Поцелуй мамонта

Ярослав Полуэктов
100
10
(1 голос)
0 0

Аннотация: В Богом забытом Нью-Джорске живут странные людишки. Одни из них чокнуты на всю голову, другие невероятно талантливы. На всё это провинциальное человечество взирает из далёкого прошлого чудо юдное, с виду непотребное. Люди знают о нём, побаиваются, но мало кто знает как оно выглядит. То ли это злой рок, пришедший из соседней страны, то ли это милый каждому русскому языческий оберег, то ли ещё "что-то этакое". И зовут это чудо юдное Фуй-Шуем.

0
390
73
Поцелуй мамонта

Читать книгу "Поцелуй мамонта"




Ленка обиженно ныряет в библиотеку. Теряется на десять минут.

Михейша пощупал причёску: точно, пора кудри стирать. Отвлекающим криком: «Ленка, мясо остыло. Греть тебе не будем».

Баба Авдотья: «А это не твоя забота, милок, а моя».

Дед: «Это её личное дело, может и сама разогреть. А вообще принято сообща сидеть, а не прыгать, кто куда горазд. Может, по очереди будем обедать? Или каждый сам себе начнёт готовить?»

Молчание за столом. Никто не хочет готовить каждый за себя.

Даша сидит на стуле с подложенной подушкой и мотает ногами: «Деда, а ты по проволоке ходишь?

— Чего — чего?

— По проволоке…

— Только по канатам ходил в детстве, по семипальным «пучкам», — ответил дед, ничуть не смутившись.

— Мой точно по канату пройдёт, — думает бабка.

— А через пропасть? — продолжает Даша.

— Не пробовал, детка, а что? Через пропасть пора идти? К кладбищу чоль дорога такая короткая? — и огненно щурится.

— Да — а–а… нет вроде… пока.

— Ну и помалкивайте тогда. Как надо станет — так и пойду.

Дед, пока полоскал руки, подслушивал и наматывал на ус куксивые застольные разговоры. Дед как гора велик, на вид сухопар. А в худых свиду горах часто водится феррум.

— Как зайдёте, не вздумайте здороваться с ним по— настоящему: руку сломает, — подсказывают иногда новым гостям, желая их обычным косточкам добра.

Процесс поглощения пищи идёт размеренно и поначалу мирно. Дед на правах домашнего монарха догладывает третью ножку. Делает он это весьма умело, не обрызгиваясь жиром и методично: от начала до конца, словно жук — короед. Добродушно бурчит, не выпуская ногу изо рта: «Не хотите трэскать — нэ эшьте: мнэ больше доста — уа — уа… ух, хороша… а вам не до — ф–ф — ф–ца».

Шлёп! Кость в сторону.

— Дашуленция, а подайте — ка мне, милая принцесса, ещщо вон то крылышко, что на Вас смотрит, а про меня мечтает. Кхы!

Матери и отца дома не видно. Отец на работе, а мать задерживается в пути. В доме как — то было принято, что семеро одного не ждут. Но дожидаются, как минимум, пятидесятипроцентной наполняемости. Иначе застолье может не состояться вовсе. Это главное дедово наказание. Проверено практически, и запомнилось надолго.

— Надо бы на водокачке бак ревизнуть, — говорит дед ни с того, ни с сего, поёрзав в кресле. — Эти котельные придурки всё не так сделали.

У него страшно — престрашно красивое кресло — ровно как у датского придворного стоматолога. С высокой фронтонистой спинкой, прорезанной насквозь параллелограммами. На кубиках перекрестий награвированы числа, вдоль оснований нарезанного поля — цифры. Смахивает на таблицу умножения, если бы не путал такой мотив: внутри пустых квадратов вмонтированы вертящиеся на осях костяшки бухгалтерских счёт. По креслу видно, кто в доме хозяин. Угадывается, что, несмотря на гротескно — юмористическое кресло, он вовсе не стоматолог, а скорее костолом, считающий выбитые бандитам ребра, или математик, которому кто — то из наивных студентов— двоечников вместо пузырька с ядом подарил всего лишь прощальный намёк.

— Копец! — сказали бы сегодня.

— «Ревизнуть» — что это?

— Читайте «Мёртвые души», а лучше «Ревизора».

— Там про водопровод? — это Ленка. — страшные, наверно, книжки?

— Скучные книжки! — бурчит Михейша.

— Молчи уж, умник.

Молчат. И снова:

— Дед, я с тобой! Чего там, шланг засорился?

— Причины не знаю пока. Может, просто труба замёрзла и к нам не идёт. Может отверстие на входе в наш бак не то. Может мотор ослаб. Умыться толком нельзя. Качаешь— включаешь, а воды всё равно нет. Хоть снова переходи на…

Тема знакомая. Перебивают тотчас же: «Не хотим из чародейника! Не модно!»

— Давления — то нет, — философствует дед — изобретатель и механик, — будто в пустыню, а не в бак, зараза, уходит.

— Где Зараза? В воде Зараза? Какая она из себя?

— Дед просто неудачно выразился, — сглаживает бабка возникшее недоразумение.

— Деда учитель, он не может неправильно говорить.

— И я учительша…

— Баба, ты, правда, учительша?

— Бывшая, детки, бывшая. Но правила все помню.

— Деда, я с тобой хочу! — начинает канючить Михейша.

— Ну, так пошли. За погляд денег не возьму.

— Какие инструменты берём?

— И мы с тобой сходим! — Это пищат малолетки.

— Сначала всё съешьте, потом поговорим.

Весь народ, кроме бабки, желает поучаствовать в лечении водокачки. У бывшей учительши, а теперь кухарки и всегда хозяйки дома, дел и без того хватает.

За столом иерархии не видно. Там царит относительная демократия. У демократии свои правила: шалить можно до определённого предела. По лбу ложкой никто, никогда, и ни за что не получал, хотя большинство того периодически заслуживали. Деду достаточно напомнить про наличие деревянного черпала, чтобы воцарялось временное спокойствие, похожее на грядущий Брестский мир. Дедовой строгости побаиваются. Деда уважают как царя — батюшку Злако — Гороха.

Дети помнят страшилку про древний способ наказания, а именно: стояние коленями на горохе, в тёмном углу.

— Съешь крыло, — говорят Даше, — научишься летать.

— По двору или по улице? (дальше улицы Дашина фантазия не распространяется).

— По небу, как голубок, — посмеивается Михейша, — как Катькин дутыш… Хе!

Ленка прыснула и заткнула лицо в подол. Только она оценила тонкое Михейшино остроумие. Потому, что единственный Катькин дутыш, не смотря на то, что он был птичьим королём, и не в пример прочим её даровым и грязным птицам, летал привязанным за бечёвку.

То же самое Катька сотворяла с крупными стрекозами, только летали они на нитке.

А также с теми золотыми мухами, которые прилетали явно не с задворных навозов, а — бери выше — с пирамид Египта.

Вершины пирамид покрыты гуаном умерших летучих динозавров, превратившимся со временем в зелёную известь. Отсюда и золотозелёные перелётные мухи.

Катька утверждает это бесповоротно и готова намылить шею любому оппоненту — выскочке.

Даша: «А в Машкву мошно станет долететь?»

— А то! Конечно.

— Хасю крылышка. — И хлопает в ладоши от привалившего счастья.

— Надо говорить «хочу».

Даша старается: «Хочу крылышка».

Оля: «А мне дайте лапку…»

Михейша: «Ногу, надо говорить. А зачем тебе чужая нога?»

— Ногу, да. Я быстренько сбегаю в Петербург. Мне там свадебный билет надо взять.

— Зачем билет? Замуж собралась?

— Ваньке — Встаньке надо и Петрушке. Они сделали предложение Мальвине.

— Оба сразу?

— Они любят Мальвинку.

— А Мальвинка кого любит?

— Обоих поровну.

— Так не бывает.

— Бывает, бывает! — Оля почти плачет. — Им много деток надо.

Взрослые смеются.

— Да ладно, — утешает Михейша, вгрызаясь в крыло. — Попроси лошадёву ногу… с копытом и подковой — быстрее добежишь.

— Правда, добегу?

— Правда — правда!

— Михайло! Опять детей заводишь! — раздражается дед и хлопает шлёпанцами об пол так нескучно, будто давит педали заевшего клавесина, — смотри, а то я тебя с твоей «правдой— правдой» по кусочкам разберу!

Михейша обиженно бросает кусок, растопыривает пальцы веером — будто сушит, а сам поглядывает на Олю и Дашу и мелко покачивает руками, будто предназначенно для Оли и Даши: нате вот вам, мол, я не боюсь, а вам от меня сегодня выпадет на орехи.

— А теперь будем ломать вот эту ключичную косточку, и загадывать желания, — предлагает Ленка, усердно оттирая руки об шейную салфетку, — кто будет ломать?

— Я, я, я!

От курочки не осталось ничего; даже доброта её упакована в детские желудки и благополучно забыта.

— Сломаем косточку, а остальное похороним.

Похороны хоть чего — одна из частых детских игр. Дом почти на самом краю жилья, дорога на старое кладбище проходит мимо, и ни одни похороны не остаются без внимания.

— Лучше Хвосту отдадим.

— И поддадим. Собакам куру не дают. Они могут подавиться. — Это опять всезнающий Михейша. — Деда, ну что, идём?

— Всем спасибо за компашку, — говорит дед и шумно поднимается с места. — Кто со мной — одевайтесь теплее. Нагих, хворых и голодных не беру.

ИНТЕРЬЕР, ЭРКЕР, ПАЛЬМА. И ЭКСТЕРЬЕР,

где в поле зрения появляются странные буквы «Ф» и «Ш».

1

— Покушал с ними, читатель? Понюхал только? Ну, извини, друг, в бронь — заявке тебя не было. Ходи голодным в Кабинет: дальше, если желаешь, будем рассматривать интерьер. Стоит того. Не утомил ещё? Ты дама… простите, Вы дама? Мужик? Вау! Тут в начале рассчитано исключительно на сентиментальных дам.

И началась перекличка!

— Костян, и ты тут что ли? — Я! — Эдичка? — А что, ну зашёл на минутку. — Иллиодорыч! — Я! — Борис! — Я! — Пантелеич! — Я! — Годунов? Годунов, твою мать! — Молчание. — Иван Ярославович? — Ну, я. — Порфирьич, Димон, Григорий, Разпутин? — Я! — Трипутин? — Я! — Простопутин? — Я! — Сорокин, Галкин? Мишки… Таньки… и вы тут?

Годунов запоздало: «А чего?»

Григорий недовольно: «Распутников я».

Дашка — худюшка, Жулька — толстушка: «Тут мы!»

Разного вида Иван Иванычи, бесчисленные Артуры и вообще вскользь читающие кавказцы, ищущие жертв будущего национализма: «А что?»

— Всё равно, браво! Медаль вам! Бабло когда вернёте?

Разнокалиберные книги там расставлены по стеллажам. Стеллажи сплошняком идут по галереям. Последние полки упираются в основание шатровых стропил. Галереи занимают весь периметр Кабинета, и только у широченного эркера, будто выпавшая клавиша в момент апофеоза великолепной чёрно — белой музыки, неуважительно разрывают свой органичный массив.

Эркер, смахивающий на парковую ротонду, огранён витыми поярусными колоннками. На капителях ярусов раскрывают клювы и издают потусторонние звуки пернатые муляжи, прикрученные к колоннам тонкой проволокой.

Дотошный декоратор засунул в эркер живую Пальму.

Волосатая — пуще обезьяны — Пальма вылезает из кадки. Когда — то пальма была маленькой, но теперь она в три обхвата детских рук и ежегодно — по весне — пытается вытолкнуть наружу потолок. Культурно себя вести она не умеет. В середине множится на стеблевидные отростки. Ближе к потолку ветки — стебли — листья скрючиваются и начинают расти вниз. В эркере тесный южный курорт. Моря только нет.

Десяток лет позёвывает и поглядывает Пальма в потные стёкла. А там: то ли улица, то ли ободранный променад, то ли прогон для скота… короче, в последней степени немилости рогатый, босоногий, наудачу перспективный штиблетный проспект.

— Проспект? Полноте!

— А вот то — то и оно — то.

Проспектом этот отрезок пути называют не только местные люди: в Михейшином адресе тоже так написано.

Вот и недавний полицейский пример из Петербурга.

— Ксиву (паспорт, значит) молодой человек!

Даёт паспорт. Раз есть паспорт, значит, парень не из деревни: деревенским паспортов не дают.

— Нью — Джорск? Где это?

— Ёкской губернии.

— А — а.

(Не поверил.)

— Тут пишут: Арочный проулок 41А, повернуть и идти вдоль проспекта Бернандини к номеру 127. И почтовый отдел есть? Большой что ли город?

— Да так себе. Обыкновенный.

— В маленьких городах проспектов не бывает. Да и улица не маленькая. 127. Чёрт! Да это как Невский. Больше Гороховой. В Гороховой 79. Ратького — Рожнова дом знаешь?

Скачать книгу "Поцелуй мамонта" бесплатно

100
10
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Комментариев еще нет. Вы можете стать первым!
КнигоДром » Современная проза » Поцелуй мамонта
Внимание