Немного солнца в холодной воде

Золотые колосья

Северус

Он рывком распахивает дверь, и первое, что бросается в глаза — невыносимо рыжие, словно пылающие волосы Уизли в холодном полумраке галереи. Потом из этого огня проступает бледное лицо со светло-карими глазами и рука, поднятая вверх со сжатым кулаком и замершая в воздухе.

Уизли кажется факелом в ночи.

— Живее, — раздраженно произносит Северус и, чуть посторонившись, пропускает ее вперед.

Уизли послушно проскальзывает мимо, обдав его слабым ароматом духов — вероятно, самых дешевых. В ее возрасте всем девушкам хочется казаться старше, и они бегут в магазин с туалетной водой и думают, что раз от них приятно пахнет, то и сами они — приятны.

— Ингредиенты помните? — Северус смотрит свысока на ее жизнерадостные веснушки, напоминающие разбросанные невпопад головки горицвета.

— Наизусть, — Уизли с невозмутимым выражением лица выдерживает взгляд. — Полынь, дремоносные бобы, валериана, асфодель. Могу даже назвать необходимые пропорции, сэр. Можно снять мантию? Терпеть не могу эти широкие рукава.

Северус кивает и поворачивается к окну, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в непроницаемой темноте. Кончики пальцев у него холодеют — то ли от усталости, то ли от неожиданного, едва ощутимого волнения, которое он почувствовал, распахнув дверь в галерею.

— Зачем вам зельеварение? — он останавливается около нее, пристально глядя, как она аккуратно, но спешно раскладывает на столе ингредиенты. Ее простая, но ослепительно белая блузка сразу бросается в глаза из-под джемпера. — Вы же бредите этим своим квиддичем.

Уизли слегка поджимает сухие губы.

— Может быть, я выучусь на целителя или мракоборца, откуда вам знать?

— Выбирайте целителя. Поттера постоянно приходится штопать.

Ее лицо покрывается мелкими красными пятнами, и губы чуть приоткрываются, желая выпустить слова — ядовитые, а, может, жалостливые. Но она тут же встряхивает головой и осторожно берет несколько веточек полыни, аккуратно и крупно нарезает их — даже крупнее, чем следовало, но он не останавливает ее. Потом она, поразмыслив, тянется к вымытым и потому скользким дремоносным бобам.

Северус нетерпеливо морщится, наблюдая за ее неуверенными движениями.

— Давите его! Не режьте, давите. Нет, неправильно.

Его пальцы нажимают на ее пальцы — тонкие, с такой неожиданной силой, что Уизли болезненно охает. Северус поспешно отдергивает руку и обходит стол по кругу.

— Запомните, Уизли: рецепты в учебниках — лишь костяк. Вы можете экспериментировать. Резать или давить, рвать руками или нарезать ножом, выжимать или тереть — каждый раз зелье будет отличаться от предыдущего. Так вы найдете свой идеальный рецепт. Это непросто, но если вы действительно увлечены зельеварением, как пытаетесь мне показать, вам это понравится. Весь секрет в интуиции и риске.

При слове «действительно» Уизли едва заметно вздрагивает и сдувает рыжую прядь с раскрасневшейся щеки.

— Вы преувеличиваете, — замечает она небрежно. — Звучит так, словно учебники пишут для идиотов. Нужен же какой-то стандарт, иначе зелья будут немного, но отличаться.

Северус нетерпеливо складывает руки на груди.

— Вы никогда не задумывались, почему не пишут учебники по квиддичу? Потому что квиддич — это крайняя степень интуитивной и рискованной деятельности. Представьте себе абзац: «сесть на метлу, оттолкнуться ногами и взлететь, затем оглядеться в поисках снитча»…

Уизли морщится, но в глазах мелькают смешинки.

— Вы хоть раз летали?

— Неважно. Вы понимаете, о чем я.

Щеки ее постепенно становятся все краснее — по мере закипания котла, и следом за соком бобов в воду отправляется мелко-мелко нарезанный корень асфоделя и порванная руками валериана. Северус делает еще один круг, потом осторожно заглядывает в дымящийся котел.

— Цвет слегка отличается от нужного, но в пределах нормы, — произносит он спокойным голосом, совершенно не понимая сам, какие эмоции испытывает. — Испробуем на Лонгботтоме?

Уизли смотрит на него диким зверем, растрепанная и усталая, а потом ее безмолвные губы растягиваются в робкую улыбку. Она переливает немного зелья в пробирку и тщательно закупоривает. Что же, нельзя не признать, что для первого раза — неплохо. Студенты Слизнорта такого результата вряд ли добьются.

Северус машинально переводит взгляд на часы. Половина двенадцатого! А он все возится с этой девчонкой, которая практически весь вечер молчит. Как ее разговорить?

— Я вас провожу, — произносит он, с трудом сдерживаясь, чтобы не поморщиться от звука собственного голоса. — На случай, если вы попадетесь Кэрроу.

И снова — этот настороженный взгляд. Как будто от него такого не ожидают! Но Уизли ничего не отвечает и не возражает — только поводит плечом. Словно позволяет проводить себя.

Идти рядом, она, конечно, не умеет — то шагает впереди, то отстает, и это невозможно раздражает. В конце галереи, у самой лестницы Уизли останавливается и устало проводит рукой по розоватому лицу.

— Мне будут бобы сниться, — сообщает она зачем-то и поднимает на него свои ореховые глаза.

С минуту они открыто изучают друг друга: хрупкая девушка с затаенной грустью во взгляде и мужчина, наглухо спрятавший себя за черной мантией. И кажется, что ее волосы едва заметным огнем освещают его мрачное лицо.

— Чушь несете, — Северус невольно думает о том, что придется вернуться в одинокую спальню. — Идите спать.

Она не успевает ответить, потому что он проходит мимо нее и цепко берется за перила. Дамблдор наверняка ждет его.

Джинни

— Тебе нужно слегка завивать волосы, — Ромильда поправляет выбившуюся из пучка прядь. — Будет очаровательно. Тем более, они у тебя такие мягкие!

Они останавливаются, дожидаясь Лаванду за углом туалета на четвертом этаже. Джинни невольно бросает взгляд на темную копну вьющихся волос Вейн и тут же отводит глаза. Потом, переступив с ноги на ногу, произносит:

— Мы в этом году постоянно болтаем. Ты уже не злишься, что Гарри выбрал меня в прошлом году?

Ромильда насмешливо улыбается ярко-красными губами. МакГонагалл заметит — придет в ужас и заставит смыть.

— Тогда — злилась. Никак не могла понять, чем ты лучше. Но Гарри тебя бросил — и свои выводы я сделала.

Джинни отчаянно сглатывает, но это не помогает: кажется, словно в рот попала пригоршня песка.

— Он не бросал меня, — говорит она поспешно, заметив приближающуюся Лаванду. — Мы просто расстались, потому что он не хотел подвергать меня опасности.

Ромильда улыбается еще шире — но сочувственно.

— Разумеется. Какое изящное оправдание — надо записать. У меня уже целый список есть подобных фраз. Твой брат, кстати, такую ерунду выдумал, когда Лаванду бросил.

Не найдя Невилла в холле, Джинни плетется обедать с девочками, но спагетти не лезет в горло, напоминая извивающихся червей. Зло отодвинув тарелку, она вылезает из-за стола. Вокруг только серость, туман, вечно хмурое зимнее небо и снег, то падающий, то растворяющийся в грязи. Ей кажется, что если она не увидит сейчас что-то живое, что цветет — перестанет дышать.

В холле никого нет — только молчаливые часы факультетов с такими же молчащими разноцветными камнями. Потянув на себя тяжелую дверь, Джинни выскальзывает прямо под сырой январский ветер и бежит к теплицам. Снег, смешанный с грязью, брызгами разлетается в стороны. Ноги в тонких ботинках мгновенно промокают, ветер залетает в горло — но вот уже пальцы хватаются за ручку теплицы и мягко толкают дверь внутрь.

Тепло.

Дрожа, Джинни торопливо проходит мимо тропических растений и идет туда, где тепло, но не жарко — к кустарнику, полевым цветам и лекарственным травам. Смесь ароматов приятно обволакивает: шиповник, ромащки, пионы, вербена… Джинни наклоняется к шиповнику и гладит бархатный лепесток. Цветной посреди серости.

За спиной раздается шелест мантии, и Джинни резко оборачивается, молясь, чтобы это не была Алекто или Филч.

Снейп, присев на корточки, тщательно рассматривает цветки зверобоя, сжимая их пальцами. Джинни несколько секунд переминается с ноги на ногу, потом подходит ближе и негромко интересуется:

— Это для занятия, сэр?

— Зверобой должен полежать хотя бы сутки, — Снейп не поднимает на нее глаз. — Но профессор Слизнорт, наверное, никогда не говорил об этом.

Джинни нервно облизывает губы. Какой он сложный! Сплошная стена безмолвия и сдержанности. Он кажется самодостаточным, цельным — и безумно взрослым. И от осознания, что Снейп одного возраста с Люпином, Джинни становится не по себе. Что делает его таким взрослым?

Снейп наклоняется к зверобою, и темные волосы скрывают его лицо.

И Джинни понимает: глаза. У него холодные, спокойные глаза — даже когда в его голосе звучит ярость, глаза остаются спокойными. У Ремуса — не так. А у Сириуса глаза выдавали бесконечное множество эмоций. Она вспоминает измученное лицо Гарри тогда, после Отдела Тайн, и прикусывает губу.

— Вам есть, что сказать? — его голос звучит приглушенно.

— Я промочила ноги, — выдает неожиданно Джинни, досадуя на свою неуклюжесть, и тут же чуть не бежит к выходу, оставляя аромат цветов за спиной.

Может быть, нужно было сказать иное?

У запотевшей двери, за которой не видно замка и снежного месива, Джинни оборачивается. Снейп все так же склоняется к зверобою, и его темная фигура не выражает ничего. Совсем. Это пугает и одновременно притягивает. Мальчишки, с которыми она встречалась, даже Гарри и уж тем более Рон — предсказуемы до невозможности. Единственным человеком, похожим на Снейпа, был Сириус — но от него Джинни что-то отталкивало. Возможно, его излишняя импульсивность и вспыльчивость, которые она иногда чувствует и внутри себя.

Возвращаясь в тропики, она замечает профессора Стебль, которая с улыбкой поливает разноцветные орхидеи. Цветы, словно отзываясь, легонько трясут бархатными головами. Джинни останавливается, даже не пытаясь проскользнуть к выходу, и всей грудью вдыхает сладкий аромат, от которого першит в горле.

— Вам что-то нужно, Уизли? — Стебль взмахом палочки опускает огромную лейку на влажный песок. — Или вы помогали профессору с травами?

Джинни незаметно расправляет плечи.

— Я просто пришла посмотреть на цветы, — признается она без раздумий. — Дышать.

Стебль понимающе улыбается, но в улыбке сквозит удивление. Конечно — кого можно встретить в теплице, кроме Невилла?

— Вам не грустно здесь? Только цветы вокруг и травы. И так — всю жизнь, — Джинни краснеет от собственной дерзости, но ей хочется знать, почему люди осознанно выбирают одиночество.

Стебль опускает палочку, продолжая улыбаться. Еще один человек, которого Джинни раньше не замечала — а теперь встретила, блуждая по лабиринту замка с нитью в руке. Но если в замке, за обеденным столом, Стебль кажется оторванной ото всех — то здесь Джинни чувствует, словно растения тянутся к профессору и слушают ее дыхание. И впервые ее внешность — торчащие из пучка пепельные волосы, запачканная землей мантия, коричневая шляпа в заплатках — кажется удивительно гармонирующей с остальным окружением.