Ребёнок из коробки

— Да? — Снейп оторвал взгляд от котла, который покрывал шоколадом.

— Завтра Рождество, но подарков пока нет, верно?

— Да, — Северус кивнул, они уже обсуждали это раньше. — Завтра двадцать четвёртое декабря, Сочельник. А по традиции и волшебники, и маглы открывают любые подарки, которые они найдут под рождественской ёлкой, утром двадцать пятого.

Он сохранял совершенно невозмутимое выражение лица, краем глаза наблюдая за мальчиком. Гарри прикусил нижнюю губу и снова окунул кисть в шоколад.

— Северус?

— Хм?

— А как ты думаешь, под нашей ёлкой будут подарки?

— Полагаю, — Северус поднял один из котлов, делая вид, что внимательно его осматривает, — для Гекаты найдётся капелька кошачьей мяты.

— И… и немного для меня?

— Я не знал, что ты любишь кошачью мяту.

— Ты меня дразнишь! — заулыбался Гарри.

Северус слегка ухмыльнулся и вернулся к печенью. Он не рождён художником, решил он, но вещи не обязательно должны быть красивыми, чтобы оказаться съеденными Гарри и потомством Уизли. И Альбусом, конечно. Старик приедет на рождественский ужин и, без сомнения, бессовестно разбалует Гарри. Снейпу ещё помнилось Рождество, когда старик едва выдержал лимит в два подарка, о котором они договорились.

— Северус?

Похоже, сегодня наступило время вопросов. Поразительно: мальчишки Уизли гиперактивны целыми днями. Из множества «спокойных занятий», которые Молли поручала Гарри и собственным сыновьям на уроках домашнего обучения, Северус заключил, что они, должно быть, докучают своим родителям круглосуточно.

— Северус?

— Да?

— А ты расскажешь мне перед сном историю о том, как я стал жить с тобой?

Просьба не была такой уж неожиданной: Гарри любил слушать эту историю, особенно в такое время года. Это почти стало традицией — рассказывать её на Рождество.

— Если ты к тому времени не слишком устанешь.

— Я не устану! — улыбаясь, заверил Гарри.

* * *

В детстве у Северуса была мрачная комната с почерневшими оконными стёклами, постоянно мутными от копоти со сталелитейного завода по соседству. Простое пылеотталкивающее заклинание могло бы сохранить их чистыми, но Северус полагал, что Эйлин не хотела неизбежного скандала: здесь у всех были закопчённые окна, а как говорил Тобиас, среди соседей начнутся пересуды, если у этой ведьмы Снейп стёкла вдруг засверкают чистотой.

Сталелитейный завод закрылся в семидесятых, унеся с собой непрекращающийся шум и вездесущую копоть. Теперь заброшенные здания магнитом манили предприимчивых детей, которые швыряли в окна камни или строили «берлоги» в старых производственных цехах. Одно из своих немногих наказаний Гарри как раз и получил за то, что улизнул туда с соседскими ребятишками. А сам Северус в какой-то степени был доволен отсутствием поблизости огромного промышленного предприятия: по крайней мере, ему больше не приходилось применять магию для чистоты окон.

Сейчас детская комната Снейпа выглядела совсем по-другому, включая оконные стёкла, через которые действительно можно было видеть. Грубая штукатурка спряталась под бледно-голубыми обоями, занавески больше не напоминали истрёпанные половые тряпки, на полках стояли игрушки, на стенах висели картины, а за маленьким письменным столом Гарри часами рисовал и раскрашивал картинки.

Было время в жизни Снейпа, когда такие перемены могли озлобить его — почему ребёнок Поттера получает гораздо больше, чем когда-либо имел он? Поттер, чёртов Поттер со своей первоклассной метлой, в новой мантии и с надменной улыбочкой.

Но образ Джеймса Поттера к этому времени уже поблёк, стал лишь бледным напоминанием о времени и месте, которое Северус давно оставил позади. Теперь был только Гарри, а Гарри заслужил то, что должен иметь каждый ребёнок, конечно, он заслужил. И его покойный отец-идиот не имеет к этому никакого отношения.

— Ты проделал долгий путь, Северус, — сказал ему Альбус год или около того назад. Снейп лишь проворчал что-то в ответ, отмахиваясь от этих сантиментов. Он предпочёл бы провести время, маринуя крысиные мозги или даже убирая после Гарри беспорядок в ванной, чем присоединиться к старику в его сентиментальных душевных копаниях.

К слову, о беспорядке…

— Разве я не говорил тебе повесить полотенце после того, как ты им воспользуешься?

— Я так и сделал! — Гарри просунул голову в дверь ванной.

— Тогда почему, скажи на милость, оно валяется на полу?

— Оу, — Гарри вошёл, поднял своенравное полотенце и аккуратно повесил его на крючок. — Наверное, свалилось после того, как я его повесил.

— Вот что происходит, когда ты бросаешь полотенце вместо того, чтобы повесить как следует.

— Я не бросал!

— Иди спать, — Северус вздохнул. — И никаких сладостей после чистки зубов! Не думай, что я не видел, как ты стащил эти бисквиты!

На самом деле его слизеринская сторона аплодировала ловкой прыти, с какой мальчишка сунул печенье в карман, но как — Мерлин помоги ему! — родитель, он не мог притворяться, что ничего не видел.

— Какие бисквиты? — Гарри с невинной улыбкой убежал в свою спальню, как обычно, с разбега запрыгнув на кровать.

Северус не понимал, почему этот несносный ребёнок поднимает столько шума, где бы он ни находился. Вздохнув ещё раз, он взял свитер и джинсы Гарри и вошёл в детскую. Гарри уже свернулся калачиком под одеялом, а в ногах у него устроилась Геката.

— Северус?

— Да? — Снейп повесил одежду мальчика на спинку стула.

— Я совсем не устал.

— Нет?

— Ну-у, я, наверное, ещё много часов не засну.

— Это прискорбно, учитывая, что тебе нечем заняться, кроме как лежать в постели и пялиться в потолок, — протянул Северус.

— Но ты же обещал рассказать мне историю, если я не слишком устану…

— Я обещал? — Снейп сел в кресло рядом с кроватью мальчика. — Что ж, полагаю, обещание следует сдержать.

— Ура, история, история! — Гарри восторженно подскочил, вызвав недовольный взгляд потревоженной Гекаты.

— Успокойся.

Сколько же сахара слопал мальчишка во время своего приключения с выпечкой? Если было так, как подозревал Северус, Гарри действительно мог не спать «много часов». Вздохнув при этой мысли, он наклонился и натянул одеяло мальчику до подбородка.

— И не скачи так, а то Геката может решить перекусить твоими пальцами.

Гарри хихикнул.

— Ты расскажешь мне сейчас эту историю?

— Терпение — это добродетель, Гарри.

— То же самое сказал тебе дядя Альбус, когда ты ждал свои книги.

— Ты хочешь услышать эту историю или нет? — Северус поднял бровь.

Гарри энергично закивал, зажав рот, чтобы показать, что готов слушать, не перебивая.

— Ну что ж, — сказал Снейп. — Ты же знаешь, всё началось…

* * *

24 декабря 1981 года

Комната пропахла алкоголем. В этом не было ничего нового: маленькая кухня в своё время видела много открытых бутылок виски. В детстве Северус так привык к запаху, что заметил его отсутствие, только когда его впервые пригласили на чай к Лили, и он сидел в их чистой кухне, чувствуя себя неловко в своей дрянной, сильно поношенной одежде. Здесь пахло только домашней едой и свежим печеньем; все бутылки виски, которые попадали в дом Эвансов, хранились в баре в гостиной и доставались только по особым случаям.

Что ж, для Тобиаса Снейпа каждый день был особенным событием, которое можно было отпраздновать несколькими стаканчиками (и мордобоем, если он был в достаточно скверном настроении). Неудивительно, что запах сохранился, но даже тогда он никогда не был таким отвратительным, как сейчас.

И немудрено, подумал Снейп, глядя на лужу в углу. Отец слишком любил виски, чтобы разбить о стену целую бутылку.

Возможно, именно воспоминания об отце заставили его думать, что виски поможет. Эйлин с сыном всегда вздыхали с тайным облегчением, когда Тобиас отключался на диване в гостиной: в некотором смысле напиток был их другом и помощником.

Но сейчас это ему не помогло. Опустошив полстакана отвратительного на вкус пойла, Северус сдался перед истиной: сколько бы он ни пил, мучительная, отравляющая боль, терзавшая его с последнего дня октября, никуда не уходила. Она была слишком сильной, слишком живой. И, похоже, Северус ей понравился, так как она не оставляла его ни на минуту, ни на одну проклятую секунду. Боль так любила его, что будила по ночам, шепча в темноте, как дразнящая любовница: помнишь её лицо? Бледное, с капелькой крови в уголке рта, где она, должно быть, прикусила губу, когда это случилось. Помнишь? Помнишь, как ты поднимался по лестнице, перешагнув через неподвижное тело Поттера, уже понимая, что ты обнаружишь, и всё же никак не подготовившись к этому? Помнишь, каково было видеть её лежащей на полу? Помнишь?

Он помнил. Кажется, он только и делал, что вспоминал эти дни. Вспоминал её улыбку, её волосы, её глаза. О да, старик был прав: он никогда не забудет цвет глаз Лили Эванс, никогда. Но в его сознании они навсегда застыли безжизненным зелёным взглядом, тусклым и невидящим. Он лишил их жизни. Голос, шепчущий в темноте, любил упоминать об этом конкретном факте, лаская ухо, повторяя снова и снова: помнишь, как подслушивал у той двери в пабе? Помнишь, как он был доволен тобой, как ты гордился? Какое знаменательное событие — твоя первая успешная миссия после приёма в Тёмный Круг. Помнишь? Помнишь?

Это было смешно: как виски могло позаботиться об этом, забрать эту боль? И всё же он пытался, как и многие отчаявшиеся мужчины и женщины до него. Дамблдор предупреждал, чтобы он не утешался такими средствами:

— Не делай этой ошибки, Северус. Ты увидишь, что величайшее утешение заключается в том, чтобы поступать правильно. Это единственная искупительная благодать, данная нам в этой жизни.

Как он ненавидел старика за эти слова! Так же, как ненавидел себя за то, что не сделал так, как решил изначально, сказав «этой жизни» отправиться в ад раз и навсегда. Старик манипулировал им, чтобы заставить его принять это решение, пока сам Северус не поверил, что не должен присоединяться к ней в забвении… пока. Альбус был старым ублюдочным манипулятором, но он прав в одном: сын был единственной важной вещью в жизни Лили. Она хотела бы, чтобы он был защищён всеми средствами. Так что да, Северус полагал, что его путь вперёд ясен — до тех пор, пока он будет нужен.

Однако на одно он не согласился — вернуться в Хогвартс в качестве учителя. Старик пытался, о да: предложил ему свою собственную частную лабораторию зелий, щедрое начальное жалованье и особую защиту древних школьных оберегов. Это было больше, чем мог надеяться любой разорившийся и осиротевший двадцатиоднолетний парень, и Северус почти — почти — согласился. Но потом, представив себе, каково это — вернуться в то место, которое он так рад был покинуть четыре года назад, чьи коридоры всегда будут отзываться эхом смеха над ним, он отказался от этой идеи.

Северус не питал иллюзий относительно себя: он был не самым приятным человеком и никогда им не станет, что бы ни делал. Но возвращение в старую школу может превратить его в волшебную версию отца, пристрастившегося к своему горькому гневу, как Тобиас пристрастился к виски. Он не хотел этого для себя, он не мог жить такой жизнью. И Дамблдор, после некоторых споров, сдался.