннего дождя приятно касаются кожи, но Скорпиус уже заходит в дом — обычный четырехэтажный дом недалеко от Сити, где Роза снимает квартиру. Почему-то все дети Уизли живут отдельно. У Скорпиуса не лучшие отношения с отцом, но ему никогда не хотелось уехать, особенно в такой дом, с безразличными окнами, одинаковыми парадными и серыми ступенями.

Роза открывает не сразу — и ему кажется, что ее улыбка натянута и дрожит.

Они смотрят друг на друга так, словно увидели впервые, и Скорпиус старается заглушить кружащиеся в голове слова, что Роза когда-то наговорила ему сгоряча.

— Это тебе, — глухо произносит он и протягивает спрятанный за спиной букет розовых тюльпанов.

Ее улыбка становится шире, но глаза — темные глаза — не теплеют.

— Спасибо, — она осторожно и неохотно берет букет. — Только я хризантемы люблю.

Слова умеют резать — но рана заживает быстро, и Скорпиус, поставив сумку на столик в прихожей, проходит в гостиную. Даже если бы он не знал, что здесь живет Роза, он бы догадался. Да, с тюльпанами он ошибся, но вот этот минимализм, руны в рамках над диваном, бежевые обои, сухой бессмертник, зеленые шторы, забитый книжный шкаф из темного дерева, кипа пергаментов на огромном столе — в этом вся Роза.

— Чаю? — она садится на краешек дивана рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки. Ее волосы, обычно такие пушистые и непокорные, уложены в две французские косы. — Я купила пирог.

Купила. Скорпиус надеется, что кривая улыбка его не выдаст. Купила? Он ни разу в жизни не ел купленный пирог. В его доме всегда готовят сами. Раньше экономкой была Элиза, но после смерти матери она ушла, и теперь отцу готовит другая женщина, чьего имени Скорпиус не помнит — дома он бывает редко.

— Пойду, поставлю чайник, — Роза резко поднимается и исчезает в кухне, оставляя после себя дурманящий запах мускусных духов.

Скорпиус выдыхает, ослабляя надоевший галстук. Она сказала «да», но скажет ли еще что-то? Посмотрит ему в глаза? Или будет только прятаться, потому что тоже не знает, как себя вести?

— А поесть у тебя ничего нет? — Он проходит в кухню и опирается плечом о дверь. — После дня с трупом и Поттером ужасно хочется есть.

Роза вздрагивает, словно он застал ее врасплох, но тут же улыбается. Скорпиус отмечает про себя, что лицо у нее на самом деле круглое, а не овальное, как ему раньше казалось.

— Есть паста с грибами, хочешь?

Он молча кивает, глядя, как она достает из холодильника сковородку. В ее квартире все какое-то маленькое, неуютное и чужое. Скорпиус сглатывает. Черт, ну почему он так чувствует?

После смерти матери ему не хватает любви, и он отчаянно ищет ее у других, пытаясь отнять. У отца — не отнимешь, он давно — вещь в себе, но ведь Роза может его любить. Ему хочется выпросить ее любовь, потребовать слова, что заглушат внутреннюю пустоту, которой не должно быть у человека в двадцать. Но он молчит.

— Я помогу, — говорит он быстро и обнимает Розу со спины.

Она замирает, держа сковородку одной рукой, а другой опирается о столешницу. Скорпиус мягко целует ее в шею, вдыхая аромат хризантем, и крепче прижимает к себе. Девушка, которая снилась ему по ночам, теперь в его объятиях. И черт с ним, с уютом.

— Ты останешься? — она ставит сковородку на холодную плиту и поворачивается к Скорпиусу. Она немного ниже его ростом, с сильными, почти мужскими плечами и широкими бедрами.

В ее глазах, больших и блестящих, отражается он сам.

Лили

Тюльпаны и нарциссы пахнут так нестерпимо сладко, и так нежно покачивают разноцветными головами, что Лили достает колдоаппарат и с наслаждением делает несколько снимков. Розовый, алый, желтовато-оранжевый, фиолетовый — эта стихия цвета окружает ее в саду каждый день, и в солнце, и в дождь. Лили не устает их фотографировать, завешивая свою комнату одинаковыми пестрыми колдографиями.

— Мам, я дома! — она скидывает ботинки в прихожей и, не обращая внимания на вопящую Вальбургу, бежит по коридору.

Отцу не нравится этот дом, старый, со скрипучей лестницей, с потайными дверями, мрачный и тяжеловесный. Лили, наоборот, от него в восторге: ей нравится и ощущение старины, и атмосфера загадочности, и балдахин над кроватью. Современные дома — как их домик у моря — совсем обезличены. В них легко дышать, потому что дышишь пустотой.

— Как лучше: «выхватил мяч» или «вырвал»? — мать сидит в гостиной, склонившись к исписанному листу желтоватого пергамента. Ее огненные рыжие волосы забраны в высокий пучок и перетянуты желтой лентой.

— «Выхватил», — уверенно заявляет Лили и машет рукой на Кричера, который появляется перед ней с полным подносом пирожков. — Милый друг, я в гости иду.

Мать откладывает перо и вопросительно смотрит на Лили. Правая щека у нее измазана фиолетовыми чернилами.

— К Петунии, — поясняет Лили кратко и оглядывается по сторонам. В темной гостиной с тяжелыми шторами полумрак, пахнет старым деревом и пылью, и Лили мгновенно их распахивает, впуская свет. Гостиная — единственная комната, которую отец оставил такой, какой она была при Сириусе. — Ты чего здесь сидишь? Когда мы уезжаем к морю?

— Завтра, — мать задумчиво кусает кончик пера. — Ты надолго?

— Я к Петунии на обед, потом к Розе забегу, там у Джеймса труп, — Лили говорит так быстро, что мать недовольно морщится. — Потом расскажу. Мне у Розы надо про символ спросить. До вечера!

Лили привыкла к тому, что люди вечно кричат ей в спину. В ней столько энергии, столько жажды жизни, что на месте ей не сидится. Когда она приходит в кабинет Розы или тети Гермионы в Министерстве, через пять минут ей хочется сбежать. Лили — ветер. Южный или восточный — она и сама не знает.

— Как дела у отца? — Петуния поджимает морщинистые губы каждый раз, когда задает этот вопрос. Она вся какая-то сухая и выцветшая, с упрямством в серых глазах.

— Хорошо, — Лили довольно подвигает к себе тарелку с дымящимся супом, и желудок тут же отзывается урчанием. — Что это? Лосось?

— Форель, — Петуния проводит рукой по ее волосам, словно стараясь их пригладить. — Принесла фотографию? Ты обещала поискать.

Лили кивает и, поднявшись с места, вынимает из сумочки две старые колдографии, что взяла из дома, на обеих — бабушка Лили и дедушка Джеймс. Папа часто их пересматривает, думая, что его никто не видит. И обязательно рассказывает о них все, что знает — слово в слово — каждую годовщину их смерти.

Петуния берет колдографии недрожащей рукой, но сразу уходит в гостиную. Лили возвращается к супу и жадно ест — у Кричера супы не хуже, но все-таки он эльф, а мать готовит так себе — не плохо, просто никак.

Поставив тарелку в раковину, Лили опирается спиной о столешницу и окидывает кухню взглядом. Папа всегда хмурится, рассказывая о Петунии, об этом доме, об этой белоснежной кухне. Петуния. Лили называет ее только так, но она не против. Джеймс и Альбус никогда здесь не бывают, и отец приезжает только перед Рождеством.

— Я нужна только потому, что похожа на нее? — Лили останавливается в дверях, изучая лицо Петунии. Оно непроницаемо и спокойно, но пальцы, пальцы, сжимающие колдографии, мелко дрожат.

Лили уходит, не дождавшись ответа. Иногда людей лучше оставить тишине и одиночеству.

Опустившись на колени перед анютиными глазками, Лили берет головку цветка рукой и осторожно приподнимает. Все это ощущение красоты — физическое, осязаемое, необходимое — куда его спрятать? Как выпустить наружу? Да, Лили — ветер. Она влюблена в природу, но никому не нужна. Все живут — а Лили живет в картинах, и будто спит и видит сны, мелькающие и разноцветные, словно калейдоскоп.

Роза не появляется чересчур долго, и Лили уже собирается уйти, когда дверь в квартиру приоткрывается.

— Ты? На часы смотрела?

— Поможешь с символом? — Лили смущенно сует ей в руки колдографию. У Розы щеки — словно два цветущих мака, и волосы в беспорядке, как будто она только что встала с постели. — Я Джеймсу обещала.

Не предлагая зайти, Роза хмуро разглядывает символ. Качает головой. Подносит ближе и отодвигает. Снова качает головой. Лили наблюдает за ней с апатичным интересом: наверное, работа в отделе происшествий такая скучная, что Роза все свободное время изучает что-то еще, например, руны. Или нумерологию.

— Понятия не имею, что это за дрянь, — она протягивает снимок обратно. — Это не руны, Лили. Советую держаться от этой гадости подальше, от нее так и веет несчастьем. Пусть Джеймс отдаст в Отдел Тайн или вообще предложит рассмотреть на общем собрании.

Лили долго стоит на улице под тусклым светом фонаря, смотря, как куда-то спешат прохожие, как витрины магазинов гаснут одна за другой, а звезды на небе сияют все яростнее.

Символ, который даже Роза не сумела узнать, так и маячит перед глазами. Лили трет виски, пытаясь от него избавиться, но он все равно видится ей в каждом темном окне: круг, разрезанный ровно пополам толстой чертой.

Опустив голову, чтобы не видеть стекла, она бесцельно бредет вперед по темной улице, обхватив плечи руками. Лили знает: звезды — это ненадолго. Они погаснут, а потом на небе расцветет восход.