Немного солнца в холодной воде

Шагнуть в Лабиринт

Не отступить — мной брошена перчатка,

Не отступить — вы подняли ее.

Не отступить — хоть правил я не знаю,

Смертельный финт придержан до поры.

Ах, ради Вас — хоть я и не играю,

Я принимаю правила игры.

Йовин, Романс

Джинни

Она поправляет сбившуюся набок сумку и ускоряет шаг. До отправления поезда остается минут пять, не больше. Старые потрескавшиеся сапоги неприятно вязнут в ослепительно белом послерождественском снегу, и колеса тележки постоянно поворачивают не в ту сторону.

Рождество — позади. Без Гарри.

— Вы совершенно не торопитесь, Уизли, — Снейп смотрит на нее исподлобья, отмечая галочкой ее имя в списке тех, кто возвращается после каникул в школу.

— В ад не торопятся, — отвечает Джинни вполголоса и невозмутимо проходит мимо.

После той рождественской ночи она не видела Снейпа — и теперь он снова кажется ей чужим, в своей старой черной мантии, худой и непроницаемый.

Джинни хочется обернуться к нему — но она не оборачивается, стиснув кулаки. Нельзя. А можно ли вообще показывать, что она помнит о той ночи? Или это была мимолетная встреча двух одиноких людей?

Хмурясь, Джинни заходит в третий вагон с конца и, заглядывая во все купе, наконец, находит Невилла. Он выглядит немного лучше, чем при их расставании: во всяком случае, темные круги под глазами исчезли, и губы не разбиты в кровь. Вот только Полумны рядом нет, и купе выглядит сиротливо без ее улыбки, веселых глаз и смешных розовых очков с перьями. Кивнув, Джинни садится напротив Невилла и стряхивает снег с волос и замерзших плеч.

Невилл уже тянется к двери, чтобы закрыть ее как можно плотнее — и тут же тяжелый, похожий на рев быка, голос Алекто разносится громом над их головами.

— Не закрывать!

Невилл пожимает плечами и отодвигается к окну, поглядывая на Джинни. Он давно уже не тот неуклюжий мальчишка, пухловатый и застенчивый, каким она еще его помнит. Темные волосы, плотно сжатые губы, не скупые на дерзости, красивые руки и решительность во взгляде — Джинни в который раз удивляется, что у него нет девушки.

— Что нового? — шепчет Невилл, слегка наклоняясь к ней.

— У меня задание, — Джинни медленно шевелит губами, делая при этом абсолютно равнодушное лицо — на всякий случай. Все сейчас — на всякий случай. Еда, сон, улыбки. Кто знает, наступит ли завтра. — Нужно осторожно — но непременно — получать сведения о планах Пожирателей. Разумеется, если получится. Разумеется — не рисковать собой.

Последние слова она произносит голосом матери, и Невилл усмехается, блестя глазами. Если бы миссис Уизли знала, что творится в школе — вряд ли бы Джинни сейчас сидела напротив него.

— Попробуем, — он задумчиво потирает виски, и в это мгновение в отражении стекла мелькает призрачная тень человека в темной мантии.

Джинни вздрагивает — но тень тут же исчезает. Смотря на несущееся навстречу крошево снега, разбивающееся о вагон и превращающееся в капли, Джинни гадает, где сейчас Гарри. В палатке, конечно, тепло, но стоит выйти на улицу… Она смотрит на отражение Невилла — и видит в нем лицо Гарри, с этими дурацкими круглыми очками, которые так ее смешат. И, замечтавшись, едва не пытается дотронуться до него рукой. Зачем? Они ведь расстались. Понарошку или по-настоящему?

Кто знает.

— О Полумне — ничего? — интересуется она, взглянув на когтевранцев из купе напротив.

— Ничего, — с болью отзывается Невилл и следит за ее взглядом. — Как будто на похороны едем. Надеюсь, поесть хоть дадут. Я так рано из дома уехал, что уже желудок сводит.

Джинни выдыхает и на всякий случай заглядывает в сумку. Так и есть — мама тайком подложила ей два больших сэндвича с ветчиной. Вытащив оба, Джинни молча протягивает их Невиллу и прислоняется лбом к холодной оконной раме.

Однажды все закончится.

Не обращая внимания на приглушенное чавканье Невилла, Джинни отстраняется от окна и пристально смотрит на свое лицо, лишенное четких очертаний. Круглое, с россыпью едва заметных в отражении веснушек, задорно вздернутым носом и дерзко глядящими миндалевидными глазами, со сжатыми в линию маленькими губами — оно нисколько не кажется Джинни красивым. Но отчего-то всем нравится.

Она касается губ кончиками пальцев — словно не веря, что к ним прикасались другие губы. В солнечный июльский день.

Она откидывается на сидение и прикрывает глаза, пытаясь поспать то время, что у нее остается. Теплое купе, несущийся навстречу снег, успокаивающее равномерное чавканье Невилла, так напоминающее Рона — Джинни быстро проваливается в беспокойную дремоту.

И ей кажется, словно она держит в руке тонкую белую нить.

Северус

Раздражение.

Все, что он чувствует, проходя по вагонам с самого хвоста — разъедающее раздражение. Эта ржавчина из шепота, презрительных взглядов, усмешек так и пытается проникнуть внутрь него — но он только сильнее выпрямляет спину. Заметив Уизли в купе, он слегка замедляет шаг. Там, на платформе, она ответила ему с привычной дерзостью — но в глазах ее не было уверенности в этой дерзости.

Почему?

Северус мрачно закрывает за собой дверь и садится на мягкую скамью. За окном бешено свистит снег и разбивается о стекло. Нужно помнить о Рождестве — или лучше навсегда забыть? Уизли там, на платформе, вела себя так, словно — нужно. От этой мысли ему почему-то становится неуютно.

Северус усаживается удобнее и берет со стола оставленное здесь в прошлый раз пособие по зельеварению для первого курса и толстый маггловский карандаш.

И тут же его роняет.

Лавгуд. В купе Уизли не было этой ненормальной Лавгуд, один вид которой вызывал у него приступ кашля. Он отлично знает, где она — ее пытали при нем, правда, без особого энтузиазма. Во всяком случае, пока. И Уизли об этом не должна узнать.

— У тебя тепло, — Алекто с размаху наступает на карандаш бычьей ногой и едва не вдавливает в пол. — Останусь здесь.

Северус смотрит на нее с нескрываемым презрением и, осторожно подняв карандаш, протирает его полой мантии. Последнее время все чаще хочется остаться наедине, вытащить кусочек письма Лили и выпить чаю с липовой настойкой. И чем больше ему хочется одиночества — тем больше к нему лезут и путают мысли. А ведь он, как большой мохнатый паук, сидит в невидимой паутине и пытается удержать все нити одновременно.

— Как ты собираешься выполнять задание господина? — басит Алекто и подпирает руками жирные щеки. — Будешь пытать?

Северус спокойно смотрит куда-то поверх ее немытой головы с жидкими темными волосами, словно маленькими хищными червями.

— Откуда столько жестокости? — не сдерживается он и неторопливо принимается листать учебник, пытаясь найти нужную страницу.

— Отец при мне резал кроликов. Ломал им хребет и свежевал. Иногда они не умирали — и он свежевал их еще живыми, — Алекто полулежит на скамье. — Они так противно пищали. Сначала мне было их жаль, потом — привыкла. Сейчас, когда господин кого-то наказывает, я слышу тот писк.

Северус некоторое время смотрит в ее лицо, вертя в руках карандаш с едва виднеющимся жирным грифелем.

— Понятно, — изрекает он мрачно и снова перелистывает страницу. — Пытать детей бесполезно, а чистокровных еще и запрещено. Я найду другой способ.

Алекто закатывает глаза и широко зевает, напоминая гиппопотама. Желтые клыки торчат у нее вперед, приподнимая верхнюю губу. Некоторое время она возится на сидениях, устраиваясь поудобнее, потом разом засыпает. Если гиппопотамы умеют храпеть — они храпят именно так: тягуче, громко, с каким-то внутренним наслаждением — и непременно оттопырив огромную губу.

Северус раздраженно закатывает глаза, но продолжает водить карандашом по стройным строчкам, иногда проговаривая некоторые предложения вслух.

И какой идиот выпускает эту чепуху в печать?

Джинни

Рисовая каша ужасно пресная на вкус. Джинни медленно высыпает в нее три ложки сахара и молчаливо перемешивает. Первое учебное утро после каникул всегда недоброе, и эта недоброта отражается во всех сидящих вокруг лицах. А лицо Гермионы, которое излучает жажду знаний в любой день и любую погоду, сейчас далеко-далеко, посреди ничего и нигде.

— Придумала что-нибудь? — Невилл тихо толкает ее локтем, возвращая в реальность.

— Нет, — шипит Джинни и зло отправляет ложку в рот.

Невилл отодвигает полупустую тарелку. Аппетита у него по утрам нет, как и у сидящей рядом Парвати. Джинни смотрит на нее с некоторой завистью: могут же другие всегда выглядеть хорошо — ни кругов под глазами, ни растрепанных волос.

— Может, Оборотное — и подделаем Кэрроу?

Джинни оглушительно кашляет, поперхнувшись рисом, и поспешно тянется к бокалу с соком.

— Кэрроу патрулируют все этажи и все туалеты, и слишком частое пропадание в Выручай-комнате будет слишком подозрительным. Если нас выследят, то мы уже ничем не пригодимся Ордену. Придется выдумать менее вызывающий план.

Невилл пожимает плечами и вылезает из-за стола. С исчезновением Полумны ему хочется быть главным и старшим, защищая Джинни. Она едва заметно улыбается, глядя ему вслед. Уж если и нужна кому-то защита, то только не ей. Это от нее защищаться нужно.

— Сходишь со мной в туалет? — Ромильда наклоняется к Парвати через спину Джинни. — Я хочу посмотреть, пойдет ли мне этот цвет.

Парвати с предвкушением кивает — и Джинни неожиданно для самой себя просится заглянуть к Миртл вместе с ними. Разглядывая блестящую крышечку от помады с витиеватым цветком, она с сожалением думает, что далека от всей этой женской возни.

— Попробуй, — Ромильда протягивает ей помаду в темно-синем футляре. — С твоими волосами шикарно будет смотреться.

Джинни покорно намазывает приятную шелковистую субстанцию на губы и тут же отходит на пару шагов назад. В мутном зеркале отражается ее круглое, самое обычное лицо — на котором вдруг выступают губы.

— Класс, — Парвати забирает у нее помаду и поворачивается к Ромильде. — Ты где покупала?

Джинни перестает слушать, рассматривая свои бледные веснушки. Гарри бы не понравилось. Она открывает кран и яростно трет губы пальцами. Все равно денег на это у нее нет — и не скоро появятся, хватает только на дурацкие дешевые духи с ароматом фрезии.

Зевая и спотыкаясь на ровном месте, Джинни плетется на зельеварение, держа в руке тяжелую сумку. Как надоело ждать и жить в неизвестности, мечтать, чтобы Гарри пришел во сне, и упрямо идти вперед — как по раскаленным углям. Обжигаться, но идти. Теперь, кажется, придется учиться лгать — ради информации. Эта чертова война изменит каждого из них — вон Невилла уже изменила. Невинность исчезла, и суровое настоящее показывает им свое реальное лицо.

Хогвартс кажется ей огромным запутанным лабиринтом, в котором она бродит бесцельно, пытаясь найти себя и занять себя, отвлечь от мыслей — и однажды, наматывая белую нить, она придет в его самое сердце.

Первый учебный день всегда кажется сложным, и к последнему занятию она устает, мечтая поскорее забраться в постель и поболтать о чем-нибудь с девочками. В этом году ее постель — между кроватями Парвати и Ромильды, и она почти привыкла к их щебетаниям перед сном. Оказывается, девочки действительно могут говорить о такой ерунде — и самое ужасное, что рано или поздно в эту ерунду втягиваешься.