Крик в ночной тишине

Сидни Прескотт дрожащими руками вытащила ключ из замка зажигания своей машины и крепко сжала его в кулаке. Тяжело поникнув плечами под свободной зелёной курткой, она склонила голову, на мгновение закрыв глаза и сжав губы.

Ну же, Сид… ты должна это сделать. Ты должна… другого пути нет, другого выбора нет.

Стоянка была ярко освещена мерцающим сиянием полной луны и золотыми рождественскими огнями, гирляндами обвивавшими ворота кладбища и стволы деревьев. У входа висел простой венок, украшенный небольшим красным бантом, а на большинстве могил алели пуансетии.

Прошли годы с тех пор, как Рождество приносило Сидни хоть какое-то удовольствие, не говоря уже о радости или покое. Казалось, с каждым годом праздничная суета — толпы покупателей, яркие краски и витрины, украшения и огни — становилась всё более заметной, всё более агрессивно вездесущей, издеваясь над ней и над пустотой, которую она чувствовала, над тревогой, которая мучила её каждый день. Весёлые песни, объявления о спектаклях и вечеринках, покрытые ледяной коркой тротуары и возбуждённые детские голоса — всё это служило ей лишь резким напоминанием о том, что она потеряла, о беззаботности, которую она больше никогда не сможет почувствовать.

Она задавалась вопросом, знал ли он об этом, сознательно ли выбрал это время года; но в тот момент имело ли это значение? Было ли на самом деле какое-то время, хоть один час в любой день, когда что-то не напоминало бы ей об этом, не говорило бы о её боли?

Сидни снова медленно открыла глаза, судорожно вздохнула, оглядывая территорию кладбища. В воздухе, казалось, эхом отдавалась тишина ночи, вызывая мурашки на руках, а по позвоночнику пробежала дрожь. Она знала, что тишина скоро будет нарушена.

Она увидела его — его было невозможно не заметить. Потому что, хотя его свободная чёрная одежда сливалась с темнотой, белое лицо в маске упыря, которую он носил, почти светилось…

* * *

…Он позвонил ей почти два часа назад — часы, которые она провела, возвращаясь в Вудсборо, туда, где всё началось… все эти смерти, убийства, разъярённые психопаты, которых объединяло одно — желание убить Сидни Прескотт. Она во второй раз попыталась уехать из Вудсборо после того, как закончился третий раунд убийств — после того, как она покончила с ними. Она убила своего сводного брата, о существовании которого даже не подозревала… пока он, как и многие другие, не решил, что его цель в жизни — покончить с ней.

И снова она покинула Вудсборо, пытаясь спрятаться от всех, кто решил бы, что третий удар не последний. На этот раз она выбрала другое место: вместо того, чтобы переехать в отдалённый горный район, где она, по сути, была бы отрезана от всего мира, вздумай кто-то отыскать её, Сидни отправилась в город, надеясь затеряться среди других людей, стать практически невидимкой. Она держалась особняком, работая на дому, как и тогда, когда жила в горах. Какое-то время это вроде бы работало, какое-то время действительно казалось, что Сидни наконец-то позволят жить своей жизнью, даже если это будет жизнь в одиночестве, тревоге и страхе…

Но потом позвонил он… убийца, как Сидни стала думать о них всех, единое существо, переходящее от человека к человеку, никогда не останавливающееся, никогда не отказывающееся от своей цели покончить с её жалким подобием жизни. Они всегда находили её… каким-то образом всегда находили и всегда звонили.

Сидни подозревала, что если она переедет через всю страну, чего она не могла себе позволить, или даже на другой континент — в Африку, Россию или Австралию, то и тогда, пока у неё есть телефон, убийца найдёт её и снова будет преследовать. От него невозможно было убежать. Каждый её шаг, каждый прошедший год только усиливал его решимость, его страсть к насилию становилась всё более необузданной. От него действительно не было спасения.

Сидни ещё до того, как взяла трубку, знала, что это он. Никто, кроме тех, кто был связан с её работой, никогда ей не звонил, и она знала наизусть все их номера. Даже отец никогда не звонил ей, потому что она не говорила ему, где находится. Она оставила ему записку, в которой объяснила, что его знание о её местонахождении ставит под угрозу не только её жизнь, но и его. Она не поддерживала контактов ни с кем из своего прошлого, включая Дьюи и Гейл, своих единственных оставшихся в живых друзей. Так было безопаснее для всех и менее болезненно для неё. Она не могла запятнать их жизнь проклятием своей дружбы — самим своим выживанием.

В конце концов, её усилия оказались напрасными. Она сумела выиграть немного времени, понадобившегося ему, чтобы найти её, но он всё равно это сделал. Он всегда её находил.

Он говорил с ней тем же злобным, хриплым тоном, что и всегда, больше не притворяясь, не выдавая себя за другого, когда преследовал её.

— Привет, Сидни, — прорычал он, и его следующие слова, какими бы обычными они ни были, всё же заставили её похолодеть. — Ты когда-нибудь задумывалась, почему цвета Рождества — зелёный и ярко-красный?

Он велел ей вернуться в Вудсборо и назначил встречу на кладбище на Норт-Дросс-стрит… на могиле её матери. Пришло время, сказал он ей, сделать выбор, выяснить для себя истинное значение подарков и жертв в этот праздник дарения. Ведь на данный момент, заверил он её, он ещё никого не убил… он ещё не причинил вреда ни Дьюи, ни Гейл, ни отцу Сидни, ни другим людям, которых она знала. И если она придёт к нему добровольно, отдастся в его руки, у него не будет никакого резона убивать их.

Именно её он по-настоящему хотел… её смерть удовлетворила бы его. И вот она здесь… она подчинилась ему, выполнив приказ никому не говорить, никого не приводить на их встречу. И снова были только Сидни и убийца… И снова ей предстояло встретиться лицом к лицу с олицетворением ненависти, которая мучила её более десяти лет…

* * *

На ярко освещённой стоянке, под мерцавшими прямо в лицо весёлыми рождественскими огнями, Сидни пристально смотрела на фигуру вдалеке. Глаза жгло, не совсем от слёз, но почти, кожа на руках мучительно зудела, словно под рукавами куртки что-то ползало, что ещё больше усугубляло ситуацию. Шрамы, одни более свежие, чем другие, едва зарубцевавшиеся, казалось, умоляли её снова открыть их, дать хоть какое-то облегчение страху и тревоге. Почему-то на руках это ощущалось гораздо хуже, чем на лодыжках или туловище, бёдрах или животе.

Её отец был в шоке, когда увидел шрамы, он думал, что эти неглубокие раны — попытка самоубийства. Он ошибался. Человек может быть склонен к самоубийству, причинять себе вред и при этом никогда не мечтать о том, чтобы позволить себе умереть. Сидни всего лишь пыталась предотвратить повторение того, что произошло в прошлом. Это был единственный способ остановить образы, которые она видела изо дня в день, видения друзей, мёртвых, умирающих, которым она не могла помочь… Только заставляя себя истекать кровью, она могла перестать видеть кровь других. Почему-то Сидни надеялась, что если сама причинит себе вред, то другим уже не захочется это делать. Она не ожидала, что кто-то другой поймёт её логику, но почему-то сама полностью в это поверила.

Теперь, однако, она видела, что это было неправильно. Не имело значения, как она поступала — ничто никогда не сделало бы её смерть менее желанной для других.

Глубоко вздохнув, чувствуя, как сжимается горло, Сидни медленно открыла дверцу машины и вышла наружу. У неё похолодело внутри, её колотило, хотя декабрьский воздух был необычайно тёплым. Руки дрожали, сердце трепыхалось в груди. Она направилась ко входу на кладбище, не сводя глаз с фигуры впереди. Единственным шумом на многие мили вокруг казался тихий топот её шагов и звук слегка затруднённого дыхания.

Её мать была далеко не единственной жертвой убийства, похороненной на этом кладбище. Рядом были могилы гораздо большего количества людей, которых она знала и любила, чем Сидни могла вынести. Кейси Беккер, Стивен Орр, директор Химбри, Татум Райли, Рэнди Микс, соседка по комнате в колледже Холли… и Дерек. Дерек, последний парень, которого Сидни позволила себе полюбить. Мальчик, которого убили из-за того, что она сомневалась в нём…

Сидни не сводила глаз с фигуры у могилы матери, пока приближалась к нему с бледным и нарочито пустым лицом. Если бы она перевела взгляд на имена, которые видела на украшенных пуансетиями могилах, то не смогла бы продолжать то, что, как она знала, должна была сделать.

Казалось, прошла целая вечность, но наконец Сидни предстала перед убийцей. Она не могла видеть его лица за маской, но не сомневалась, что он улыбается.

— Привет, Сидни, — прорычал он, и его голос был фирменным голосом каждого из предыдущих убийц, не оставляя ни малейшего намёка на его или её личность. Сидни увидела, что, как обычно, он держал в затянутой в перчатку руке длинный блестящий нож. — Я вижу, ты понимаешь истинный смысл праздника, в отличие от многих в наши дни. Благородная до конца — как трогательно. Я бы пожелал тебе счастливого Рождества, но, боюсь, ты не проживёшь достаточно долго, чтобы увидеть его.

— Просто переходи к делу, — с горечью бросила Сидни. — Скажи мне, кто ты и почему ты так уверен, что мне нужно умереть, потому что я зло, и как сильно ты меня ненавидишь за то, что я каким-то образом разрушила твою жизнь. Ну, знаешь, пустые отговорки, которые я слышу уже десять лет.

— Но ведь намного веселее, когда тебя на некоторое время оставляют в подвешенном состоянии, ты согласна, Сидни? — прохрипел убийца. — Как будто смотришь на кучу подарков под рождественской ёлкой… это делает откровения ещё более сладкими.

— Избавь меня от всего этого «веселья» и просто переходи к делу, хорошо? — огрызнулась Сидни и обхватила себя за ссутулившиеся плечи. Убийца ещё не сделал ни одного движения в её сторону, просто стоял, почти небрежно держа нож. Если он пошевелится… она собиралась с духом, готовясь к тому, что ей придётся сделать…

— Зачем ты привёл меня сюда? Какая причина у тебя на этот раз? — спросила Сидни.

— Зачем, Сидни? Разве не очевидно, что я привёл тебя сюда, чтобы ты умерла? Я привёл тебя сюда, чтобы вскрыть тебе грудину и оставить истекать кровью на могиле твоей матери… как мать, так и дочь.

— Я так и поняла, — вставила Сидни, стараясь не выдать страха в голосе и сохранить безучастное выражение лица. — Почему ещё? Что за идиотская причина на этот раз? Я что, подрезала тебя в пробке, отказала тебе в свидании в пятом классе? Что?

Слова звучали смело, но внутри Сидни вся дрожала, отчаянно желая только одного — убежать…

— Ты пытаешься задержать меня, Сидни, — прошипел убийца. — Ты думаешь, что если сможешь отвлечь меня, заставить потратить время на то, чтобы раскрыть тебе мои мотивы, то, возможно, сумеешь выкрутиться? Ты думаешь, что сможешь найти способ сделать что-то смелое и дерзкое, что столь типично для нашей героини Сидни? Какие мысли проносятся в твоей голове, Сидни? Ты планируешь каким-то образом подставить мне подножку, заставить меня грохнуться на могилу твоей любимой мамочки? Думаешь, какая это будет поэтическая справедливость? Или ты просто планируешь отнять у меня нож?