Соль земли

2

Наконец вызвездило. Алексей поднял голову и долго смотрел на небо. Была середина ночи. Он стоял среди высоких кочек, скрывавших его с головой. Густой лес с завалами и непроходимыми чащобами остался где-то позади. Редкие деревья в кочкарнике были малорослыми и чахлыми. «В Берёзовое болото затесался. Придётся, как цапле, ночь на кочке коротать», – подумал Алексей, вытирая рукавом брезентовой куртки вспотевшее лицо. Он ощупал кочку, покрытую сухой осокой, и, подпрыгнув, сел на неё, балансируя ногами, чтобы не свалиться.

«До рассвета далеко, сидеть придётся долго», – подумал он. Ему припомнилось, как перед наступлением в Восточной Пруссии в разведке пролежал он в болоте трое суток. Теперь ему предстояло переждать несколько часов. «Пустяки! Скоротаю!» – мысленно подбодрил он себя.

Алексей достал портсигар и закурил. Снова всё пережитое в этот вечер вспомнилось шаг за шагом. «В осиннике зря поторопился. Надо было не бежать куда глаза глядят, а бросаться туда, откуда стреляли», – упрекал он себя. Но второй голос возразил: «Не храбрись. Лежал бы теперь рядом с конём». Но вот это-то и не укладывалось в сознании Алексея. Ему не верилось, что кто-то мог стрелять в него. Охотники, рыбаки, пасечники, земледельцы Улуюльского края знали его самого, знали его отца, и он был убеждён, что среди них не было человека, который не хотел бы ему добра.

Он докурил папиросу, выплюнул окурок и решил разжечь на соседней кочке костёр. Не просохший ещё у корневища бурьян горел плохо, дымил. Алексей закрыл глаза и задремал.

Очнулся он от крика. Ему снилось, что Лисицын ругает его за езду ночью и гибель коня. В действительности кричала ворона. Она сидела на вершине сухой, оголившейся ели и каркала изо всех сил.

Алексей всунул два пальца в рот и с остервенением свистнул. Ворона сорвалась с ели и каркая полетела к лесу.

Рассветало. Под утро посвежело. Алексей спрыгнул с кочки, замахал руками, стараясь согнать холодок, ползавший по спине.

Когда стало светло, Алексей вытащил из кармана брезентовой куртки компас, встряхнул его и, положив на ладонь, стал следить за стрелкой. Она затрепетала, двинулась влево-вправо и замерла.

Алексей от удивления протянул вслух: «Ой-ёё!» Оказалось, что он находился северо-западнее пасеки по меньшей мере километров на пять. Чтобы выйти из болота, волей-неволей надо было взять ещё западнее, выбраться на поля мареевского колхоза и, сделав большой крюк, вернуться к пасеке.

Алексей достал из армейского вещевого мешка хлеб, сало, закусил и потом пустился в путь.

Идти было трудно. Алексей прыгал по кочкам, как заяц. В одном месте он сорвался и провалился в яму, наполненную водой. Он выкупался бы до пояса, если б не схватился за куст жимолости. Но тяжёлый путь был недолгим. Впереди в прощелине леса заблестела стеклянная гладь воды. Это показалась западная вершина Орлиного озера. Здесь местность менялась. Карликовый, чахлый лес становился крупнее, кочки редели, отступали, и сухие полянки с бугорками переходили в лесистые гривы.

Вскоре Алексей увидел раскорчёванные поляны и свежеперепаханные поля. Отсюда до берегов реки Большой, пересекавшей Улуюльский край с юга на север, оставалось километров десять. Однако подвигаться к западу было незачем.

Алексей повернул на юго-восток. Ему нужно было отыскать тропу, с которой он вчера сбился, и по ней идти до самой пасеки.

Неподалёку послышался людской говор, звон топора и смех. «Вот кто на мои выстрелы откликался», – подумал Алексей. Он раздвинул руками густые заросли молодого пихтача, с трудом протиснулся между упругих, пахнущих смолой веток и вышел на ровную площадку. Рыжая мохнатая собачонка с пушистым хвостом кинулась на него с заливистым лаем. В сотне метров от пихтовой чащи трое людей вертели всунутый в треногу шест бура. Не обращая внимания на исступленный лай собачонки, Алексей подошёл к работавшим, поздоровался. Люди прекратили работу и с любопытством осмотрели его.

– А вы кто будете? – спросил Алексея старик, возглавлявший эту небольшую артель.

Остальные двое были в том неопределённом возрасте, когда человека нельзя уже назвать подростком и несправедливо ещё причислять к парням. Они смущённо переглянулись. Прямой вопрос старика почему-то казался им не совсем уместным. «По-видимому, знают меня», – отметил про себя Алексей и, взглянув на старика, продолжавшего с любопытством осматривать его, сказал:

– Я из Притаёжного, учитель Краюхин.

– А Корней Алексеевич Краюхин вам не родня был? – спросил старик.

– Я его сын.

– Вот оно что! – обрадованно воскликнул старик. – Корнея Алексеевича я хорошо знал, охотился с ним много раз. Вот уж охотник был так охотник!.. А вы по какому делу в наши края?

Алексей решил пока умолчать об истинной причине, приведшей его сюда.

– На Орлином озере был. Карту Улуюльского края составляю. Надо было вершину Щучьей реки отыскать.

– Искал её и я один раз любопытства ради. Да где её найдёшь?! Она вся, речка-то, какая-то непутёвая. То выйдет из земли, то опять куда-то скроется. Одно слово – чудеса! – старик широко развёл руками.

– Мы тоже карту земель нашего колхоза составляем, как вы нам на районной комсомольской конференции советовали, – сказал один паренёк, смущаясь и неловко переступая с ноги на ногу.

– Уж не потому ли вы бурение здесь начали? – спросил Алексей.

Выступая недавно на конференции в Притаёжном, Алексей советовал комсомольцам заняться составлением краеведческих карт своей местности, наносить на них все интересные данные физико-экономического, геологического, этнографического, исторического характера. Чтобы преобразовывать свой край, надо прежде всего отлично знать его. А никто так не знает свою местность, как сам народ. Беда лишь в том, что зачастую эти знания, накапливаемые из поколения в поколение, утрачиваются и люди лишают себя таких ценных открытий, которые приобретаются затем долгим, тяжёлым трудом специалистов, – в этом Алексей был убеждён.

– Видишь ли, Корнеич, – переходя на задушевный тон, доверчиво проговорил старик, – колхоз наш решил вон на том бугре новый полевой стан построить. Эти молодые земли под лён у нас пойдут. – Старик лёгким взмахом руки описал полукруг, в середине которого оказались и те раскорчёванные земли, которые только что видел Алексей. – Ну, а без воды, сам понимаешь, какой же полевой стан?

– Да вы не Дегов ли? – спросил Алексей.

– Он самый! – воскликнул старик, и широкое лицо его, обросшее густой окладистой бородкой, расплылось в довольной улыбке. – А как вы узнали меня?

– Портрет ваш в областной газете был. А когда вы о льне заговорили, я сразу понял: «Это он, Дегов Мирон Степанович!»

Дегов опять расплылся в улыбке. На днях Указом Президиума Верховного Совета СССР за высокие урожаи льна он был награждён орденом Ленина. Старик обычно был молчалив, но такая высокая оценка его заслуг государством взволновала его, и при разговоре об этом, как он ни сдерживался, радость то и дело прорывалась и смягчала суровые черты его крупного лица.

На земле лежал раскинутый брезентовый плащ. Дегов пригласил Алексея присесть. Задерживаться не хотелось, но старик уже опустился на землю. Алексей сел рядом с ним, достал портсигар и, угостив всех папиросами, спросил:

– Не вы на мои выстрелы вечером откликались?

– Мы утром пришли. Ночевали на полевом стане, – с недоумением глядя на Алексея, сказал Дегов.

«Стало быть, кто-то другой мне сигналы подавал», – подумал Алексей и поспешно изменил тему разговора.

– Ну, а как бурение? Нашли воду?

– Воды тут много, да не везде она близко. Пятый метр идём, а сухо.

– Попробуйте побурить вот тут, где хвощ растёт, – посоветовал Алексей.

Он собрался уже идти, но Дегов остановил его.

– А ты слышал, Корнеич, нашу мареевскую новость? Основатель нашей деревни каторжанин Марей Добролётов пришёл…

– Неужели?.. Да он разве не умер?

– Живой! С Михайлой Лисицыным на Таёжную отправился. Пожалуй, за восемьдесят ему, а в памяти ещё.

Алексей слышал о Марее от Лисицына. Тот часто рассказывал о нём, неизменно заключая свои рассказы одним и тем же: «Вот кого тебе, Алёша, порасспросить бы! Он всё Улуюлье своими руками ощупал!»

«Да, всё складывается так, что надо торопиться на Таёжную», – подумал Алексей.

Когда до пасеки осталось не больше километра, начал моросить мелкий дождь. Алексей тревожно посматривал на сумрачное, в тучах, небо. «Всё потеряно. Пойдёт вода в Таёжной на прибыль».

На пасеке его встретили пчеловод Платон Золотарёв и сторож Станислав. Они никак не ждали Алексея. Ведь только вчера Станислав вернулся из Притаёжного, куда он ездил верхом с запиской от Лисицына.

– Не ты ли, Алексей Корнеич, ночью из ружья палил? – здороваясь с Краюхиным за руку, спросил Золотарёв, низкорослый плечистый мужчина с бельмом на глазу.

– Я, Платон Иваныч. А кто откликался?

– Вон Станислав услышал. Он днюет и ночует на дворе.

– Несчастье у меня, Платон Иваныч, случилось.

– Что за несчастье? – поспешно опускаясь на дрова, спросил Золотарёв.

Алексей рассказал о выстреле в осиннике, о гибели лошади, о своих блужданиях по тайге ночью.

Золотарёв слушал его, по-бабьи всплескивая руками. Станислав таращил глаза, крутил головой, поражённый всем, что говорил учитель. Золотарёв напоил Алексея чаем, а потом они все трое пошли в осинник к месту происшествия. Ни звериных, ни людских следов они не обнаружили. Над убитой лошадью уже кружилось вороньё.