Зеркальщик. Счастье из осколков

Осколок первый. Старый мир разлетается вдребезги

Вопреки надеждам Михаила сын так и не проникся симпатией к отцу, настороженно зыркая на него большущими серыми глазами, словно маленький волчонок. Анфисы же, своей матери, как называли женщину все в доме (к её тихому и постоянному неудовольствию) Всеволод откровенно дичился, малышом разражаясь оглушительным рёвом при её приближении, а в старшем возрасте старательно прячась от неё по всему дому. Обеспокоенный отец таскал мальчишку по врачам, но те лишь разводили руками, списывая всё на новомодное словцо: карахтер, коим объясняли всё, что нельзя было вылечить пилюлями, притирками и декоктами.

- Но ведь со слугами-то он совсем другой, - кричал Михаил, багровея и размахивая руками, - весёлый, общительный, а на родителей своих волком смотрит!

- Карахтер, - разводил руками очередной доктор и выписывал какие-нибудь успокаивающие пилюли, которые благополучно и беспрекословно принимала щель под кроватью в детской.

Анфиса, в отличие от докторов, была менее снисходительна и утверждала, что мальчишка просто разбалован, предлагая заменить дорогие пилюли розгами, благо они и дешевле, и проку от них будет во много раз больше. Сначала Михаил отказывался, но когда во время приёма, от которого зависело получение желанного княжеского титула, пятилетний Сева закатил истерику и убежал в детскую, забившись под кровать, отец махнул рукой и приказал принести розги. Мальчика высекли так, что он десять дней пролежал в горячке, Анфиса даже тайком надеялась, что он совсем сгинет, но природа взяла своё, и Всеволод выздоровел. Первый раз после болезни мальчик вышел из детской таким тощим и бледным, что Михаил ощутил острый приступ угрызений совести. Чувство, к слову сказать, ему ранее неведомое и крайне нежелательное, поскольку роду был Михаил купеческого, а в делах торговых совесть как налог в казну, больше мешает, чем помогает процветанию. Чтобы избавиться от неприятного чувства, Михаил спешно отправил сына в недавно открытый новомодный эстернат, говоря своим друзьям и соседям, что Всеволоду нужно укрепить здоровье и обзавестись надёжными товарищами.

Соседи восхищённо ахали и охали, Анфиса облегчённо вздыхала, каждый день считая дни до отъезда Севы из дома, а слуги тайком утирали слёзы, норовя засунуть в дорожный сундучок мальчика то игрушку, то ватрушку, а то и денежку.

- Мама Палаша, а почему ты плачешь? – удивлённо спросил Всеволод, застав свою верную няньку безутешно рыдающей над собранным в дорогу сундучком. – Радоваться надо, я же уезжаю!

- Чему ж тут радоваться-то, - хлюпнула носом женщина, кончиком передника вытирая слёзы, - как собачонку ненужную выкидывают со двора.

- Но я им действительно не нужен, - легко, словно речь шла о простых и понятных вещах, заметил мальчик, трепля по гриве деревянную лошадку.

- Да что ты такое говоришь, - вскинулась Паладья, - барыня, не спорю, холодна с тобой, да она, между нами, со всеми такая, но отец-то в тебе души не чает!

И тут произошло то, что бедная женщина запомнила на всю жизнь: Всеволод поднял на неё огромные серые глаза, блестящие, словно зеркало под лучами солнца, и спокойным голосом не ребёнка, а взрослого, произнёс:

- Я вижу, что я им не нужен. Я вижу всех, кто меня окружает: их мысли, чувства, то, что они старательно скрывают, я всё это вижу.

- Свят-свят-свят, - зашептала женщина, с ужасом глядя на стоящего перед ней мальчишку.

Всеволод моргнул, а потом воззрился на няньку с детским любопытством, словно бы начисто позабыв обо всём, что произошло:

- А почему ты такая бледная, мама Палаша? Устала? Может, тебе чаю принести?

Паладья кашлянула, пытаясь таким способом вернуть ошалевшее сердце из горла обратно в грудь, и сипло ответила:

- Не надо ничего. Я на кухню сбегаю, пирожок тебе принесу.

- С луком, - кивнул Сева, деловито откручивая голову деревянному солдатику, - и яйцом. И себе тоже возьми!

Женщина вихрем слетела вниз по лестнице и едва успела затормозить, чтобы не врезаться в вернувшуюся с ежедневного променада Анфису, которая, снимая и бросая вещи по ходу движения, направлялась к себе.

- Ты что, ополоумела, так бегать? – фыркнула барыня, надменно приподнимая брови. – Молоденькой себя возомнила?

Паладья смущённо потупилась, лихорадочно придумывая, что сказать госпоже, а о чём лучше всего умолчать. Пожалуй, говорить о том, что в Севе, похоже, проснулись способности Зеркальщика, всё-таки не стоит: не такой кристальной души барыня, чтобы безбоязненно подобные новости встречать. Ещё наймёт человека, чтобы по дороге мальцу шею свернул, с неё, гадюки, станется! Ей человека убить, как комара прихлопнуть.

- Ты что, оглохла? – нетерпеливо окликнула служанку Анфиса. – Или такой же идиоткой как твой воспитанник стала? Отвечай, когда тебя спрашивают!

- Не гневайся, барыня, - Паладья упала женщине в ноги, - совсем я позабыла про обед для барчука, с сундучком дорожным провозилась долго, вот теперь на кухню спешу, чтобы голодным Всеволод Михайлович не остался.

- Ничего, - фыркнула Анфиса, презрительно дёрнув плечиком, - и поголодал бы, не подох. Глядишь, смирнее бы стал, а то норовистый, что конь необъезженный!

Паладья неподвижно лежала в ногах, не смея даже шевельнуться.

- Ладно уж, иди. Какое счастье, что этот проклятый мальчишка сегодня уезжает! Пойду, скажу кучеру, чтобы запрягал, нечего мешкать.

- Что ты говоришь, милая? – прозвучал с лестницы голос Михаила.

Анфиса моментально огорчённо поджала уголки губ, выдавила из глаз крошечную слезинку и печально вздохнула:

- Печально мне, мой милый, что мальчик уезжает через полчаса. Даже не представляю себе наш дом без его звонкого голоска и игрушек!

- Ничего не поделаешь, Анфиса, - Михаил спустился вниз, обнял жену и наставительно, словно говорил с маленькой девочкой, добавил, - ты же понимаешь, что мальчику нужно учиться.

Анфиса постаралась, чтобы улыбка, чуть тронувшая губы, была скорбной, а не ликующей, да и голос звучал смиренно:

- Конечно, дорогой, ты как всегда прав.

- Всеволод будет приезжать к нам на каникулы.

Паладья встрепенулась, а Анфиса с трудом смогла скрыть гримасу отвращения, поспешно заметив:

- Дорогой, эстернат так далеко, а у Севы такое слабое здоровье… Было бы неразумно заставлять мальчика совершать такие длительные путешествия… - женщина замолчала, борясь с желанием закончить фразу и ничего больше не говорить, - чаще, чем раз в три года.

Уж раз в три года она этого крысёныша потерпит, а там, глядишь, сумеет убедить мужа, что сын не удался, и делать его наследником не стоит. Что бы такое найти на этого проклятущего сероглазого мальчишку, вечно глядящего так, словно он её насквозь видит?! Убить бы, да рискованно, Мишенька одержим идеей наследника, ещё какую-нибудь дуру обрюхатит, а делить мужа с кем-то Анфиса не собиралась. Хватит и того, что иногда закрывает глаза на его короткие амуры со служанками, старательно калеча соперниц, чтобы помнили, кто в доме хозяйка.

- Нет, дорогая, раз в три года – это слишком редко, - вырвал Анфису из размышлений голос мужа, - пусть Сева приезжает к нам каждый год.

Женщина расплылась в сладкой улыбке, от которой у няньки тревожно сжалось сердце и похолодели руки:

- Как скажешь, дорогой.

Через полчаса карета уносила Всеволода в неведомую даль, которую богатое воображение мальчика населило сказочными замками и бесстрашными героями. Принцесс в этой чудесной неведомой стране не было, Всеволод не очень жаловал девчонок, искренне считая их плаксами и ябедами. Единственное, что огорчало мальчика, больно царапая детское сердце, было расставание с мамой Палашей, безутешно рыдавшей на крыльце дома. К слову сказать, нянька была единственной, кто вышел провожать мальчика в далёкий путь: слуг Анфиса специально заняла разными домашними делами, сама провожать и не собиралась, лишь мельком выглянув в окно и убедившись, что несносный мальчишка наконец-то покинул дом, а отец уехал по торговым делам.

Всеволод распотрошил дорожную корзинку, вытащил из неё сочное ярко-красное яблоко и выглянул в окошко экипажа, звучно причмокивая и искренне радуясь тому, что можно чавкать, чмокать, шмыгать и никто не сверкнёт зло глазами, не подожмёт губы, не окрикнет злым голосом. Мальчуган сбросил тесные блестящие ботинки и с ногами забрался на сиденье, чуть ли не до пояса высунувшись наружу, закрыв глаза и подставляя лицо порывам ветра.

- Барчук, выходьте, - басовито прогудел кучер, экипаж резко дёрнулся и остановился, к вящему неудовольствию мальчика. – Трактир подорожный, сейчас час отдохнём, пообедаем, да и дальше поедем.

Всеволод насупился, но спорить не стал, прекрасно понимая, что это бесполезно, ведь кучер проголодался, да и колено у него болит, вон как распухло и пульсирует. Мальчик решил попросить у стряпухи капустный лист, чтобы облегчить кучеру боль и снять отёк. Хорошо бы ещё мази с пчелиным ядом раздобыть, но, судя по общей убогости заведения, тут даже мышиного помёта не сыскать, вся живность разбежалась в поисках более хлебных мест.

- Может, в другом месте пообедаем? – предложил мальчик, опасливо косясь на слишком уж сильно покосившуюся входную дверь и, посомневавшись, всё-таки добавил. – Мне тут не нравится.

Кучер хохотнул, бросив на своего подопечного быстрый взгляд из-под кустистых вечно насупленных бровей.

- Входи, не сумлевайся. Обслужат в лучшем виде, доволен останешься.

У Всеволода тоскливо сжалось сердце, а язык стал тяжёлым и шершавым, как случалось всегда в предчувствии неприятностей. Больших неприятностей. Мальчик испуганно повернулся к кучеру, хотел посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что происходит, но тут от мощного тычка в спину буквально влетел в трактир, чудом удержавшись на ногах и не пропахав носом пол.

- Ай, какие у нас гости! – прозвучал прямо над ухом приторно-сладкий, насквозь фальшивый голос, и Всеволод увидел тощего мужчину в тёмной засаленной одежде и условно белом переднике. – Это кто же к нам пожаловал, такой красивенький?

- Барина мово сынок, - прогудел вошедший следом кучер и плотно закрыл дверь, ещё и спиной к ней привалился, - единственный сынок, смекаешь, Клим?

Мужчина сладко улыбнулся и потянулся к мальчику, приговаривая:

- Какая честь для моего скромного заведения! Иди сюда, мальчик, я тебя накормлю, напою, спать уложу…

Всеволод шарахнулся в сторону, уворачиваясь от тянущихся к нему цепких рук.

- Ишь, вёрткий какой, - покачал головой Клим, - чисто угорь, враз не ухватишь. Что ж этот барчук пуганый-то такой, нешто папаша сынка не любит, а Прохор?

- Любит-любит, - басовито расхохотался кучер, ловко хватая мальчика за шиворот и одной рукой, как котёнка приподнимая его над полом, - он нам за своего наследничка мно-о-о-го денежек заплатит.

- Да не заплатит он вам, - чуть не плача прохрипел Всеволод, пытаясь вывернуться от цепкой хватки, пусть и ценой воротника, а то и всего новенького, недавно сшитого по случаю отъезда пальтишка. – Я папеньке не нужен, а маменька меня и вовсе терпеть не может, даже не взглянула ни разу ласково!

- Ы? – трактирщик вопросительно посмотрел на своего товарища, но тот лишь тряхнул мальчишкой, как хозяйка пыльным половичком, и досадливо прогудел: