Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

VIII

Дама, принявшая на себя заботу о первых годах сына королевы Беноикской, отдала его вначале, как мы видели, под особое попечение одной из своих девиц. Он был не по летам высок и крепко сложен, а потому на четвертом году вышел из-под женского присмотра и был передан наставнику, чтобы обучиться всему, что должен знать сын короля. Поначалу ему дали в руки маленький лук и легкие стрелы[29], которые он пускал в ближние цели. Когда рука его стала вернее, он целился в зайцев и птиц. Потом он стал ездить на низкорослой лошадке, не выходя за зримое пространство озера и всегда в обществе приятных спутников.

Он обучился настольным играм и шахматам и скоро многих превзошел в этом искусстве. Приведем теперь описание его наружности для тех, кто любит слушать рассказы о красивых детях.

В плоти его лица счастливо сочетались краски белая, смуглая и алая. Оттенок румянца разливался и угасал, не исчезая, на фоне млечной белизны, которая умеряла чересчур живое его горение и избыточный жар. У него был изящный, хорошо очерченный рот, губы свежие и полные, зубы мелкие, белые и сомкнутые, нос с малой горбинкой, глаза голубые, веселые, когда он не имел повода сердиться; ибо тогда они уподоблялись горящим углям, а кровь, казалось, вот-вот брызнет из щек; он хмурился, сопел, словно лошадь, стискивал зубы и ломал все, что было у него в руках. У него был высокий лоб прекрасной формы, брови темные и густые, волосы тонкие, светлые, от природы блестящие. С возрастом они изменили оттенок и стали рыжеватыми, сохранив блеск и курчавость. Руки его были длинны и жилисты, кисти белы, как у дамы, хотя пальцы не столь истончены и более мясисты. Не бывало еще стана, лучше сложенного, ног, крепче и лучше слепленных. А что сказать о его шее, грациозно несомой на широких плечах? Быть может, только грудь была чуть шире и объемнее, чем можно бы желать для совершенства целого. Что ж, это было единственное, в чем нашли бы его упрекнуть, справедливо или нет. Многие люди, отдавая должное его несравненной красоте, говорили, что она была бы полнее, когда бы верх его тела был не столь обилен. Но достопочтенная королева Гвиневра, чье мнение об этом спрашивали впоследствии, говорила, что Бог, должно быть, указал госпоже Природе снять мерку груди по широте его сердца; ибо при обычной соразмерности оное сердце неизбежно погибло бы. Она добавляла: «Будь я самим Всевышним, я бы не могла ничего ни прибавить, ни убавить в Ланселоте».

Он славно пел, когда ему хотелось, но такая охота приходила ему редко, поскольку он был по натуре серьезен и спокоен. Однако если находился верный повод для веселья, никто не мог сравниться с ним в живых, игривых, забавных речениях. Не думая вовсе о том, чтобы набить себе цену и хвалиться своими доблестями, он говорил без тени сомнения, что тело его, наверное, сможет дать ему все, что востребует сильный дух. И вера эта позволила ему совершить те великие деяния, о которых у нас речь впереди. Правда, некоторые люди, слыша от него такие слова, склонны были обвинять его в гордыне и дерзости. Но нет: все дело в том, что он лучше кого бы то ни было знал силу своих рук и мощь своей воли.

Не только за телесную красоту он был достоин награды; обычно вы не нашли бы в целом свете дитя милее и добросердечнее, хотя подлецы полагали, что он обойдет в подлости любого. Щедрость его не знала границ: он отдавал гораздо охотнее, чем получал. Обходительный и ласковый с добрыми людьми, он выказывал природную склонность ко всем, кого не имел особых причин презирать. Он умел разбираться в людях и вещах; у него был верный глаз, и это здравомыслие заставляло его держаться однажды предпринятого, что бы ему ни говорили, пытаясь отвратить его от этого.

Как-то раз на охоте он погнался за косулей; вскоре он опередил своих спутников. Наставник хотел его догнать, но конь его, терзаемый шпорами, внезапно скинул его на землю. Ланселот между тем рыскал по лесу, настиг косулю и пронзил ее стрелой у въезда на мощеную дорогу. Затем он спешился, уложил добычу в тюк и снова сел верхом, держа у передней луки седла гончую, наведшую его на след. Когда он возвращался к своим спутникам, ему повстречался пеший ратник, ведший в поводу коня[30], полумертвого от усталости. Это был юнец с едва пробившейся бородой: блио перетянуто поясом, капюшон откинут на плечи, шпоры покраснели от конской крови. Смутясь оттого, что его застали в столь плачевном виде, юноша опустил голову, проходя мимо отрока.

– Кто вы, – спросил Ланселот, – и куда направляетесь?

– Любезный господин, – ответил незнакомец, – да приумножит Бог вашу честь и славу! Я несчастный человек, а буду и того несчастнее, если Богу не наскучит испытывать меня. Однако по отцу и матери я родовит; но от этого мне только горше: ведь простолюдин терпит, не будучи несчастным, по своей привычке терпеть.

Ланселот проникся состраданием.

– Как! – воскликнул он, – вы человек благородный, и вы сетуете на злую долю! Если это не потеря друга или несмываемый позор, пристало ли сердцу мужчины так сокрушаться?

По таким речам юнец уразумел, что дитя это знатного рода.

– Сир, – ответил он, – я не плачу об утраченном добре или нанесенном бесчестии; но меня призвали ко двору короля Клодаса, где я должен сразиться с изменником, который из-за женской интриги застиг у себя в постели и убил без вызова доблестного рыцаря из моей родни. Вчера вечером я выехал из дома вместе со многими друзьями; изменник этот выследил меня в лесу, где мне предстояло проезжать; вооруженные люди вышли из засады, напали на нас врасплох и ранили моего коня, которому все же достало сил вынести меня из этой западни. Один встречный, добрый человек, отдал мне этого; но я его так усердно пришпоривал, чтобы вовремя успеть, что теперь он отказывается идти. Вот и выходит: я видел, как умирали мои товарищи, и не отомстил за них, а завтра меня не будет при дворе короля.

– Но если бы у вас был добрый конь, – спросил Ланселот, – вы могли бы прибыть вовремя?

– Разумеется, даже если последнюю треть пути я пройду пешком.

– Тогда не будет вам позора из-за какой-то лошади.

Он спешился и отдал юноше своего прекрасного скакуна. Утешенный и счастливый, юноша вскочил в седло и уехал, едва успев поблагодарить. А Ланселот переложил убитую косулю на круп своего нового коня и побрел за ним пешком, ведя гончую на поводке.

Он прошел совсем немного, когда встретил вавассера на рысистом коне, с хлыстом в руке и двумя борзыми на смычке. Это был человек уже на склоне лет, и Ланселот поспешил его приветствовать.

– Бог вам в помощь и возмужание, любезный господин! – ответил вавассер. – Чей вы?

– Из местных.

– Дитя мое, вы столь же прекрасны, сколь и хорошо воспитаны. Не скажете ли, откуда вы идете?

– С охоты, как видите; если пожелаете, я поделюсь с вами добычей; думаю, ей не нашлось бы лучшего применения.

– Милое, славное дитя, благодарю от души! Подарок, сделанный столь добросердечно, отвергать не следует. К тому же этот дар придется очень кстати: сегодня я выдал замуж свою дочь и вышел на охоту в надежде принести угощение собравшимся на свадьбу; но возвращаюсь, ничего не добыв.

Тут вавассер спешился, отвязал косулю и спросил у отрока, которую часть он намерен ему дать.

– Сир, – сказал Ланселот, – разве вы не рыцарь? Забирайте косулю целиком, ей не найти места лучше, чем на девичьей свадьбе.

Вавассер был очарован столь великодушными словами.

– Ах, милое дитя, не поехать ли вам со мной? Неужели вы не дадите мне случая отблагодарить вас за такую любезность?

– Мои спутники, – отвечал Ланселот, – уже беспокоятся теперь, что со мною стало. Оставайтесь с Богом!

И он отъехал от вавассера, который, провожая его взором, все пытался угадать, кого напоминают ему черты юного охотника.

– О! Да, – вдруг сказал он себе, – на короля Бана, вот на кого он похож!

И, повернув обратно, он вскоре нагнал Ланселота, которого едва тянул его бедный рысак.

– Милое дитя, – обратился он к нему, – извольте сказать мне, кто вы такой: вы мне напомнили одного благородного человека, прежнего моего сеньора.

– Кто был этот человек?

– Это был король Бан Беноикский, и край этот зависел от его земель. У него их отняли, а его юного сына лишили наследства.

– И кто же его лишил?

– Соседний король по имени Клодас из Пустынной земли. О! Если вы сын короля Бана, ради Бога, не скрывайте этого от меня. Во мне вы найдете вернейшего слугу, рыцаря, всей душою жаждущего вас охранять.

– Сир, – сказал Ланселот, – я вовсе не сын короля; однако бывает нередко, что меня так зовут, и мне приятно, что вы мне это напомнили.

Вавассер продолжал:

– Дитя, кем бы вы ни были, вы, несомненно, из знатного рода. Взгляните на этих двух борзых, лучше них нет в целом свете. Возьмите одну, я вас прошу.

Ланселот сказал, глядя на борзых:

– Буду только рад и благодарю вас за это; но дайте мне самую лучшую.

Вавассер улыбнулся и вложил ему в руку цепочку от борзой.

Немного погодя отрок догнал своего наставника и троих спутников; они удивились, увидев его на тощей кляче, с двумя собаками на поводках, с луком на шее и колчаном у пояса.

– Это не ваша лошадь, – воскликнул наставник, – а куда делась ваша?

– Я ее отдал.

– А эта, где вы ее взяли?

– Мне ее отдали.

– Ничему этому я не верю; ради вашего долга перед госпожой, скажите, что вы наделали?

Ни за что на свете не желая преступить долг, Ланселот поведал об обмене лошадьми, о встрече с рыцарем и о подаренной косуле.

– Как же вы могли, – сурово промолвил наставник, – отдать доброго скакуна, когда он не ваш, и добычу из лесов моей госпожи?

– Не сердитесь, учитель; эта борзая стоит двух добрых скакунов.

– Вот вам святой крест! Вы поступили глупо, и чтобы отбить у вас охоту еще раз…

Он не докончил, но замахнулся рукой и тяжко обрушил ее на дитя, сбив его с коня. Ланселот поднялся, не издав ни крика, не проронив ни жалобы.

– И все-таки эта борзая, – повторил он, – мне дороже двух таких скакунов.

Наставник, еще пуще разозлясь, схватил один из тех гибких прутьев, что называют еще розгами, и стал им хлестать по бокам бедную борзую, а та отвечала протяжным воем. Ланселот стерпел от своего учителя пощечину, но когда увидел, что бьют его собаку, он пришел в дикую ярость и, ринувшись на наставника, так ударил его древком лука, что оголился череп, и оттуда брызнула кровь. Лук переломился; он подобрал его обломки, вернулся к наставнику и вдобавок отходил его по рукам и плечам. Напрасно трое спутников пытались его удержать: он обернулся к ним, вынул из колчана три стрелы и угрожал пронзить их насквозь, если они посмеют подойти. Они сочли за благо отступить; тогда, сев на одну из их лошадей, он поднял борзую, усадил ее впереди себя, а свою гончую позади, и так они доехали до края пустоши, где паслось стадо ланей. Первым его движением было поднять руку и взяться за лук; но, не найдя его, он воскликнул:

– А! Будь проклят этот мэтр! Не дал мне подстрелить одну из этих ланей!

И, все еще жалея, что упустил столь прекрасный случай, он добрался до озера, въехал в ворота, сошел с коня, приветствовал свою госпожу и с гордостью показал ей прекрасную борзую, которую он привел. Но наставник, истекающий кровью, уже донес ей свою жалобу.