Белая как молоко, красная как кровь

Мне шестнадцать лет, и у меня нет особых мечтаний, кроме ночных грёз, которые наутро уже никогда и не помню. Эрика-которая-пишется-через-Каппу[8] считает, что сновидения зависят от реинкарнации, от того, кем мы были в прошлой жизни. Вроде того футболиста, который говорит, что в прежней жизни был уткой и это, возможно, помогло ему в его футбольной карьере. Эрика-которая-пишется-через-Каппу уверяет, будто была жасмином. Вот почему она всегда так благоухает. Мне нравятся духи Эрики-которая-пишется-через-Каппу.

Я не верю в реинкарнацию, не верю, что был кем-то в какой-то другой жизни. Но если бы мне предстояло выбрать, я предпочёл бы оказаться не растением, а животным — львом, тигром, скорпионом… Конечно, реинкарнация это проблема, но слишком сложная, чтобы сейчас думать о ней, — и потом, я не припоминаю себя львом, хоть у меня и осталась грива, а львиную мощь я просто очень даже хорошо ощущаю всем своим существом. Вот почему, наверное, я всё же был львом, и поэтому меня зовут Лео, что по-латыни значит «лев». Leo Rugens: «лев рычащий».

Так или иначе, сейчас я в третьем классе классического лицея. Без особых осложнений сдал экзамены за первый и второй, правда, в первом у меня была переэкзаменовка по греческому и математике, а во втором только по греческому. Этот язык — такая школьная хрень. Горькая и полезная лишь для работы желудка, то есть заниматься ею можно только в день опроса…

Но виновата оказалась Массарони. Самая дотошная и безжалостная учила в школе. Носит шубу из собачьей шкуры — вечно только в ней ходит. У неё два способа одеваться: шуба на собачьем меху зимой, осенью и весной, а летом — шуба на летнем собачьем меху. И как только Массарони может так жить? Наверное, была собакой в прошлой жизни? Мне нравится придумывать прежние жизни людям, это помогает понять их характер.

Беатриче, например, была в своей прошлой жизни звездой. Да, потому что звёзды ослепительно сияют, когда смотришь на них издалека, с расстояния в миллионы световых лет. Звезда — это сгусток раскалённой и яркой красной материи. И Беатриче именно такая. Смотришь на неё с расстояния сто метров, и она так и сияет своими огненными волосами. Кто знает, смогу ли я когда-нибудь поцеловать её. Кстати, скоро её день рождения. Может, пригласит на праздник? Сегодня после школы пойду на остановку у школы и увижу Беатриче. Она подобна красному вину — опьяняет. Я люблю Беатриче.

Когда после уроков у тебя игра, больше ни на что времени не остаётся. Нужно мысленно подготовиться к предстоящему состязанию и спокойно пережить это волнение. Сейчас важно каждое движение, и каждое движение должно быть точным. Больше всего люблю надевать гетры, которые плотно облегают ногу и похожи на древние доспехи, на ножные латы средневековых рыцарей.

Сегодня наш противник — второй «В». Папенькины сынки. Мы должны сделать их. Пираты против замухрышек. Исход понятен, но число павших пока не известно. Мы уложим как можно больше. С истинным наслаждением ощущаю всем своим телом синтетическую траву на поле третьего поколения.

И вот мы блистаем этим осенним, но ещё тёплым днём в наших красных футболках с черепом на груди и надписью «Пираты». Мы тут все: Ник, Чуб, Штанга и Губка; последний не просто вратарь, а настоящая бронированная дверь. Мы держимся отлично. А те — прыщавые ребята, и на парней-то не походят, просто недотёпы какие-то. Они даже понять не успели, с кем имеют дело, как мы уже забили им два гола. Первый мяч отправил в ворота Ник, а второй — я. Мы с ним настоящие пираты штрафной площадки. Каждый из нас даже с закрытыми глазами всегда знает, где находится другой, всё чувствует спиной к спине, как брат брата. Ликуя после своего удачного удара, замечаю Сильвию, которая сидит на краю поля вместе с подругами. Тут Эрика-которая-пишется-через-Каппу, Электра, Штанга, Эли, Франческа и Барби. Все о чём-то болтают. Как всегда. Игра нисколько не интересует девчонок. Только Сильвия аплодирует моему голу. И я шлю ей воздушный поцелуй, как делают великие футболисты, когда благодарят публику. Когда-нибудь Беатриче пошлёт мне с трибуны такой поцелуй. Я посвящу ей мой самый красивый гол и подбегу к зрителям, чтобы все увидели мою футболку с надписью I belong to Beatrice[9].

Умер муж Арджентьери. Мы её больше не увидим: она решила раньше срока покинуть школу. Арджентьери убита. Конечно, рядом дети, но муж оставался смыслом её жизни, потому что его давно уже перестали составлять история и философия. Теперь с нами будет Мечтатель. Замещающие учителя определённо накликают беду… лишь бы получить работу, вынуждают умирать мужей несчастных преподавательниц.

Как бы там ни было, мы должны пойти на похороны мужа Арджентьери, а я понятия не имею, как всё это происходит. Не знаю, как одеться. Сильвия, единственная женщина, которой я доверяю в вопросах стиля, говорит, что мне следует надеть что-нибудь тёмное, вроде синей футболки или рубашки. И джинсы подойдут, поскольку брюк у меня нет. В церкви полно школьного народа. Сажусь на последнюю скамью, потому что не знаю даже, когда нужно стоять, а когда сидеть. И потом — что делать, если встречу училу? Что говорят в таких случаях? Слово соболезнование — так произносится? — кажется мне каким-то грубым. Лучше остаться в тени, смешиваюсь с толпой: невидимый и незаметный.

Панихиду служит священник, он же мой учила религии: Гэндальф, тощий, низенький. Из-за миллиона мелких, подвижных морщинок на лице все в школе зовут его Гэндальфом, как волшебника из «Властелина колец».

На первой скамье сидит учила Арджентьери, чёрная снаружи, белая внутри. Утирает платочком слёзы, рядом её дети. Мужчина лет сорока и женщина немного моложе, очень даже ничего. Дети училы — это вечная загадка, потому что никогда ведь не знаешь, нормальные ли у учил дети: их же обучают с утра до вечера! Должно быть, это просто несчастье…

Однако Арджентьери плачет, и это мне не нравится. Под конец — и не нарочно же — встречаюсь с ней взглядом; она смотрит, и мне кажется, чего-то ожидает. Я улыбаюсь ей. Это единственное, что приходит мне в голову. Она опускает глаза и выходит следом за деревянным гробом. Я в самом деле какой-то пират. Могу лишь улыбаться, стоя перед женщиной, у которой скончался муж. Чувствую себя виноватым. Наверное, я должен был что-то сказать. Но разве я виноват, что в некоторых случаях не знаю, как себя вести?

Вернувшись домой, ни за что не могу взяться. Хочется побыть одному, но не выношу белого цвета. Включаю музыку и выхожу в Интернет. Говорим с Ником о похоронах.

Где-то сейчас муж Арджентьери.

Уже произошла реинкарнация?

Остался только прах?

Страдает?

Надеюсь, что нет, потому что столько уже настрадался. Ник этого не знает. Он думает, что после смерти что-то есть. Но вовсе не хотел бы превратиться в муху. Интересно, а почему именно в муху? Он объясняет: оттого, что дома ему все постоянно твердят, что он надоел, как муха.

Кстати, то есть, конечно, не совсем кстати, в общем, нужно не забыть о дне рождения Беатриче. Вот и пошлю ей сейчас эсэмэску: «Привет, Беатриче, это я, Лео, ну, из первого „Д", с длинными волосами. Скоро твой день рождения. Что думаешь делать? До скорого, Лео §:-)». Не отвечает. Я расстроился. Вот опять оказался в дураках. И что теперь думает Беатриче? Всё тот же недоумок, который снова шлёт сообщение? Это её молчание действует на меня, как появление маляра, который хочет окрасить стены в белый цвет, замазав имя Беатриче густым слоем краски. Мучительная боль, страх и одиночество исходят из моего немого мобильника, клещами разрывая у меня всё внутри…

Сначала похороны, потом молчание Беатриче. Две белые ставни закрываются, и к тому же на этом убийственном белом фоне написано: «Парковка запрещена». Закрываются, и ты должен отойти. И думать нечего. Но как это сделать?

Звоню Сильвии. Разговариваем два часа. Она понимает, что мне очень нужен кто-то рядом, и говорит об этом. Она с полуслова понимает меня, даже когда говорю совсем о другом. Сильвия, наверное, была ангелом в предыдущей жизни. Всё хватает на лету, и похоже, ангелы именно такие, иначе у них не было бы крыльев. Во всяком случае, так говорит Монашка (тоже из нашего класса, Анна, ревностная католичка): «У каждого человека всегда рядом его ангел-хранитель. Расскажи ему, что с тобой происходит, и он всё поймёт». Не верю в это. Но верю, что Сильвия — мой ангел-хранитель. Мне становится легче. Она раскрыла обе ставни. Мы желаем друг другу спокойной ночи, и я мирно засыпаю, потому что всегда могу поговорить с ней. Надеюсь, Сильвия будет всегда, даже когда мы станем взрослыми. Однако люблю я Беатриче.

Прежде чем уснуть, смотрю на мобильник. Сообщение! Наверное, ответ Беатриче: я спасён. «Не можешь уснуть, звони. С.». Как бы мне хотелось, чтобы вместо С. в конце стояло Б…

Дайте мне мопед, хотя бы «полтинник», и я переверну мир. Ну да, потому что если приходишь на остановку у школы и видишь там Беатриче с друзьями, то уже ничего лучшего на свете быть не может. У меня не хватает смелости остановиться, вдруг она скажет при всех, что не хочет больше получать мои дурацкие сообщения. Поэтому я только прохожу мимо со своими выбивающимися из-под шлема волосами и, словно стрелу Купидона, мечу в неё взгляд, который замечает только она. Этого достаточно, чтобы я получил необыкновенный заряд. Да, потому что без этого заряда я в конце концов оказываюсь на порносайтах и мастурбирую. А потом чувствую себя совсем подавленным, и приходится звонить Сильвии. Ну, а поскольку сказать ей правду не могу, приходится говорить о другом. Но разве можно вообще с кем-нибудь поговорить об этом?

Хорошо ещё, что звезда с золотистыми лучами обернулась и посмотрела на меня. Она знает, что это я послал ей записку, и своим взглядом подтверждает, что моё существование на свете имеет какой-то смысл. Я спасён!

И потому лечу на своём мопеде по забитым машинами улицам так, словно они пусты. Весь воздух на свете ласкает моё лицо, и я вдыхаю его, как вдыхают воздух свободы. Пою «О тебе моя первая мысль, едва утро разбудит меня», и, когда на самом деле просыпаюсь, оказывается, что уже стемнело.

Я напрасно блуждал на своём ковре-самолёте, совсем позабыв о времени. Когда человек влюблён, время должно прекратить своё существование. Однако существует моя мать, она не влюблена в Беатриче и в гневе от того, что не знала, куда я подевался. Ну что я тут могу поделать? Это любовь. Таковы эти ярчайшие мгновения жизни: у них нет часов. Но можно узнать, что думает твоя голова? Взрослые не помнят, каково это — быть влюблённым. Какой смысл объяснять кому-либо то, что он уже позабыл? Какой смысл описывать цвет слепому? Мама не понимает и вдобавок хочет, чтобы я каждый день выводил Терминатора писать.

Терминатор — это наша престарелая такса. Ест, волочит свой полутораметровый живот и выпускает из себя миллионы литров жидкости. Вывожу её писать, только если не хочется делать уроки, и тогда позволяю ей писать два часа, а сам тем временем гуляю, рассматривая витрины и девушек. Кто знает, зачем люди покупают собак? Наверное, чтобы обеспечить работой прислугу — приезжающих с Филиппин девушек, которым приходится выводить их писать. В парке полно филиппинок и собак. Но если в доме нет прислуги-филиппинки, то отдуваюсь, разумеется, я. Так или иначе, животные всего лишь статисты. Терминатор, кроме как писать, больше ничего не умеет: собачья жизнь.