Взрослый подарок взрослой девочке

Пробуждение

Он

— Ну и я такой ей говорю: «Крошка, хочешь покататься на моем гиппогрифе?»

— Почему на гиппогрифе, Блейзи? — издевательски протянул Нотт. — У него копыта?

А может, и не Нотт.

— У него яйца под хвостом! — ввернул кто-то противным фальцетом и загоготал собственной шутке. Хохот подхватили остальные. Драко поморщился.

— Ни хрена ты не понимаешь, Тео, — слуховая память не подвела, про копыта острил-таки Теодор, — он у меня взлетает с места!

— И падает камнем вниз! — фыркнул Нотт, присутствующие взвыли, а Драко снова поморщился.

— За Теодора Нотта, который ни хрена не понимает в хренах! — обладателя противного фальцета Малфою идентифицировать не хотелось. Гадость. Кучка озабоченных идиотов. Драко плотнее задернул полог своей кровати и для верности наложил заглушающее. Не было сил слушать рассказы о постельных подвигах рядом и не совсем рядом живущих. И почему он думал, что общая гостиная на полтора десятка человек — не так отвратительно, как общая гостиная на целый факультет?

Обновленное Министерство признало прошлый учебный год недействительным и всех желающих получить образование заставило осваивать материал повторно. Никто (никто!) заранее не задумался о неразберихе с первым курсом. Мелких оказалось вдвое больше, чем обычно: одиннадцатилетки, получившие свое законное первое письмо, двенадцатилетние маглорожденные, которым учиться бы на втором курсе, да вот в прошлом году таких не привечали, и «второгодники». Из-за количества мелкоты старших не расселяли по факультетам — смысл, если на шестой вернулись пятнадцать студентов (этих разместили неподалеку от гостиной Хаффлпаффа), а на седьмой — четырнадцать (им выделили жилье по соседству с Трелони в Северной башне). Объединение ранее враждующих студентов должно было поспособствовать продвижению идей политиков, вставших у руля.

Первого сентября героиня Второй Магической вышла к кафедре и провозгласила: «Давайте забудем прошлое и начнем с чистого листа», ее речь подхватил нервный, потеющий министерский чиновник, зачитав по бумажке: «Какая разница, чистокровный вы или маглорожденный и на какой стороне воевали, если все мы хотим одного и того же — мирного будущего и процветания. Живите в мире, любите и помогайте друг другу».

И все как начали любить! Рейвенкловцы и хаффлпаффки, гриффиндорцы и рейвенкловки, слизеринцы и… слизеринки, гриффиндорки, рейвенкловки, хаффлпаффки бросились друг другу в объятия. К Рождеству студенты некогда противоборствующих факультетов чуть ли не срослись, что означало постоянное присутствие посторонних в спальнях — когда объятия размыкались, вовлеченные, забыв прежние обиды, собирались чисто женскими и чисто мужскими компаниями, чтобы обсудить дела постельные.

Не то чтобы Драко были чужды мысли о сексе, просто… для него эти мысли до сих пор оставались мыслями. В теории он поднаторел, слушая разные россказни, да и литературы перевернул немало, а что до перехода к практике, ну… это был деликатный вопрос. Когда-то давно… почти в прошлой жизни (Драко так называл все, что было до Волдеморта), Блейзу удалось посеять в нем зерна сомнения в собственной мужественности. Знаете, вся эта странная ритуалистика между мальчиками с писаньем на брудершафт и совместным принятием душа… Блейз увидел член Драко, присвистнул и сказал: «Да, приятель, не повезло тебе. Как же ты этим сможешь ведьме-то засадить?» Существенных отличий между своим членом и членом Забини Драко не нашел, но в то, что с ним что-то не так, поверил безоговорочно — в конце концов, Блейз воспитывался собственной матерью и с младых ногтей знал толк в сексе. Малфой, не будь дурак, нагреб соответствующих журналов из коллекции отца (отец наивно полагал, что коллекция тайная, только вот Драко услышал о ней от мамы). Но и журналы не помогли понять, в чем проблема.

Разговор матери с миссис Паркинсон досыпал игл дикобраза в зелье Неуверенности наследника всея малфоизма. К слову, бдение за портьерой в желтом салоне Нарциссы, когда у той были гости, являлось одним их самых любимых и одним из самых познавательных занятий Драко в детстве. Первым желанием после того, как он выбрался из-за портьеры в тот день, было наложить на себя Обливиэйт. Вторым, впрочем, тоже. И даже десятым. Обычно невозмутимая мама, прыснув по-девичьи и склонившись к уху миссис Паркинсон, сообщила доверительным тоном, что у Люциуса проблемы с выдержкой и она сильно переживает, не будет ли таких проблем у сына, ведь это не иначе как последствия (Драко счел это чем-то, что должно было быть родовым проклятием) Инбридингуса. То ли он неправильно запомнил название, то ли неверно определил категорию, но за шесть лет нигде о таком проклятии информации не нашел. А вот о том, что такое выдержка, — нашел. И решил, что необходимо разобраться с этим раньше, чем он останется наедине с ведьмой. В голове все еще звенел оскорбительный смех, которым разразились обе дамы. Лучше заавадиться, чем представлять, что некто вот так вот — подхихикивая — говорит о нем… Малфои не могут быть в чем-то плохи, Малфои — идеальны. Эта сентенция вступала в конфликт с той, что его отец… ну… проклят. Да, проклят. Драко договорился с собой, что Люциус — исключение из правил, ведь любое правило нуждается в исключении.

Умение договариваться с собой было вторым по полезности качеством Малфоев после идеальности. В двенадцать Драко еще не знал, что вскоре отец с грохотом падет со своего пьедестала в глазах единственного сына. Сейчас Люциусу светил только один пьедестал — среди скульптурных портретов покойных Малфоев, и светил очень скоро, если он продолжит проводить все свое свободное время в обществе запасов огневиски. Думать об отце Драко не любил. Поэтому решил не портить себе и без того отсутствующее предпраздничное настроение.

Мысли о проклятии было не настолько легко отогнать, как мысли о Люциусе. Малфой так и не придумал, как узнать, распространяется проклятие на него или не распространяется и что это за проклятие такое. Если уж в семейной библиотеке ничего нет, то, наверное, нет нигде.

Хорошо было, когда вера в доброго волшебника, приносящего подарки к Рождеству, еще жила в душе. Жаль, в детстве Драко отдавал предпочтение материальным ценностям, и ему ни разу не пришло в голову попросить у Санты ответы на свои вопросы. Впрочем, вопросы тоже нужно задавать правильные. Один из них внезапно возник в малфоевской голове. Может ли в школьной библиотеке быть то, чего не нашлось в домашней? В прежней библиотеке — однозначно нет, а сейчас… Сейчас библиотеку Хогвартса дополняли тома из коллекций сочувствовавших Волдеморту семей. Что, если заглянуть в обновленную Запретную секцию? У него с позапрошлой недели лежит разрешение от Слагхорна. Профессор раздал такие всем семикурсникам для работы над эссе, но тема была знакома Драко, и дополнительная литература не понадобилась.

Ждать до утра не было мочи, а после подслушанного разговора однокурсников сон не шел. Драко набросил на себя дезиллюминационное, призвал с тумбочки рулон нового пергамента, проверил, на месте ли перо (даже пижамную куртку эльфы оснащали специальной петлей — вдруг молодому хозяину нужно будет что-то срочно законспектировать), выскользнул из-под полога и отправился навстречу знаниям.

Она

— И он такой — ах, а потом сделал вот так языком, и я увидела небо в алмазах.

Гермиона фыркнула в ладонь. Впрочем, вряд ли ее услышали бы через плотную завесу.

— Один раз сделал, и ты сразу увидела? — по хрипотце Гермиона узнала Лаванду, ее писклявый голос изменился после «знакомства» с Сивым.

— Ну не сразу, он еще член вставил под каким-то особенным углом.

Гермиона попыталась представить этого гуттаперчевого мальчика.

— Особенным углом? — кто-то по ту сторону завесы забавлялся диалогом вечных подружек не меньше Гермионы. Похоже, в их спальне снова зависала Паркинсон.

— Особенным, — не дала сбить себя с мысли Патил (то ли Парвати, то ли Падма — Гермиона не различала их голоса). — Невероятным.

Воображение снова подбросило картинку: член, свернутый на манер ленты Мебиуса. Логическое продолжение гуттаперчевого мальчика.

— Углы бывают острыми, прямыми и тупыми, — последнее слово Паркинсон выделила, чтобы никто из участниц разговора не смог сделать вид, что не понял намека. — Про невероятные никогда не слышала.

— Мне тебя жаль, — сухо уронила какая-то-Патил. — Но ничего, ты еще молода, всё впереди, — и совсем другим тоном, до идиотизма восторженным, закончила: — Лав, ты-то в курсе, как это бывает? Аж искры из глаз посыпались!

Гермиона снова фыркнула.

— Меня и с меньшего ведет, — снова раздался хриплый голос Браун. Благо в мае было не полнолуние, потому изменившийся голос и пищевые пристрастия стали единственными последствиями контакта с оборотнем. Ан нет, не единственными — раньше, чем Лаванда заговорила, Гермиона уже знала, в какую степь ту понесет: — Забини так пахнет, что от одного его запаха у меня в животе все переворачивается.

«Одороаддикция», — подумала Гермиона и уткнулась в книгу, теряя к разговору всякий интерес.

— Попроси у мадам Помфри зелье от расстройства желудка, — хохотнула Панси.

— Паркинсон, у тебя классический недотрах. Найди кого-нибудь ебабельного и сразу станешь зайкой, — пропел тонкий девичий голосок.

Просто арррр! Все вокруг помешались на сексе. Нет, Гермиона прекрасно понимала, отчего это происходит, и могла научно обосновать. Их взрослевшее во время войны поколение с упоением наверстывало упущенное, но превращение смешанного факультета в бордель все равно бесило. Невозможность отсеять правду от надуманного в болтовне однокурсниц бесила тоже.

Гермиона, несмотря на устоявшееся мнение о ней, вовсе не была ханжой. И исключением из правил тоже не была. Еще летом она решила, что настало время познать границы своей сексуальности, и подошла к вопросу со всей ответственностью и скрупулезностью. Постигать азы она начала с Роном, но Рона ее исследовательские порывы не обрадовали. Гермиона считала, что проявила недюжинные мягкость и терпение, показывая партнеру, что, куда и как, партнер же почему-то ее стараний не оценил, а желание изучить возможности собственного тела счел и вовсе бредом. Его уязвляло то, что якобы любящая девушка не изображала оргазмы и обмороки от не слишком удачных попыток доставить ей удовольствие. Грейнджер снова продемонстрировала чудеса понимания и попросила всего лишь пронаблюдать за ее собственными действиями — проставить галочки в записях, пока она сама постарается доставить себе удовольствие. Когда Рон с оскорбительным смехом сказал ей: «Серьезно, Миона, даже в постели ты действуешь по конспекту?», ее терпению — ее ангельскому терпению! — пришел конец, и она продолжила свои изыскания уже одна. Пока что в теории, заглатывая максимальное количество литературы по интересующему вопросу — от Фрейда и Юнга до Джонсон и Мастерса, от классики эротического романа вроде «Опасных связей» де Ланкло до бульварных писулек, где героиня получает множественный оргазм от вида пениса, который должен давать гордому герою-носителю крен вперед при ходьбе. Вся эта библиотека сексологии приехала с ней в Хогвартс в бисерной сумочке, и изучалась в свободное от учебы время. Смысла помочь себе расслабиться Гермиона не видела, потому что не была уверена в успехе. Ни звезд, ни неба в алмазах ей не мерещилось, а разливающееся по телу тепло с эпицентром внизу живота никогда не заканчивалось фейерверком. Или она этот момент упускала. Все ее попытки пронаблюдать, как нарастает возбуждение, заканчивались либо тем, что у нее пропадал настрой, либо тем, что она терялась в ощущениях.