Отрицатели науки. Как говорить с плоскоземельщиками, антиваксерами и конспирологами

Я терпеливо дождался в холле окончания секции, и, когда лектор вышел – один, – я окликнул его и спросил, могу ли я пригласить его на обед (за мой счет) при условии, что за обедом мы будем спорить о плоской Земле. Мог ли он отказать мне? Конечно, далеко не каждый бы согласился, но впечатляющее выступление этого человека заронило в меня надежду, что, если обратиться к нему верным образом, он не откажет. Я честно сразу сообщил, что не верю в плоскую Землю. Что я философ, и изучаю антинауку, и даже пишу об этом книгу, и очень бы хотел с ним побеседовать. К моему удовольствию, он согласился при одном условии: пока я буду пытаться обратить его, он попробует обратить меня!

Идти нам было недалеко, поскольку мы решили пообедать в ресторане отеля. Мы сели за небольшой столик напротив друг друга. Я спросил, могу ли делать пометки во время разговора. Он не возражал и даже предложил записать всю беседу на диктофон, если мне это нужно. Я отказался – из опасения, что это помешает свободному общению. Мне не хотелось, чтобы кто-то из нас вольно или невольно принялся «играть роль», а хотелось откровенного разговора с глазу на глаз. Это устраивало моего визави. Заказав еду, мы тут же приступили к делу.

Сперва я просил его еще рассказать о его жизни. Она была к нему сурова. Имея угрожающий жизни диагноз, он жил в трейлере, но владелец земли потребовал освободить территорию, и наш герой перевез трейлер к дому своей матери. Однако владелец ее дома тоже не позволил остаться, так что трейлер пришлось продать, что было особенно обидно, так как на его покупку в свое время собирало средства сообщество плоскоземельцев. Где он живет теперь, так и осталось неясным, и я не стал уточнять.

Потом настал его черед. Было ясно, что ему любопытно, как это ученый вроде меня решил посетить конференцию плоскоземельцев. Он держался настороженно (что естественно), но притом подкупающе искренне и открыто и сразу решил задать вопрос: «Как человек, который только сейчас что-то узнал о плоской Земле, не думаете ли вы, что эта идея несколько обогнала время?» Опасаясь, что прямой ответ тут же настроит его против меня, я ответил: «Давайте вернемся к этой теме позже, когда я услышу от вас что хочу». Мы так и не вернулись к этому вопросу, что, пожалуй, хорошо, поскольку мой ответ был бы: «Нет, вы на пять столетий отстали от времени».

И мы перешли к делу. Я знал, что такого шанса, скорее всего, у меня больше не будет. Я беседовал с плоскоземельцем – умным, искренним и весьма поднаторелым в искусстве спора. Он даже нравился мне. Было бы глупо пустить на ветер те доверие и взаимное расположение, которые между нами установились, но в то же время никто не гарантировал, что мы их сохраним надолго, так что я решил начать с самого важного вопроса. «Я понимаю, – сказал я, – что ваши убеждения вполне совмещаются с теорией креационизма, но не похоже, что они основаны на вере. Ваши люди все время ищут доказательств, а значит, для ваших воззрений важны факты. Тогда какое доказательство могло бы убедить вас в том, что ваши взгляды на форму Земли ошибочны?»

Он посмотрел на меня с болью в глазах. Не думаю, что ему приходилось отвечать на такой вопрос прежде. Он поморщился, но, очевидно, принялся думать, разбирая мой вопрос. «Ну, во-первых, какой бы ни был эксперимент, я должен участвовать в нем сам. На веру я ничего не приму». Я сказал, что понимаю. Он принялся рассуждать, что, пожалуй, настоящая космическая ракета, поднимающаяся на высоту в сто километров (до воображаемой границы космоса), могла бы дать ему возможность увидеть своими глазами. Я сказал, что военные самолеты поднимаются на высоту 24 километра и оттуда уже заметна кривизна Земли, но он возразил, что картину может искажать изогнутая поверхность иллюминатора и потому уверенным быть нельзя.

Мы с минуту пожонглировали мыслью о том, каково было бы долететь до границы космоса и выглянуть в окно. Мой собеседник заметил, что в движении «Плоская Земля» его любят и, если он вернется из космического путешествия и сообщит, что больше не разделяет его идей, это будет убийственно. Многие утратят веру. И конечно, совершенно напрасно было бы думать, что когда-нибудь он сможет такое путешествие совершить.

Тогда я предложил тот самый опыт, о котором шла речь на семинаре Скибы: отойти на судне по озеру Мичиган дальше того места, откуда можно наблюдать верхний мираж, и посмотреть в сторону чикагского берега. Скажем, со 150 километров. Если мы увидим на горизонте силуэт города, выйдет, что плоскоземельцы правы; если же нет, их теория неверна. Это будет эксперимент, твердо устанавливающий истину. Но мой собеседник не согласился. Он сказал, что здесь слишком много непредсказуемых факторов: погода, водяной пар в воздухе… Я предложил ждать сколь угодно долго условий, которые он сочтет идеальными для наблюдения, но он ответил «нет»… слишком много переменных.

На его лице отражалась внутренняя борьба. Насколько мне не терпелось развенчать плоскую Землю, настолько же ему хотелось сообщить мне, чтó он мог бы воспринять как неопровержимое доказательство моей правоты. Он был достаточно умен, чтобы понять, что мой вопрос загнал его в ловушку: если он отвергает любые контрсвидетельства, то, выходит, его убеждения основаны все-таки на вере.

Некоторое время он молчал. Тогда я предложил вместе пролететь в самолете над Антарктидой. В тот день несколько выступающих заявили, что Антарктида – не материк и существование заговора вокруг нее подтверждается тем, что над Антарктикой не проходят воздушные трассы. Мой собеседник отвечал: «Но над Антарктидой самолеты не летают». «Неужели?» – сказал я и потянулся к заднему карману, где у меня был припасен маршрут прямого перелета между Сантьяго (Чили) и Оклендом (Новая Зеландия). Если плоскоземельцы правы, то такого рейса не должно бы существовать. «Вы летали когда-нибудь этим рейсом?» – спросил он меня. «Нет, но вот его маршрут».

Тогда он сказал, что должен совершить этот перелет, чтобы поверить в его реальность. И если он сможет взять с собой оборудование и произвести во время полета опыты, которые сочтет нужным, то поверит в шарообразность Земли.

Ого! Это меня впечатлило. Впервые на этой конференции я получил ответ на свой самый трудный вопрос. В некотором смысле Майк Хьюз тоже ответил на него, сообщив, что откажется от своих взглядов, если увидит кривизну Земли, поднявшись на линию Кармана. Но вероятность, что он сумеет достичь космоса на самодельной ракете, представлялась ничтожной. И вот передо мной сидит адепт плоской Земли, который готов отправиться в полет обычным коммерческим рейсом, и мы можем лететь вместе.

Цена одного билета 800 долларов. Мой собеседник сказал, что у него нет этих денег. Но сложно ли будет мне, вернувшись домой, запустить на фейсбуке или на GoFundMe краудфандинг среди моих коллег, философов и ученых, чтобы оплатить такое путешествие? Вы бы пожалели полсотни зеленых, чтобы увидеть, как плоскоземелец полетит рейсом, которого, по его утверждениям, не существует, и затем, когда самолет пролетит над Антарктидой, вынужден будет признать всё, что из этого следует? Я сказал, что смогу собрать нужные деньги примерно ко времени своего возвращения в Бостон.[4]

Теперь мой сотрапезник выглядел не на шутку встревоженным; сказать по совести, я и сам начал слегка нервничать. Дело принимало серьезный оборот. Если мы и в самом деле полетим, мне понадобится какая-то гарантия того, что он после приземления не скажет: «Ну, иллюминаторы же были кривые», – или что-то в таком духе. А что за опыты он собирается делать? Не хотелось бы мне собрать и потратить 1600 долларов чужих денег, чтобы этот парень в итоге пошел на попятный. Нам нужны были какие-то четкие критерии.

Я осторожно предложил: если мы всерьез затеваем этот опыт, то будет, видимо, разумно заранее условиться, что мы будем считать «успешным» подтверждением или опровержением плоской Земли. Я подал идею, что хорошим критерием могла бы быть дозаправка. Если я прав и Антарктида – это материк диаметром всего лишь 1500 километров, то мы сможем долететь в пункт назначения без посадки и дозаправки. Строго говоря, если подумать об этом, то момент посадки в самолет должен был стать великим подвигом веры: ведь если не веришь, что полет возможен без дозаправки, где в Антарктиде можно сесть и залить керосин? В то же время, если он прав и Антарктида – это горная цепь длиной около 38 000 километров, то мы точно не сможем обойтись одним баком. Самолеты вообще не летают больше чем на 15 000 километров без дозаправки. Ни один кругосветный перелет (даже с востока на запад) невозможен без промежуточной посадки. Итак, договорились?

К моему удивлению и радости, он согласился. И мы пожали друг другу руки! Меня разбирало нетерпение, поскольку в этот момент я уже ясно понимал, что выиграл. Похоже, на каком-то уровне и он это понял, потому что стал вдруг нерешительно качать головой. «Нет, я не могу, – сказал он наконец. – Я отказываюсь». «Почему?» – спросил я, и он ответил, что, возможно, посадка и дозаправка были иллюзией. Что нас таким образом приучили думать, будто на всех других рейсах дозаправка нужна, чтобы, когда придет час нам лететь над Антарктидой, мы думали бы, что плоская Земля потребует дозаправки тоже. Но что, если это не так? Что, если облет Земли на самом деле возможен и на одном баке, а все те перелеты с дополнительной посадкой – только инсценировка для отвода глаз?

Я не верил своим ушам.

– Давайте-ка уясним, – сказал я. – То есть вы считаете, что вся история реактивной пассажирской авиации, и в нашей стране, и по всему миру, – это спектакль, который затеяли еще до вашего рождения, чтобы подстраховаться на случай, если мы с вами сядем здесь сегодня вечером и попытаемся придумать какой-нибудь способ точно установить, плоская Земля или нет?

Он сказал «Да».

В эту секунду наша беседа во всех смыслах завершилась. Его позиция разлетелась в прах, а мы еще даже не покончили с закуской. Впрочем, вместо того чтобы встать и уйти, я, помня, чему учил мой визави со сцены, остался невозмутим. Иначе вышла бы грубость. А шансов на продолжение диалога не осталось. Просто вернувшись домой «правым», ты никого не переубедил. Однако я со всей остротой ощутил правоту Томаса Генри Гексли, предупреждавшего, что «жизнь слишком коротка, чтобы заниматься развенчанием уже однажды развенчанного». Что было делать?

Видя, что он несколько расстроен, я вернул разговор в привычное русло и стал просто слушать его. Он спросил, верующий ли я, и я ответил «нет». Тогда он принялся рассказывать об отношениях Бога и дьявола и провел для меня мини-семинар по плоской Земле для начинающих. К этому моменту я уже не возражал. Я лишь немного пощупал почву, спросив: «Но если дьявол настолько хитер, что смог спрятать такую фундаментальную правду, почему он оставил столько улик, которые вы вроде бы сумели собрать?» Он ответил, что истина нередко бывает спрятана на самом виду. Что люди, управляющие ситуацией, управляют и интерпретацией фактов, как это было, например, со стрельбой в Паркленде.

Тут у меня кровь прилила к лицу. Племянник близкого друга нашей семьи погиб во время бойни в Сэнди-Хуке. Если я вспылю, обед точно закончится. Но спокойно слушать эти бредни я тоже не могу. Мой сотрапезник пустился вещать, что дети в Паркленде были «статистами». Что мать одной из «жертв» заявила: «Мне не нужны молитвы и сожаления, мне нужен запрет оружия», – и это вызвало у него подозрения. «Не это ли хотели бы услышать от нее сторонники запрета?» – продолжил он. С этого мгновения наш разговор превратился в долгие прения о конспирологии, бремени доказательств, бритве Оккама и о том, почему я упорно не хочу согласиться, что доказательством могут служить подозрения и догадки. Поразмыслив, я решил не сообщать, что лично знаком с семьей, которую подобные бредни больно ранят. Я потом жалел об этом. Пожалуй, следовало бы ткнуть его носом в то, что он – не единственная жертва в нашем мире. Неплохо было бы ему узнать, что логика, которой он пользуется, несет реальные последствия для реальных людей.