Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

В то время, когда мы сидели да рассуждали, увидели, что четыре мужика гонят на паре по дороге и прямо подскакали к нам. Схватили девку, посадили ее в телегу и с одним мужиком отправили, а трое связали мне руки и погнали меня обратно в то село, где я летом жил. На все мои оправдания они только кричали: «Мы тебе, святоша, дадим знать, как девок сманивать!» К вечеру привели меня в сельскую управу, заковали мне ноги в железо да посадили в тюрьму до утра, покуда соберутся судить. Священник, узнавши, что я в тюрьме, пришел посетить меня, принес поужинать, утешал меня и говорил, что заступится за меня и скажет, как духовный отец, что я не таких свойств, как о мне думают. Посидев со мной, он ушел.

Попозднее вечером исправник, проезжая куда-то через это село, остановился у выборного, и ему сказали о случившемся. Он велел собрать сходку и меня привести в судейскую избу. Мы вошли, стоим и дожидаемся. Вот и пришел исправник уже в кураже[ 14 ], сел за стол в фуражке да и крикнул: «Эй, Епифан! Ведь девка, дочь твоя, ничего не снесла со двора?» – «Ничего, батюшка!» – «С этим болваном ни в каких дурных делах не уличены?» – «Нет, батюшка!» – «Так вот как мы дело-то рассудим да и порешим: ты с дочерью своею разделайся сам, а этого молодца завтра мы проучим и прогоним, да накрепко закажем, чтобы он сюда больше не показывался. Вот и все!». Сказав это, исправник слез со стола и отправился в свое место спать, а меня опять посадили в тюрьму.

Рано поутру пришли двое – сотский да десятский, высекли меня и выпустили, и я пошел, благодаря Бога, что Он удостоил меня потерпеть за имя Его. Это меня утешало и еще более возгревало непрестанную сердечную молитву.

Все эти происшествия нисколько не оскорбили меня, как будто случились с кем другим и я только их видел; даже когда меня секли, то и это в силу было терпеть; молитва, услаждавшая сердце, ничему внимать не попускала.

Пройдя версты четыре, я встретил мать девицы, ехавшую с торга с покупками. Она, увидев меня, сказала мне: «Жених-то наш отказался, рассердился, видишь, на Акульку, что от него бежала». Потом дала она мне хлеба да пирог, и я пошел далее.

Погода была сухая, и я не захотел ночевать в какой-нибудь деревне, а увидев вечером в лесу два огороженных стога сена, расположился под ними на ночлег. Когда заснул, вижу во сне, будто я иду по дороге и читаю главы Антония Великого из «Добротолюбия». Вдруг догнал меня старец да и говорит: «Не тут читаешь, вот где читай», – и указал на 35-ю главу Иоанна Карпафийского, в которой написано следующее: «Иногда учивший предается в бесчестие и терпит искушения за пользовавшихся от него духовно». И еще указал на 41-ю главу его же, где говорится: «Елицы молитву зельнее употребляют, сии от страшных и свирепых искушений пленяемы суть».

Потом стал говорить: «Бодрствуй духом и не унывай! Помни, что сказал апостол: Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире (1 Ин. 4, 40). Вот ты теперь опытно дознал, что никакое искушение не попускается выше сил человека, но при искушении даст Бог и облегчение (1 Кор. 10, 13). Упование на эту помощь Божию подкрепляло и руководствовало к ревности и усердию святых молитвенников, которые не только свою жизнь провели в непрестанной молитве, но из любви поучали и открывали это и другим, при случае и времени. Об этом говорит святой Григорий Фессалонитский так: «Не только нам самим подобает по заповеди Божией молиться непрестанно, во имени Христа, но надлежит учить и открывать сие и прочим, всем вообще монахам, мирянам, мудрым, простым, мужам, женам и детям, и возбуждать во всех усердие к непрестанной молитве». Подобно тому говорит и преподобный Каллист Антиликуда: «Что ни умственное делание о Господе (то есть внутреннюю молитву), ни созерцательное ведение, и способы к простиранию души горе, не должно удерживать в одном только своем уме, но записывать, предавать писанию и изложению, общей ради пользы и любви». Да и Слово Божие говорит, что брат от брата помогаем, яко град тверд и высок (см. Притч. 18,19). Только в этом случае всемерно следует убегать тщеславия и охраняться, чтобы семя божественного учения не сеялось на ветер». Я, проснувшись, почувствовал в сердце моем великую радость, а в душе укрепление и пошел в путь мой далее.

После этого, спустя долгое время, и еще был один случай, пожалуй, и его расскажу. Однажды, именно 24 марта, я почувствовал непреодолимое желание, чтобы завтра, то есть в день, посвященный Пречистой Божией Матери, в воспоминание Божественного Ей Благовещения, причаститься святых Христовых Тайн. Расспросил, далеко ли церковь; сказали 30 верст. Итак, я остаток дня и всю ночь шел, чтобы поспеть к заутрени. Погода была самая ненастная, то снег, то дождь, и притом сильный ветер и холод. На дороге надо было переходить через небольшой ручеек, и как только вошел я на средину оного, лед под ногами проломился и я окунулся по пояс в воду. Так замочившись, я пришел к заутрени, отстоял ее и обедню, на которой Бог сподобил меня причаститься.

Чтобы провести тот день в спокойствии, без помехи духовной радости, я выпросился у церковного сторожа пробыть до завтра в караулке. Весь оный день я был в несказанной радости и сладости сердечной, лежал на полатях в той нетопленой сторожке, как будто покоясь на лоне Авраамовом: молитва действовала сильно. Любовь ко Иисусу Христу и Матери Божией, как сладостные волны, клубилась в сердце и как бы погружала душу в утешительный восторг. К ночи вдруг почувствовал я сильный лом в ногах да и вспомнил, что они у меня мокрые. Пренебрегши этим, я начал прилежнее внимать сердцу с молитвою и не стал чувствовать боли. Поутру хотел встать, но вижу, что не могу и пошевелить ногами; совсем отнялись и расслабли, как плети; сторож насилу стащил меня с полатей. Так я и сидел два дня недвижимый. На третий день сторож начал выгонять меня из караулки, говоря: «Если ты здесь умрешь, то поди хлопочи за тобой». Едва-едва я выполз кое-как на руках да и лег на церковном крыльце.

Так лежал я и здесь дня два. Люди, проходившие мимо меня, не обращали никакого внимания ни на меня, ни на мои просьбы.

Наконец, какой-то мужик подошел ко мне, сел да и разговорился. Между прочим, сказал: «Что ты дашь? Я тебя вылечу. Со мной самим точь-в-точь так бывало; я знаю от этого снадобье». – «Нечего мне тебе дать», – ответил я. «А в мешке-то что у тебя?» – «Одни сухари да книги». – «Ну так поработаешь ли мне хоть одно лето, если я тебя вылечу?» – «И работать ничего не могу, ты видишь, что я одной только рукою владею, а другая совсем почти высохла». – «Так что же ты умеешь делать?» – «Ничего, кроме того, что умею читать да писать». – «А, писать! Ну, научи писать мальчишку, сынишку моего, он читать-то маленько знает, а мне хочется, чтобы писал. Но мастера просят дорого, 20 рублей за выучку». Я согласился, и они со сторожем оттащили меня и поместили у этого мужика на заднем дворе в старой пустой бане.

Вот и начал он лечить меня, набрал по полям, по дворам и по помойным ямам целый четверик разных тлевших костей, и скотских, и птичьих, и всяких, перемыл, да перебил их помельче камнем, и положил в большую корчагу, закрыл крышкой, на которой была скважина, да и опрокинул во вкопанный в землю пустой горшок, а сверху корчагу толсто обмазал глиной, и, обложивши костром дров, жег их сутки с лишком, и, подкладывая дрова, говорил: «Вот это будет деготь из костей». На другой день откопал из земли горшок, в который натекло через скважину из корчаги с полштофа густой жидкости, красноватой, маслянистой и сильно пахучей, как бы живым сырым мясом, а кости, бывшие в корчаге, сделались из черных и гнилых так белы, чисты, прозрачны, как бы перламутр или жемчуг. Этой жидкостью натирал я свои ноги раз по пяти в день. И что же? На другие же сутки почувствовал, что могу шевелить пальцами, на третьи мог уже сгибать и разгибать ноги, а на пятый день стал на них и с палочкой прошелся по двору. Словом, через неделю совершенно ноги мои укрепились по-прежнему. Я благодарил о том Бога, да и думал сам в себе: «Какая премудрость Божия в тварях! Сухие, сгнившие, почти совсем предавшиеся земле кости такую сохраняют в себе жизненную силу, цвет, запах и действие на живые тела и как бы сообщают жизнь омертвелым телам. Это – залог будущего воскресения тел. Вот бы показать это тому полесовщику, у которого я жил, при сомнении его о всеобщем воскресении!»

Оправившись таким образом, я начал учить мальчика, написал вместо прописи – Иисусову молитву, заставил его списывать, показывая ему, как хорошенько выводить слова. Учить его было для меня спокойно, потому что он днем прислуживал у управителя и приходил ко мне учиться только в то время, когда управитель спал, то есть от рассвета до поздних обеден. Мальчик был понятлив и вскоре стал порядочно кое-что писать. Увидев, что он пишет, управитель спросил его: «Кто тебя учит?» Мальчик сказал, что безрукий странник, который живет у нас в старой бане.

Любопытный управитель из поляков пришел посмотреть меня и застал меня за чтением «Добротолюбия». Разговорившись со мной, спросил: «Что ты читаешь?» Я показал ему книгу. – «А, это «Добротолюбие», – сказал он. – Я видел эту книгу у нашего ксендза, когда жил в Вильне, однако ж я наслышан о ней, что она содержит какие-то странные фокусы да искусства для молитвы, написанные греческими монахами, подобно тому, как в Индии да Бухарин фанатики сидят да надуваются, добиваясь, чтоб было у них щекотание в сердце, и по глупости почитают это натуральное чувство за молитву, будто даваемую им Богом. Надо молиться просто с целью выполнения нашего долга пред Богом. Встал да прочел «Отче наш», как научил Христос; вот на целый день и прав, а не беспрестанно ладить одно и то же, так, пожалуй, и с ума сойдешь да и сердце-то повредишь».

«Не думайте, батюшка, так о сей святой книге. Ее написали не простые греческие монахи, а древние великие и святейшие люди, которых и ваша Церковь почитает, как-то: Антоний Великий, Макарий Великий, Марк Подвижник, Иоанн Златоустый и прочие. Да и индийские-то и бухарские монахи переняли у них же сердечный способ к внутренней молитве, но только перепортили и сами исказили его, как рассказывал мне мой старец.

А в «Добротолюбии» все наставления о сердечном молитвенном действии почерпнуты из Слова Божия, из Святой Библии, в которой тот же Иисус Христос, который повелел читать «Отче наш», заповедывал и непрестанную сердечную молитву[ 15 ], говоря: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всем разумением твоим (Мф. 22, 37); смотрите, бодрствуйте, молитесь (Мк. 13, 33); пребудьте во Мне, и Я в вас (Ин. 15,4).

А святые отцы, приводя свидетельство святого царя Давида из Псалтири: вкусите и увидите, как благ Господь (Пс. 33, 9), толкуют его так, что должно христианину всеми мерами искать и достигать сладости в молитве и непрестанно искать в ней утешения, а не просто, только по однажды в день, читать «Отче наш». Вот я вам прочитаю, как сии святые осуждают тех, которые не стараются о снискании и изучении сладостной сердечной молитвы. Они пишут, что таковые погрешают в том: 1) что богодухновенным писаниям являются противоречащими, 2) что не предполагают высшего и совершеннейшего состояния для души, но, довольствуясь одними наружными добродетелями, алкания и жажды правды иметь не могут, а потому лишаются блаженства и радования о Господе, 3) что, мечтая о себе по внешним своим добродетелям, нередко впадают в прелесть или гордость и тем отщетеваются». – «Это ты читаешь что-то высокое, – сказал управитель, – куда нам, мирским людям, за этим гнаться!» – «Вот я вам почитаю попроще и о том, как и в мирском быту добрые люди поучались непрестанной молитве». Я нашел в «Добротолюбии» слово Симеона Нового Богослова о Георгии юноше и начал читать.