Если исчезает след...

* * *

На работу Гусев опоздал. Он чувствовал себя совершенно разбитым. «Может, обознался, — мучительно раздумывал он, машинально доставая из ящика стола бумаги. — Ведь не первый раз мне этот милиционер чудится. Черт меня дернул в эту машину лезть...»

Вскоре Гусева позвали к директору.

«Вот оно», — подумал он и на ватных ногах вышел из комнаты. Предчувствие не обмануло его. В кабинете директора сидел хмурый усатый милиционер. Он сурово взглянул на вошедшего.

— Вас вызывают в милицию, — сказал директор. — Сейчас.

— Зачем? — независимо спросил Гусев и почувствовал, как по спине поползли мурашки.

— Там узнаете, — пояснил милиционер. — Вот повестка. К следователю Рудневу. Прошу.

«Значит, не обознался, — с тоской подумал Гусев, подходя к зданию горотдела. — Тот был милиционер. Откуда он только взялся? Дьявол...»

Он шел как в тумане. Не помнил, как очутился в кабинете Руднева, сел на стул, машинально отвечал на первые общие вопросы. Страх заволакивал сознание.

— Подпишитесь. В соответствии со статьями 181 и 182 Уголовного кодекса РСФСР вы предупреждаетесь об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

Гусев потянулся к столу, приподнявшись над стулом, взял ручку. «Если продашь, из-под земли достану, — снова услышал он хриплый голос Зурина, дрожащей рукой выводя фамилию. — Смотри, сволочь...»

— Догадываетесь, зачем вызваны?

Руднев внимательно смотрел на обвислые, как у мопса, щеки Гусева, на посеревшее от напряжения лицо. На розовой лысине дрожал солнечный зайчик.

— Нет...

Положив ручку, Гусев опустился на стул. Солнечный зайчик спрыгнул с головы на пол.

— Вам знакома фамилия Зурин?

— Нет.

— А что вы делали в воскресенье?

— Был за городом. Весь день.

— Понятно... — Руднев вспомнил разговор с Макеевым и усмехнулся: «Какая уж тут очная ставка, если он его не знает? И все воскресенье был за городом?». — И сержанта не узнали? — с иронией спросил Руднев.

— Нет.

Гусев не понимал иронии. Логика его позиции диктовала ему нелепые ответы, выдававшие его с головой. Но это его не беспокоило: он знал, что ему не верят. Знал, что раз его нашли и он очутился здесь, то у следователя есть и другие, помимо показаний сержанта, доказательства пребывания его в машине Зурина. Но сам он ничего не скажет. Он будет все отрицать. Вопреки логике и смыслу. Потому что ему страшен не уголовный кодекс, а Зурин, его дружки, которым ничего не стоит ради любопытства воткнуть ему «перо» в спину.

Руднев вздохнул, закурил. Все ясно. Дальше можно не продолжать. Начинался «диалог со стенкой» — так Руднев называл допрос, когда свидетель все механически отрицал или замыкался в себе. Чтобы двинуться дальше, нужно обязательно установить причину такого поведения и устранить помехи. То есть переключиться на родственников, друзей, знакомых, воздействуя уже через них. А это время...

— Глупо ведете себя, Гусев, — покачал он головой, — очень глупо. Для начала придется вызвать мать. Может, она знает Зурина.

Сказав это, Руднев и не подозревал, что нечаянно угодил в самую точку.

Гусев побледнел. Да, мать видела в тот день их втроем: его, Зурина и Веронику. Она не будет скрывать, она скажет все. И тогда ему конец. Все равно конец.

— Я, действительно, знаю Зурина, — глухо произнес он. — Немного.

— Давно бы так, — заметил Руднев.

— Но я ничего не помню. Я был сильно пьян. Я не помню, как очутился дома.

— Это беспредметный разговор, — Руднев интуитивно почувствовал, что нащупал вдруг слабое место Гусева. — Ну что же, тогда спросим мать и выясним, насколько вы были пьяны. И все остальное.

— Не надо, — попросил Гусев. — Она очень больна. Я расскажу. Только без протокола. Можно? Мать не переживет, если со мной что-нибудь случится. Вы не знаете Зурина. Я боюсь его...

Руднев помолчал, неопределенно пожал плечами.

— Я ничего не могу обещать вам заранее. Возможно, мы и учтем ваше заявление. Не в ущерб интересам следствия, разумеется.

Гусев благодарно закивал. Перед ним снова забрезжила хоть какая-то надежда.

— Так ваша мать знает Зурина? — Руднев хотел проверить свою догадку о причине неожиданного поворота в поведении Гусева.

— Да.

— Он что, переодевался у вас?

— Нет. Просто она видела его утром.

— Ау кого он переоделся?

— У Куркиной.

Руднев разложил перед Гусевым пачку фотографий, изъятых при обыске у Зурина.

— Здесь ее нет?

— Вот она, — Гусев показал на фото блондинки в пляжном костюме.

— Как ее зовут, адрес, где работает?

— Вероника. Отчества не знаю. Живет на Строительной, дом 7. Работает в парикмахерской на Гоголевской.

— Кто-нибудь еще видел вас у Куркиной?

— Утром, когда мы приехали на машине, видела соседка. Ее дом рядом. А потом, когда Зурин переоделся, никто не видел.

Руднев позвонил Макееву и сообщил только что полученные данные.

— Понятно, выезжаю.

Руднев положил трубку и посмотрел на Гусева.

— Так как это произошло? Расскажите по порядку.

Гусев сосредоточенно наморщил лоб.

— Я зашел к нему утром, часов в десять. Мы немного посидели, выпили. Потом сели в машину и поехали в клуб швейников, купили билеты в кино. Зурин позвонил своей бывшей жене, позвал ее. Она отказалась. И тут мы встретили Веронику. Денег уже не было. Зашли ко мне. Я взял деньги у матери. Мы купили водки и поехали к Веронике. Выпили. Зурину показалось мало. Он решил съездить еще. Тут как раз подошла соседка. Потом мы поехали и на скорости завернули в переулок... Когда сержант взял документы и ушел куда-то, мы убежали. На откосе я поскользнулся и разбил очки. Бежал вслепую. Потом Зурин нашел меня, и мы лесом вышли к дому Куркиной. Почистились. Вероника дала Зурину одежду мужа.

— А муж ее где?

— В тюрьме. Зурин сказал, что нам крупно повезло, в смысле алиби. Он решил пойти к жене и показать ей билеты в кино. Будто он пришел из клуба. Вроде, чтобы получить свидетеля. А утром пойти в милицию и разыграть там потерпевшего, у которого угнали машину с документами. Тут он пригрозил мне, что если не буду молчать...

— Разговор шел при Куркиной?

— Да.

Вошел Макеев.

— Куркину привез.

— Хорошо, — поблагодарил Руднев. — Я скоро. Как Зурин был одет, когда сидел за рулем? — снова спросил он Гусева.

— Фиолетовый костюм, штиблеты.

— Где сейчас его одежда?

— Была в сарае у Куркиной. Теперь уничтожена.

— Кем?

— Куркиной. Зурин велел сжечь все.

Зазвонил телефон. Руднев снял трубку.

— Давай-давай! Молодец! — Повесив трубку, он взглянул на Макеева: — Стогов. Везет старушку. Проводи его, — кивнул он на Гусева. — Чтобы Куркина не видела.

— Понятно. А ее — сюда?

— Нет, подождем старушку. Куркину в коридоре усади. Пусть на старушку посмотрит, подумает.

Стогов появился вскоре. Рядом с ним семенила миниатюрная старушка в белом платочке.

— Правильная бабушка, товарищ майор, — шепнул Стогов. — Пенсионерка, врать не будет. Зять — летчик, дочь — инженер. Зовут Марфа Петровна Шутова.

Руднев улыбнулся, покачал головой.

— Извините, Марфа Петровна, что пришлось побеспокоить.

— Ничего, ничего.

— Вы Куркину знаете?

— Верку-то? — старушка махнула рукой. — Да вон она в коридоре сидит.

— Вы не помните, Марфа Петровна, в воскресенье, седьмого числа, никто не приезжал к ней?

— Помню, как же. Приезжали. Двое. На машине. Один такой... волосатый, другой поменьше, лысый такой... Они и прежде ездили.

— А как были одеты, не заметили?

— Заметила. Верка в сарафане была. Весь на вырезах сарафан-то. Одни лямки висят. И больше ничего. Срамота.

— Нет-нет, — улыбнулся Руднев, — меня интересуют ее гости.

— A-а, эти-то. Маленький в костюмчике был, в сереньком будто. А волосатый... в фиолетовом. Ботинки новые, светлые...

— Когда они уехали, помните?

— Все помню. Ко мне аккурат зять пришел, а хлеба нет. Магазин как раз закрыт был, 12 часов. Я — к Верке. Хлеба попросила. Они все около машины стояли. И винищем ото всех разит. Дала она мне хлеба. Черствого... Я к себе побегла, а они поехали. А потом, часа через два, опять объявились. Я уже зятя с дочкой проводила, сижу одна. Смотрю — эти крадутся. Грязные, как черти, прости господи. Потом ушли. Волосатый в другой форме. Уже не в костюмчике, а в рубашечке пестренькой. Это я из-за занавески все видела. Видишь как... — Шутова помолчала, глядя на Руднева, склонившегося над протоколом.

Отпустив Шутову, Руднев вызвал Куркину.

Куркина оказалась вертлявой девицей неопределенного возраста. В ее зеленых кошачьих глазах сквозило беспокойство.

Быстро покончив с формальностями, Руднев подошел к главному.

— Узнаете? — Он показал Куркиной ее фотографию. — Это найдено при обыске у Зурина. Когда вы видели его в последний раз?

— В воскресенье. «Вот идиот, — со злобой подумала она о Зурине. — Сам попался и на меня навел. Значит, не Гусь продал».

— Кто был второй, сидевший в машине рядом с Зуриным?

— Гусь. Гусев то есть, — поправилась Куркина.

— Как зовут, где живет?

— Толик зовут. Адреса не знаю. Была один раз...

— Узнаем, — Руднев сделал пометку и весело переглянулся с Макеевым. — Шутова видела, как Зурин выходил от вас переодетым. Где его одежда?

Выйдя, наконец, на человека, который один мог ответить на главный вопрос, волновавший его с самого начала расследования, Руднев не тешил себя иллюзиями. Достоверность заявления Гусева об уничтожении одежды Зурина не вызывала сомнений. Но не спросить об этом Руднев не мог. И вот теперь, задав этот вопрос, Руднев со все возрастающим удивлением смотрел на Куркину. Она, не мигая, тоже смотрела на следователя и молчала. А в ушах ее звучал голос Зурина: «Костюм и ботинки сожги. Для верности. Сегодня же. Поняла? Смотри...» Но она не выполнила приказа: костюм продала по дешевке мужу сослуживицы, а ботинки, которые ему не подошли, забрала домой, решив в воскресенье отнести в скупку, на рынок. «Вот и отнесла. Ботинки-то в сарае стоят. Обыск сделают — сразу найдут. Плохо дело».

— Костюм продала. Знакомой. На работе.

— А ботинки? — Руднев затаил дыхание.

— Дома стоят.