Книга обид Карак-Азум/Громриловые кружки

Глава 1 У подножия гор Карак-Азум

Дмитрий Ворон© all rights reserved.

Кланы вернулись с войны из близлежащего Перевала Чёрного Огня. Победные горны возвестили об их прибытии. Вместе гномы и люди надеются сковать союз и изгнать зеленокожих с запада. Много тех, кто заснет сегодня в гробницах, но и много обид, за которые отплачено кровью зеленокожих…

— летопись Дамаз-Крон

После говорили, что незнакомец пришёл по каменистому ущелью Звериных Черепов. Звали его Торвальд Бурга́с.

В левой руке гном нёс секиру дровосека из кричного железа, а другой рукой, усеянной уродливыми шрамами и ожогами, он волочил дубовый сундук по каменистому подножию гор Карак-Азум.

В каждой пяди этого гнома был виден клан с Восьми-Пиков-Карака. Высокий, крепкий, одетый в тяжёлую кольчугу. Хотя, казалось он к её весу был привыкший. Притом, что на лице у него была густая спутанная борода и длинный волос спадал до плеч. С виду незнакомец провёл в пути уже множество дней.

Торвальд вошёл в деревню гномов, уверенно и молча. Никто не преградил ему путь. Никто из встреченных гномов не сказал ни слова. Ведь те, кто выходили из ветхих каменных лачуг, взглянуть на чужака, уступали ему как в силе духа, так и в мастерстве. И воин об этом знал.

Деревня Кил-Азар, как и другие семь деревень подножия гор Карак-Азум, прозябала свою жизнь в бедности не присущей народу гномов. Подобия шахт, что встретил Торвальд на пути, казались страшным сном Долгобородов — предков, что возвели стены "Вечного царства", и рунным молотом крошили черепа орков в Пустошах зеленокожих. Теперь империя Караз Анкор в руинах. Но даже истерзанные войной горны цитаделей, не сравнятся в ничтожности с слабой, бедной деревней, представшей перед ним.

Он остановился в центре поселения, напротив самой большой лачуги — внушительный вид дома свидетельствует о том, что мастерство его хозяина востребовано. Все живущие в Кил-Азар стали толпиться вокруг, не шептались, смотрели на незнакомца с тревогой и опасением. Даже сейчас, когда гном обвёл взглядом сбившихся в толпу оборванцев, он не увидел искры и желания молвить хоть слово.

Торвальд отпустил поднятую сторону сундука с грохотом на землю, подняв тем самым в воздух облако пыли. А после, крепче сжал свой горе-топор.

— Неужели… — сказал он спокойно, но голос его прогремел среди безмолвия и эхом отозвался в горах. — Неужели никто в этой заднице не скажет мне хоть слово?

Тишина. Гномы лишь переглянулись, а Торвальд хмыкнул и продолжал:

— Грунгни Великий! Разве нет среди вас дави, что преградил бы мне путь, а? Я вас спрашиваю, вы дерьмо грязных гроби! Неужели вы уронили свою честь, а нанесённая обида сейчас же не будет отомщена?!

Торвальду показалось, будто бороды мужчин встопорщились от ворчания. Мнилось будто вот-вот кто-то из этого отребья возьмётся за молот и в справедливой ярости набросится на незнакомца, напоив эти выжженные солнцем земли кровавым месивом из его мозгов.

Но Торвальду показалось.

С каждым словом глаза окружающих тускнели точно Лунный камень с рассветом. Женщины прижимали к груди детей с надеждой смотря на мужчин. Смотрели, как они подметают землю и без того пыльными бородами, как отводят взоры, пытаясь скрыть охватившие их стыд и позор. Один за другим эти дави склонили головы, как презренные животные перед хозяином. Перед ним.

"Они не достойны носить бороды", — подумал он горько и закрыл глаза. — "О предки! Это больше не камни, а презренная глина!"…

Когда-то и он, Торвальд житель Восьми пиков, жил в более благодатном краю. Он размахивал молотом среди скалистых предгорий Железных холмов и Караз-а-Карака, прищуривая глаза от яркого солнечного света и брызг вонючей крови зеленокожих с начала времён именуемых его народом мерзкими "Гроби". Когда-то его народ был един. Плечом к плечу сражались они и единой лавиной железа катилась волна смерти со склонов, стремительно побеждая дикарей. Вместе они пировали у очагов, отмечая очередную кровавую победу, в то время как их дети дремали за неприступными стенами крепостей, повторяя во сне подвиги отцов.

И остались те неукротимые воины, готовые сражаться до смерти не примирившись с потерями. Они где-то там, за Пустошью на востоке, среди хребтов Караз-Анкора и на севере, за землями людей Порубежных Королевств, в Карак-Норне, что зовутся пиками Серых гор. Пусть они закрылись в своих крепостях, пусть даже погибнут так и не собравшись в единую силу, но ни один гном не уступит там пяди своей земли, не пролив при этом своей или вражьей крови.

Но эта, жалкая горстка кланов гномов, сумевшая пережить те чёрные дни поражений и скорби, прозябала у бедного подножия гор Карак-Азум, обречённая на верную и позорную смерть от рук гроби или других тварей населяющих Старый Свет. Если судьба не решит иначе, если боги не потеряли веру в своих детей…

Тихий знакомый звук, донёсшийся из большого дома, заставил Торвальда открыть глаза. Его грубое, изрезанное морщинами лицо, на которое наложили свой отпечаток злобный нрав и бурная жизнь, смягчилось. Кто бы не ворчал, кто бы не открыл двери этой лачуги изнутри, он одним звуком заставил сердце гнома забиться с могучей силой.

Но в дверном проёме никто не показался. Прогремел лишь старческий, но уверенный голос:

— Клянусь вершинами Караз-Анкора! Здесь есть один гном, который заставит тебя забрать свои слова назад, и волею Грунгни я сделаю это!

Торвальд сощурился. Солнце в этих горах слепило. Несмотря на долгие странствия по поверхности, глаза гнома лучше видели в темноте подземелий.

— Покажись и отомсти! Так требуют традиции нашего народа.

— Традиция должна уважаться, поскольку это — голос наших предков, — прорычал голос. — Не спеши сынок, не спеши, позволь мне натянуть портки!

Последнее слово заглушил ружейный выстрел. Искры и пламя с треском ударили из дверного проема, тут же уложив Торвальда на лопатки. Когда чёрный дым рассеялся, показался начищенный до блеска «Громобой».

— Похоже, живой. — Голос был мягкий и высокий.

Он услышал шарканье множества ног. Торвальд шевельнулся и с трудом приподнял тяжёлые веки.

Рядом стоял старец с плотной серой бородой, облаченный в толстую железную кольчугу обитую громриловой каймой вокруг рукавов и накидку с красным молотом на груди. Он опирался на своё ружье, так как левую ногу ему заменял старый механический протез, а отсутствие правого глаза скрывала чёрная потрёпанная повязка. Старик добродушно улыбался, наблюдая единственным глазом, как поверженного воина окружала удивлённая и теперь уже шумная толпа.

Кто-то из молодняка подступил совсем близко, принялись собирать с земли крупные осколки пули. Всё это время Торвальд приходил в себя. Молча наблюдая за происходящим, он ощупал на груди уцелевшие кольца кольчуги — даже его тело осталось невредимым.

— Разве это возможно, дядя Хаакам? — обратился молодой гном к старцу. — Почему чужак жив, а твоя пуля раскололась на мелкие части?

Толстые губы Хаакама растянулись в улыбке, обнажив ряд белых и всё ещё крепких зубов.

— Доверяй камню и железу — камень и железо всегда были истинными друзьями гномов, — сказал старик исполнившимся благоговения наблюдателям и протянул руку Торвальду. — Смотрите и учитесь доверять железу, что ковали в кузницах Восьми-Пиков-Карака, а не в адских горнах хаоса или пустошах ненавистных зеленокожих. Смотрите и знайте, что не в силах дави причинить вреда своему брату. Это знак! Валайя не оставила нас!

Они посмотрели на него, и сердце подпрыгнуло в груди Торвальда. В обращённых к нему лицах он заметил слабые, нерешительные проблески надежды.