Младшая сестра

Утро

Ветер дул с моря. Влажный воздух устремлялся на берег, смешивался с дымом заводских труб, тяжело опускался на землю, окутывал собой Черный город.

Баджи спала.

Ей снилась арба. Большие колеса катились, шурша по песку. Темя лошади было украшено бахромой из голубых бусин, арба была устлана красным ковром. И в арбе сидела она, Баджи, и никто не прогонял ее, как прогоняли обычно, когда она цеплялась за арбу водовоза, въезжавшую в заводские ворота, которые охранял ее отец, сторож Дадаш.

«Куда арба едет?» — никак не могла понять Баджи.

— Вставай, вставай, дочка! — услышала она сквозь сон голос отца, почувствовала толчок в спину.

Баджи хотела встать, но голова ее была тяжела, тело разбито. Так бывало нередко на исходе тех летних ночей, когда в раскрытые окна проникал влажный воздух, насыщенный дымом, чадом, испарениями. Случалось, он доводил детей до обморока и удушья.

Пересилив себя, Баджи приподнялась. Сидя на ветхой подстилке у двери, она протерла отекшие, слипшиеся глаза. Они у нее были карие, ресницы — ровные и густые, как щеточки, брови у висков чуть загибались вверх. Запустив пальцы в копну иссиня-черных волос,

Баджи пыталась их расчесать, но жесткие сбившиеся волосы не поддавались. Впрочем, она не упорствовала: каждое утро причесываться и умываться — стоит ли? С одеждой тоже не пришлось долго возиться — Баджи осталась в той же рубашке, в той же юбчонке, в которых спала.

Баджи осмотрелась. Пуст угол брата — брат в школе. Пуст угол отца — отец у ворот. И хотя девочка не взглянула назад, в третий угол, она знала, что там мать.

— Дай пить! Жарко… — послышался голос матери.

Баджи принесла из кухни ковшик воды. Сара жадно потянулась к нему, но едва хлебнув, сплюнула на пол.

— Мертвая вода! — сказала Сара, покривившись. — Ты что принесла мне, дура? — накинулась она на дочь.

Баджи сообразила: кто-то переставил на кухне ведра, и второпях она зачерпнула из чужого ведра с опреснен ной морской водой; воду эту, хотя и годную для питья, но безвкусную, многие не пили, считая «мертвой» — вредной. Баджи вновь побежала на кухню и зачерпнула из другого ведра.

Взявшись за ковшик обеими руками, не отрываясь пила Сара. Капли воды стекали с краев ее губ на колени.

— Хорошая вода! — промолвила Сара, переводя дух, и протянула дочери пустой ковшик.

Это была вода из окрестных колодцев, из почвы, загрязненной отбросами.

— Укрой меня, здесь холодно… — сказала Сара, откидываясь на подстилку.

Баджи укрыла мать одеялом. Оно было ветхое, грязное, как, впрочем, все в комнате. Сара съежилась, ушла под одеяло. Веки ее сомкнулись.

«Неужели ей холодно? Может быть, просто не хочет работать и притворяется», — размышляла Баджи, с любопытством разглядывая мать.

Лицо Сары было желто. Глаза глубоко запали. Прямой ровный нос заострился, волосы, некогда густые и непокорные, как у дочери, теперь поредели, обвисли. А ведь Баджи хорошо помнила время, когда мать была здоровая и веселая.

Нет, нет — Сара не притворялась.

Несколько лет назад в лужах, канавах, гниющих отходах заводов свила себе гнездо малярия, неведомая здесь прежде. Теперь все чаще можно было встретить людей с желтыми, высохшими лицами, с бескровными губами, с лихорадочным блеском в глазах. Не пощадила малярия и Сару — целыми днями лежала больная Сара на подстилке возле окна.

Сидя на рваном паласе подле матери, Баджи мастерила из глины и палочек куклу. Но вскоре это наскучило ей. Она обвела глазами комнату — грязные стены со следами насекомых, закопченный потолок, щелистый пол. Все было знакомо ей здесь, в этой бедной комнате, где по приказу отца сидела она изо дня в день подле больной. Баджи пыталась развлечься — обводила пальцем поблекшие от времени узоры паласа, воображая: вот верблюд, вот осел, вот старая женщина…

Сколько времени просидела Баджи подле матери — час, два часа, может быть целое утро? Об этом Баджи не думала. Она лишь старалась не разбудить мать, так как, бодрствуя, мать была неутомима в просьбах и жалобах. Но сейчас глаза Сары были закрыты, тонкие бледные губы сжаты, и даже мухи, ползавшие по лицу, не могли ее разбудить. Ах, если бы мать спала как можно дольше!

Конский топот, скрип ворот прервали мысли Баджи.

«Арба!» — мелькнуло в ее сознании, и утренний сон всплыл в памяти. Быть может, не только во сне посчастливится ей прокатиться? И все, что удерживало Баджи подле больной — боязнь нарушить приказ отца, кукла, узоры паласа, — исчезло; вмиг она была у ворот.

Долговязый Дадаш распахнул ворота. Но въехала не арба водовоза, переваливаясь и скрипя, а мягко скользнул в ворота лакированный парный фаэтон с гранеными фонарями, сверкающими на солнце, с зеркальцем за облучком. И увидела Баджи не водовоза, а двух незнакомых, хорошо одетых людей, навстречу которым спешил заводский заведующий.

Шагая через чугунные трубы, пересекающие заводский двор, обходя рытвины и канавы, приезжие в сопровождении заведующего направились вглубь завода.

Дадаш запер ворота и поспешил вслед за ними. Баджи увязалась за отцом. Идя на почтительном расстоянии от заведующего, Дадаш жестами грозил дочери: иди домой! Но Баджи делала вид, что не замечает, и, не спуская глаз с приезжих, продолжала идти следом.

Подойдя к высоким белым цилиндрам толуоловой установки, приезжие замедлили шаг и вынули портсигары. Заведующий услужливо поднес им зажженную спичку. Баджи удивилась: известно, что на заводе курить запрещено; еще вчера заведующий уволил рабочего, замеченного с папиросой. Но приезжие курили, спокойно выпуская клубы дыма, не страшась заведующего. Очевидно, важные это были люди.

Баджи не ошиблась.

Один из них — член правления фирмы — прибыл в Баку из Петрограда для проведения на заводе ряда важных нововведений: шел 1915 год, завод приступал к изготовлению из нефти толуола для производства взрывчатых веществ на нужды армии. Второй — управляющий бакинской городской конторой — сопровождал члена правления.

Они долго осматривали завод.

Перед тем как уйти, член правления окинул взглядом высокие белые цилиндры и произнес, понизив голос:

— Есть основания опасаться поджогов… Будьте бдительны.

— Мы примем меры, — учтиво ответил управляющий. Он повернулся к заведующему и распорядился: — Никого из посторонних на территорию завода не допускайте. За нарушение — увольняйте без разговоров.

— Слушаюсь! — сказал заведующий и, стремясь показать свою исполнительность, тут же подозвал сто рожа. — Без моего разрешения никого, кроме рабочих, на завод не пропускай. Понял?

— Баш уста́, господин заведующий! — поклонился Дадаш.

— Что он сказал? — поинтересовался член правления.

— Говорит: ваше приказание понесу на голове, — перевел заведующий.

— На голове?

— По-ихнему это значит: так точно! — пояснил заведующий.

Член правления взглянул на Дадаша. Тот стоял в почтительной позе, держа папаху в руках. Лысая голова Дадаша была покрыта каплями пота.

— Это наш старый сторож — Дадаш, — сказал заведующий тоном, каким взрослых знакомят с детьми — одновременно поощрительным и снисходительным.

Дадаш смущенно заулыбался.

— Будем знакомы! — улыбнулся в ответ член правления и направился к фаэтону.

Заулыбалась и Баджи: ай да отец — с какими людьми разговаривает!

Пыль неслась за фаэтоном, увозившим гостей. Ушел в заводскую контору заведующий. Вернулся к воротам Дадаш. Пора было и Баджи возвращаться к постели матери.

«Мне жарко… Мне холодно… Дай пить…» — вспомнила Баджи с досадой.

К дому Баджи шла нехотя. Все привлекало ее внимание: воробьи, слетевшиеся на конский помет, кошка, шмыгнувшая за угол кочегарки, палка, лежащая на пути… У дверей кочегарки Баджи остановилась: большой огонь, во много раз больший, чем в кухонной плите, гудел, метался в топках-

— Не убежит? — спросила она кочегара, показывая на огонь.

— Не убежит, — спокойно ответил кочегар. — А убежит — вот кто поймает. — Он тронул веревку пожарного колокола.

Эта веревка поймает огонь? Странные вещи говорит кочегар. Обманывает, наверно! Баджи подошла к колоколу, стала на цыпочки, потянулась рукой к веревке.

— Укусит! — припугнул кочегар.

Баджи выбежала из кочегарки, помчалась не оглядываясь к кирпичной трубе.

— Эх ты, трусиха! — смеялся ей вслед кочегар.

Издали труба казалась тонкой, но Баджи знала: стоит приблизиться, и труба станет такой толстой, что не обхватишь ее двумя руками. Здесь, за толстой кирпичной трубой, Баджи считала себя в безопасности.

Закинув голову, смотрела Баджи, как, сужаясь, уходит труба в далекое небо — туда, где обитает аллах. И когда облака, гонимые ветром, неслись над трубой, кружилась у Баджи голова, и казалось, что валится на нее верхушка трубы на фоне обманчиво недвижных облаков…

Приятно средь жаркого дня бродить по тенистым ущельям между резервуарами, чувствовать себя крохотной среди этих железных громад. Сколько в них нефти, керосину? Наверно, целое море.

— Куда ты? — услышала вдруг Баджи голос отца. — Иди домой!

«Мне жарко… Мне холодно… Укрой меня…»

Баджи упрямо шагала не оборачиваясь.

«Без моего разрешения никого, кроме рабочих, не пропускай», — звучал в ушах Дадаша приказ заведующего, и Дадаш обязан был неукоснительно выполнять его. Но в тот момент, когда длинные руки Дадаша готовы были схватить непокорную дочь, она шмыгнула за резервуар.

Баджи ринулась вглубь ущелья, к пролому в заводской ограде, где проходили чугунные трубы, иг распластавшись на земле, как ящерица, скользнула в пролом.

Железные листы резервуаров и каменная ограда скрыли Баджи от Дадаша. Он обозлился и закричал во весь голос:

— Попадись только мне в руки!..

Но Баджи уже в самом деле не слышала его — она была на пустыре.