История Индии

Мифические арии

Хараппцы, вынырнувшие из забвения с помощью археологической лопатки, быстро привлекли внимание ученых всех мыслимых профессий и щедрые субсидии на проведение исследований, благодаря чему объем знаний о них рос столь же быстро, как когда-то их империя. Арии же, люди из того богатейшего санскритского литературного наследия, из которого традиционно черпались все представления о Древней Индии, оказались в тени. Сильно дискредитированные борьбой европейских держав за первенство в XIX веке и попыткой использовать их в новой тевтонской идеологии 1930-х годов, могущественные арии утратили благосклонный интерес академической науки. Вопросы, которые среди раннего поколения ученых считались бы совершенно еретическими, снова стали подниматься: а кто были эти арья, откуда они пришли и даже были ли они. собственно, народом?

«Сомнительно, чтобы термин «арья» когда-либо использовался в этническом смысле», — пишет Ромила Тхапар, специалист по истории Древней Индии^{15}. То. что она называет «арийской проблемой» или «мифом», сейчас стало «наверное, самым главным вопросом, заставляющим историков Индии идти по ложному следу»^{16}. При этом подлинность всех санскритских сочинений сомнению не подвергается. Никто не сомневается и в важнейшей роли ариев в социальном, культурном и религиозном развитии Индии. Вопрос в другом: были ли те, кто создал эти тексты, чем-то большим, чем просто этническим меньшинством, обладающим сильным чувством собственного достоинства и старающимся всеми силами сохранить свои отличия, главным образом языковые, среди окружавших их народов?

Для индусов, конечно, традиции санскритской литературы остаются священными и неприкосновенными. Ведийские молитвы до сих пор читаются жрецами, а санскритский эпос стал сюжетом телевизионных сериалов, заставляющих весь индийский народ надолго замирать перед экраном. Сочинения древних ариев — не просто история, они ближе к божественным откровениям. Однако сами арии в них не упоминаются. Они нигде не выступают как божественные избранники. В этих книгах с большим уважением описано множество жрецов, героев, святых, божеств — но без всяких указаний на их этническую принадлежность. Это не удивительно, так как в санскрите слово «арья» в основном используется как прилагательное. Некий народ или класс когда-то использовал его, чтобы отделить себя от других, что естественно. Но с течением столетий значение слова меняется, и установить, что оно означало исходно, ныне затруднительно. Его переводят и как «чистый», и как «уважаемый», и как «духовный», «благородный», «состоятельный»… Со временем это слово совершило путешествие через всю Индию и достигло земли, которая сегодня называется Индонезией, где превратилось просто в вежливую форму обращения, вроде «сахиб» или «мистер».

С другой стороны, «арии» как самоназвание определенной расы или народа, к которому относилось прилагательное «арья», в санскритской литературе вообще не встречается. Они появились только тогда, когда с этой литературой начали работать европейцы. А европейцев привлекало и вдохновляло не столько содержание этой литературы, сколько сам язык, на котором она написана.

То, что многие санскритские слова удивительно похожи на греческие и латинские, было замечено давно. Еще в 1785 году англичанин сэр Уильям Джонс, «один из самых просвещенных сынов человеческих» (как писал восхищавшийся им доктор Джонсон), начал изучать санскрит. Годом позже он вынес предварительное заключение об этом языке: «У него чудесная структура, он более совершенен, чем греческий, и более богат словами, чем латинский. <…> Хотя с обоими языками он имеет столь большое сходство, как в корнях глаголов, так и в грамматике, какое вряд ли может возникнуть случайно. Ни один филолог не сможет изучать эти языки без убеждения в том, что все они произошли из одного общего источника, ныне, возможно, не существующего»^{17}.

Действительно, большинство языков северной Индии, восходящих к санскриту, сопоставимы с европейскими, восходящими к латинскому. Джонс совершенно правильно добавил к той же языковой семье германский и кельтский языки, а также древний персидский (авестийский). Но сам он. больше очарованный содержанием санскритской литературы, чем ее языком, не стал заниматься поисками «общего источника». Джонс предоставил это другим, тем, кто увидел в его провидческих мыслях не только собственно проблему — найти «общий источник» и очертить его распространение, — но и пути ее решения. Джонс показал, что изучение языка, филология, может дать историку не меньше, чем археология. Располагая большим количеством текстов, тщательно изучая синтаксис, разбирая слова по слогам, чтобы понять порядок словоизменения и грамматику, находя общие корни, новые конструкции и отмечая внешние влияния, филолог может выявить правила, по которым язык развивался и распространялся.

Изучая исключительно язык, он способен определить последовательные временные пласты, по которым любой отдельный текст может быть приблизительно датирован.

Используя и развивая новую науку, ученые сначала называли этот ускользающий язык, «общий источник», и семью развившихся из него языков «индогерманскими» или «индоевропейскими». После того как стало понятно, что древние персы действительно использовали слово «арья» в этническом смысле, называя себя «ариана» (откуда происходит современное слово «Иран»), языки стали называть «индоарийскими» или просто «арийскими». Правда, многие ученые продолжали сомневаться в том, что языковая общность обязательно означает общность этническую. Однако идея существования единой расы, сеющей семена цивилизации «от Бенгалии до Донегола», казалась неотразимо привлекательной. Фридрих Макс Мюллер, выдающийся санскритолог, работавший в Оксфорде в середине XIX века, считал, что «миссия ариев заключалась в том, чтобы связать воедино все части мира с помощью цивилизации, торговли и религии», и что они были «властелинами истории»^{18}. Мюллер тоже предупреждал об опасности упрощенного заключения о единой «расе», однако арийский «десант» уже тогда стал символом если не высшей расы, то по крайней мере некой этнической общности. Довольные открытием своей богатой исторической родословной, индийские националисты приняли ариев в объятия с такой же радостью, как и европейские.

Из-за широты области распространения индоарийских языков вскоре стали считать, что родина ариев находилась где-то в центре Евразии. Большинство ученых отдавали предпочтение степям юга России и Украины или побережью Каспия. Ариям как кочевникам-скотоводам требовались большие пространства. Мигрируя оттуда в течение многих столетий, они (предположительно) донесли свой язык, богов, лошадей и стада до Ирана и Сирии, Анатолии и Греции, восточной Европы и северной Индии.

Таким образом, индийские арии были иммигрантами, причем, судя по описанным в ведах подвигам, весьма воинственными. Вдохновляемые такими богами, как огнедышащий Агни и громовержец Индра, потоки арийских конкистадоров хлынули на равнины Пенджаба с горных перевалов Афганистана. Сея смерть и разрушения, армии запряженных лошадьми боевых колесниц быстро подчинили местное население и захватили стада. Аборигены — даса или дасью — характеризовались ариями как темнокожие, плосконосые, грубоватые, малопонятные и в целом сильно уступающие им люди. Арии, напротив, обладали тонкими чертами лица, были красивее, выше ростом и как народ превосходили всех остальных, не в последнюю очередь благодаря своим богам, лошадям и владению практической магией.

Появление нового и неожиданного «арийского фактора» в индийской истории пришлось очень на руку английским колонизаторам XIX века. Все, что в классической истории Индии было прекрасного, теперь могло быть объяснено появлением мужественных героев с Запада. Арии, распространяя свою выдающуюся культуру по долине Ганга, а затем и в глубину полуострова, принесли в Индию невиданное ранее культурное единство и невиданный доселе уровень цивилизации. Однако со временем арийская раса все сильнее разбавлялась, ее мужество, творческие способности и энергия стали жертвой непереносимого климата и коварства местного общества. Именно поэтому Индия не смогла оказать серьезного сопротивления ни вторжению ислама, ни росту влияния европейских колониальных сил. Страна катилась к полному упадку. И вот в нужное время с Запада пришли англичане. Не менее красивые, не менее мужественные и уверенные в себе, чем их предшественники, они стали своего рода неоариями, которые разбудили спавшую страну, дав ей импульс к развитию и индустриализации, показав неоспоримые преимущества более развитой культуры и более гуманной религии, одним словом, подведя к порогу нового золотого века. Так или примерно так многим нравилось думать.

Эта иллюзия была вдребезги разбита в 1930-е годы. Борьба Индии за самоуправление заставила англичан пересмотреть значение своей колониальной «миссии». В Европе в это же время «арийский тезис» был сильно дискредитирован нацистской пропагандой. Наконец, картину смешали отчеты археологов из Мохенджо-Даро и других мест в Индии. Изначально, имея еще более неопределенную хронологию, чем ныне, было далеко не очевидно, что хараппцы предшествовали «вторжениям» ариев. До сих пор, несмотря на убедительные свидетельства противоположного, имеются ученые, утверждающие, что арии пришли раньше и, соответственно, цивилизация Хараппы — их достижение. Тогда первые вторжения ариев следует отнести к 4-му или 5-му тысячелетию до н. э., что никак не согласуется с хронологией филологов. Тогда также нужно допустить, что изысканная городская культура была создана пастухами-скотоводами, чему нет никаких подтверждений в обширной литературе.

Несмотря на более общее убеждение, что хараппская цивилизация все же была первой, арийский «миф» не отвергли сразу даже археологи. Так, сэр Мортимер Уилер — сам «мистер Долина Инда» — первым высказал иную теорию: пусть арии и не могли построить хараппские города, зато они вполне могли их разрушить. Это, конечно, означает, что хараппские города подверглись завоеванию. В доказательство Уилер ссылался на то, что и в Хараппе, и в Мохенджо-Даро имели место массовые убийства. Скелеты мужчин, женщин и детей, некоторые неполные, один или два с повреждениями черепа, были найдены разбросанными по улицам — по-видимому, в тех местах, где их настигла смерть. Были и другие свидетельства поспешной эвакуации людей. А в ведах Уилер нашел многочисленные ссылки на города или то, что обозначалось словом «пур» — укрепление, крепость, твердыня. Более того, бог Индра, воинственный и кровожадный Марс арийского пантеона, описывался в них как Пурандара, то есть «разрушитель крепостей», тот, кто «сносит крепости, подобно тому, как время снашивает одежду». «Стали бы, — спрашивает Уилер, — его так описывать, если крепостей не было? А если были, то чем они могли быть, как не хараппскими «цитаделями»?» Таким образом, последних хараппцев теперь следовало причислить к тем, кого арии называли даса — темнокожим и жалким людям, которыми они правили, а тайна о том, какая судьба постигла хараппские города, разгадана. «По всем имеющимся данным обвинение ложится на Индру», — заключил Уилер в 1947 году^{19}.