Грамотная драма

Валерия Демина
Грамотная драма

«Не мните себя Цирфеею, ваши магические таланты ничтожно меня прельщают»

– Ничего себе! – Ахнула Кларисса, замерев посреди своей горницы.

Записку она обнаружила в кармашке, затерянном меж складок широкой модной юбки из темно-зеленой шерсти. Кто только успел ее туда подбросить?

Сегодняшние встречи скользнули в памяти. Прогулка с младшей сестрой, посиделки у именинницы-подруги, рынок…

Ну разумеется! Возможность проявить столь вопиющую вежливость была только у Теодора, когда они нелепо столкнулись у прилавка с пряниками.

Конечно, этого соседского отпрыска Кларисса к числу своих воздыхателей не относила. Что было скорее исключением – одновременно с цветением ее молодости процветали и дела ее отца, торговца заморским чаем. Стройный ряд претендентов на ее руку и приданое уходил краем в заснеженный горизонт.

Сама она не спешила одаривать их сугубым вниманием, и уж менее всего пыталась навязываться кому-то, по скудости ума в этот ряд не стремившемуся. Магией она владела только поверхностно – могла чуть подправлять потоки воздуха. В иной безветренный день ее локоны романтично развевались, а морозное дуновение румянило щечку – но едва ли можно было обвинить ее в злом употреблении невеликого дара.

Формально сей Теодор тоже числился наследником богатым, а значит и женихом не последним, но пока больше бегал от девиц, чем за ними. Его вообще редко видели в компании, и даже соседи знали плохо.

– Только улыбнулась ему третьего дня и вчера доброго утра пожелала – он теперь мнит, что я за ним увиваюсь? – изумлению Клариссы не было предела. Всем дикарям дикарь, не умеет отличить кокетства от любезности!

Она думала рассмеяться и забыть эту глупость, но взор ее пал в окно.

Сад был еще зимним и голым, с ее светелки на втором этаже гляделся насквозь. Кривые старые груши, редкий забор, за коим гнулись груши уже соседские – и на дальнем краю однообразного пейзажа явилась праздная фигура самого автора послания. Небрежно отряхивая снятую бобровую шапку от липкого позднего апрельского снега, Теодор тоже посматривал на окно Клариссы.

Этот его взгляд заставил щеки гневно вспыхнуть. Еще и любуется, каково ей придется его известие. Образованием кичится! Ишь, как составлена – Цирфею приплел! Сдается, по легенде она попавшихся мужчин обращала в зверей?

– Погоди! – прищурилась ни за что оскорбленная девица и бросилась к чернилам. Не зря батюшка и ей наставников приглашал, грамотная! Не только литеры разбирает, но и древние южные сказания читывала, до боли очей.

«В роли Дон Жуара вы не слишком убедительны» – набросала она скоро, с досадой обнаружила две ошибки и переписала все наново. Сугубое расточительство тонкой заморской бумаги, но в грязь лицом пасть не позволительно.

Сложив листок голубем, она напустилась на створки, опасаясь, что нежелательный кавалер избегнет ответной любезности. По счастью, он еще болтался у края своих владений.

Растворив окно, Клариссса отправила голубя в легкие сумерки, шепотом подправив его путь по воздуху. Бумага упала к ногам наглеца.

Тот не ждал ответа соседки. Пожалуй, он даже не подозревал за ней умения писать. Когда он поднял и развернул посланца, Кларисса насладилась маленькой местью – остро подметила поползшие вверх брови. С усмешкой она закрыла окно и укрылась в глубине темнеющей комнаты.

До зуда хотелось понаблюдать – едва ли дерзкий юнец оставит за ней последнее слово. Немалых усилий стоило избегать окон до самого ужина, а после оного потушить свечу и лечь спать раньше обычного.

Заснуть, ясно, удалось не сразу. Кларисса пожалела, что ответила на оскорбление – поостыв, она сложила три-четыре куда более колких варианта. После пятой вариации она почти убедила саму себя предать забвению пустую выходку, но уснула на порядком измятой подушке.

За утренней трапезой глава семьи пребывал в сытом благодушии. Когда младшая дочь, прихлебывая чай, оттопырила «аристократический» мизинец, он без ворчания повесил на ее пальчик маковую сушку. Кларисса фыркнула, хотя ее думы были сегодня далече.

Девица почти не сомневалась, что получит ответ на свое послание. Как Теодор исхитрится его доставить? Про его магию она не слышала, и утром на подоконнике записок не обрела.

Может быть, обронит через ограду? Следует пройтись во саду, хотя прогулку по снегу среди дерев придется как-то объяснить. Прошествовать мимо его ворот тоже не мешает.

В столовую хоромину вплыла кухарка, утвердила на столе гору постных оладьев, потом сняла с локтя незнакомую корзинку со странными фруктами.

– Соседский сын Тедька постучал, принес от вам отца гостинец – «финики», – доложила она купцу, – Да просил дозволения девице Клариссе писание передать.

Кухарка бережно выдала обмеревшей от изумления Клариссе сложенный вчетверо лист.

Отец против ожидания расхохотался.

– Славный ухаживатель! Скольких «серьезных» воздыхателей я из-под твоих окон гонял, а только один догадался прямой дорогой идти, да отца умаслить не забыл!

Кларисса сидела уже красная, глядя в блюдце и не решаясь развернуть записку.

– Не бойся, – отсмеялся отец, – читать не буду, вижу, честно передал. Станешь ответ сочинять – нашим новым чаем соседа уважь.

Все еще не находя слов, Кларисса подхватила верхнюю оладью с горки, проглотила чай и отбыла к себе наверх. Такого захода она от молчаливого Теодора ожидать никак не могла.

«Удивлен даже сравнением. Предположу, что вам глянулась роль прекрасной Катариты?» – прочла Кларисса, оставшись наедине с собой.

«Катарита?» – припоминала она. – «знатная и ладная, но строптивая гордячка пьесы Туманной страны!»

Интересно, это положить оскорблением? Или молодец продолжает чваниться просвещением, силясь поставить девушку в тупик? Тогда он промахнулся. Она сама укажет ему место.

«Вам ли возбрело в голову меня укрощать? Хитроумный путь через батюшку достоен коварного Логги, но едва ли с такими заслугами дотянуть до Круглого стола» – приписала она ниже на листе.

Рука теперь не дрогнула, почерк был на загляденье. Пусть не подумает, будто она сбережет в шкатулке его подношение. Следовало и давеча на том же листе ответить, да поздно. Небрежности ради сложив грамотку только пополам, Кларисса спустилась вниз, и примостила ее в корзинку с тремя мешочками дорогого чайного листа. Что бы она ни судила о Теодоре, а репутацию отца среди купеческого сословия ставить под удар негоже.

Кларисса знала, что до сумерек сын часто помогает отцу в лавке и скорого ответа не последует. Однако нечаянный азарт этого нового ее развлечения сменился ожиданием, и день тянулся точно сани по песку.

Наконец, к вечерней трапезе поспело и письмо. Под ее двумя строчками появились три новые, ровные и уверенные:

«Разве каждый рыцарь Камелода был его достоин? Иные вершили такое, что я скорее изберу тернистый путь одинокого Жана Жольжана».

Кларисса наморщила лоб и зашагала по комнате. Сколько ни усердствовала, а Жольжана припомнить не могла. То-то стыд! Он ее поймал? Или выдумал?

Можно измыслить такое выражение, что ее неведение будет укрыто, только Теодор, пожалуй, не дурак, догадается – попалась.

Отец трудился с утра и дотемна, поэтому семейный завтрак был нередко единственной, но прочной (коль скоро он не в пути) возможностью поговорить с двумя дочерями на выданье. Нечего было и думать пропустить первую трапезу. Кларисса поела споро и с кислой тоской лицезрела, как взрослящаяся сестрица сперва жеманно кушает пшеничную кашу, а после выводит на тарелке узоры из оставленного напоследок изюма.

Батюшке Кларисса объявила, что днесь намеревается прогуляться в либерию и провести там немало времени. Тот ничего вызнавать не стал, но затаил хитринку в морщинках у глаз.

«Никак уже меня с Теодором мысленно сосватал» – вздохнула про себя девица. – «Горько бы разочаровался, узнав, какие сей Тедька слагает комплименты».

Доступ к библиотечным книгам для дочерей вводил купца в значительные издержки . Однако он вознамерился дать им образование поистине дворянское. Книги, лютни и наставники его юных наследниц обходились дороже, чем иным аристократкам. Вскорости и наряды будут от известных портных, дорогой ткани и крепкой магии. Уже и теперь платья самые модные, с корсетами – пока, впрочем, не на заказ слажены, а у нуждающейся леди с выгодой перекупленные.

Либерия окутала Клариссу привычной терпкой смесью запахов. Здесь хранились книги на старинном пергаменте, на новой восточной бумаге, на плотных тростниковых свитках. С чем сравнить утешение развернуть ветхий свиток или отворить хрустящую обложку? В дом ничего брать не позволялось – должно устраиваться за столами и читать тут же, под чутким взором книгохранителя.

«Жан Жольжан» – повторяла Кларисса, повесив шубку в большой входной хоромине и тихо вышагивая вдоль знакомых стоек читальни. – "Поиск всякого Жана стоит начинать в наследии Шарлии».

Гордость не позволила спросить у сурового хранителя прямо, где мог значиться таковой Жан, но на втором десятке просмотра шарльских книг с она ликованием обнаружила сего персонажа.

«Обездоленные» – значилось именование.

Весьма собой довольная, девица трепетно перенесла книгу на один из столов в центре сухой теплой читальной хоромины – магия берегла подходящий для либерии климат. Свечей тем более держать не рисковали, ставя надежные магические лампы.

Кларисса заняла "свое" место – сосновый стол, отполированный сотнями локтей, с широкой удобной скамьей, от окна вдали. Уличный шум и бурная толкотня города сюда не проникают.

Книга оказалась толстой, придется мало что не прожить здесь несколько дней прежде, чем сложится достойный ответ Теодору. Писать без прочтения до корки – авантюрно. Окажется этот Жольжан переодетой девицей к середине сюжета – можно ли без полного ведения составлять записку?

Поначалу, впрочем, каторжник Жольжан вел себя сообразно означенному статусу и ничем на девицу не походил.

Через полчаса Кларисса перестала вспоминать о переписке, жесткой скамье, обеде и прочей нелепице. Украденная у этого мира, она, по счастью, не представляла своего очарования: склоненная над книгой, упоенная слогом великого шарльского сочинителя, неосознанно теребящая кончик косы…

Зато Теодор из тени отдела метафизики мог наблюдать это ясно и долго.

К середине следующей недели Кларисса закончила книгу и в дому сразу, без раздумий, набросала ответ. Первые два дня с начала чтения перед самым сном она еще огорчалась, что затянувшееся молчание выдает ее с головой, потом повествование увлекло ее окончательно. Как странно, что нагловатый сосед выбрал такой образец. Снова рисуется? Тем не менее, вместо колких слов о вороватых наклонностях героя, которые вертелись на языке в первых главах, Кларисса неожиданно для себя начеркала:

«Жан Жольжан не был одинок – с ним была Шозетта, она наполнила его жизнь смыслом. По-настоящему одинок тот, кто не умеет любить. Как Фрололо».