На игле

— Хочешь вмажу? — спрашивает он.

Эли кивает.

Тогда Кайфолом кладет ватку в ложку и дует на нее, перед тем как засосать пять миллилитров раствора через иглу в шприц. В ответ на его ласки обалденная голубая вена проступает на руке Эли, чуть не порвав кожу. Вонзив иглу, Кайфолом слегка давит на поршень, перед тем как засосать немного крови на контроль. Губы Элисон трясутся, глаза какую-то пару мгновений смотрят на Ломми с немой мольбой, а лицо Кайфолома принимает такое выражение, какое случается иногда у рептилий — мерзкое, лукавое и плотоядное, — и он вгоняет свой коктейль прямо в мозг жертвы.

Элисон откидывает тыкву назад, жмурит шары и открывает хлебальник, застонав, как в оргазме. На лице Кайфолома теперь написан тот невинный восторг, который можно увидеть у спиногрыза, когда тот рождественским утром шпарит к куче завёрнутых в цветную фольгу подарков под ёлкой. Оба они удивительно прекрасны и чисты, как ангелы, при мерцающем свете свечи.

— Вставляет куда круче любого мужика… круче любого хуя сраного… — шепчет Эли, и видно, что она не шутит.

От этих слов я подсаживаюсь на такую измену, что даже хватаюсь за свои причиндалы, чтобы проверить, не задевались ли они куда. Но тут же мне становится неловко от того, что я так откровенно щупал свои яйца у всех на глазах.

Джонни вручает Кайфолому свою машинку.

— Получишь дозу, только если вмажешься из моей. Мы сегодня играем на доверие, — говорит он с улыбкой, но видно, что он не шутит.

Кайфолом качает головой:

— Я не пользуюсь чужими иглами. У меня при себе своя.

— Да я погляжу, ты возомнил о себе. А, Рента? Рэйми? Что вы думаете на этот счет? Уж не хотите ли вы намекнуть на то, что ваш Вечерний Свон, что ваша Мать-Настоятельница является носителем вируса иммунодефицита человека? Я оскорблен в своих лучших чувствах. Все, что я могу сказать в ответ, — не хотите по-моему, не получите вообще ничего. — И он изображает деланную улыбку, демонстрируя при этом гнилые зубы.

Я понимаю, что этот базар исходит не от Джонни Свона. Нет, наш Свонни такого бы никогда не сказал. Очевидно, какой-то невъебенно злобный демон завладел его телом и помрачил его рассудок. Этот гондон ничуть не походит на того милого шутника, которого я когда-то знал под именем Джонни Свона. «Какой чудный мальчик!» — говорили все, включая мою собственную мать. Джонни Свон так футбол любит, такой отзывчивый — все ему на шею садились, а он ни разу не жаловался.

Я чуть не обосрался от страха, стоило мне только подумать, что я сейчас останусь без вмазки.

— Не гони пургу, Джонни, ты только сам себя послушай! Не грузи по-тупому. У нас с собой бабло есть. — И в подтверждение я достаю несколько бумажек из своего кармана.

То ли угрызения совести, то ли вид денег, но что-то на мгновение возвращает к жизни прежнего Джонни Свона.

— Не надо принимать всё всерьёз. Я просто хуёво пошутил, мальчики. Вы что думаете, Джонни Свон кинет своих дружбанов? Да ни в жизнь! Вы умницы. Гигиена сейчас очень важна, — прибавил он задумчиво. — Малыша Гогси знаете? Подхватил СПИД.

— Точняк? — спросил я.

Вокруг все постоянно сплетничали, у кого обнаружился ВИЧ, у кого не обнаружился, — обычно я эту болтовню пропускал мимо ушей, но тему насчёт Гогси мне прогоняли уже несколько людей.

— Точнее не бывает. У него ещё нет типа настоящего СПИДа, но анализ положительный. Но я ему говорю: Гогси, это ещё не конец света. И с вирусом люди живут. Тысячи мудаков на земле с ним живут и не кашляют. Уйма времени пройдет, прежде чем ты заболеешь, а сыграть в ящик можно и без всякого вируса — и глазом моргнуть не успеешь. Вот как к этому относиться надо. Концерт отменить нельзя. Шоу должно продолжаться.

Легко рассуждать, когда у тебя говно уже в крови, но все же Джонни присмирел настолько, что даже помог Кайфолому сварить дозняк и вмазаться.

Кайфолом был уже на шаг от того, чтобы завизжать от боли, когда Джонни нашёл вену, втянул кровь на контроль и вписал по адресу воду живую и мёртвую.

Кайфолом прижал к себе Свонни изо всех сил, затем ослабил объятия, но продолжал держаться за его спину. Они были нежны, как любовники, заснувшие после совокупления. Теперь настало время Кайфолому петь любовные серенады Джонни:

— Свонни, как я тебя люблю, как же я тебя люблю, старина Свонни.

Не прошло и пары минут, как они становятся такими дружбанами, что водой не разлить.

Очередь доходит до меня. Пролетает целая вечность, прежде чем я нахожу рабочую вену. У меня они не так близко к коже, как у многих. Но вот я попадаю, и волна пошла. Эли была права, возьмите самый лучший оргазм, который вы испытали за всю сраную жизнь, умножьте его на двадцать и все равно попадете мимо кассы. Мои сухие сломанные кости увлажнились и срослись под нежными прикосновениями дивного героина. Земля вновь стронулась с мертвой точки и помчалась по орбите вперёд.

Элисон говорит мне, что стоило бы мне сходить и повидать Келли, которая после аборта никак не может выйти из депрессии. Хотя в её голосе не слышно осуждения, всё равно базарит она об этом так, словно я имею какое-то отношение к беременности Келли и её преждевременному завершению.

— С чего это я должен к ней идти? Я-то тут при чём? — оправдываюсь я.

— Ты ей друг или как?

Меня подмывает процитировать Джонни и сказать, что у меня нет друзей, а только знакомые. В башке у меня эта фраза звучит просто отменно: «У меня больше нет друзей, одни только знакомые». Фраза явно справедлива не только по отношению к торчкам, но и ко всему современному обществу в целом. Блестящая метафора. Но я справляюсь с соблазном.

Вместо этого я ограничиваюсь тем, что говорю:

— Мы все друзья Келли, почему навещать её должен именно я?

— Ты что, не понимаешь, Марк? Да она же на тебя западает.

— Келли? Ты гонишь! — сказал я, но в душе я заинтригован, удивлен и даже слегка смущен. Если это правда, то я был слеп и глуп, как последняя жопа.

— Разумеется, западает. Да она сама нам это раз сто говорила. Только одно и базарит: всё Марк да Марк.

Вообще-то мало кто зовёт меня Марком. В лучшем случае меня зовут Рента, в худшем — Ренточка. Это довольно обидно, но я стараюсь не обращать на это внимание, потому что если обращать на это внимание, то гондоны, которые меня так называют, получат именно то, чего добивались.

Кайфолом слушает, как мы базарим. Я спрашиваю его:

— Ты что, тоже так думаешь? Что Келли на меня западает?

— Последний мудак на земле знает, что она от тебя кипятком писает. Честно говоря, это с трудом поддается пониманию. По-моему, ей пора головку подлечить.

— Спасибо, что просветил меня, гондон ты эдакий!

— Когда сидишь день-деньской в темной комнате, уставившись в видик, трудно заметить, что творится вокруг.

— Но она же мне ни хуя такого не говорила! — скулю я, ерзая на заднице.

— А ты бы хотел, чтобы она это у себя на футболке написала? Плохо ты женщин знаешь, — говорит Элисон.

Кайфолом глупо ухмыляется.

Я чувствую себя оскорбленным последним замечанием, но решаю не зарубаться: на тот случай, если это розыгрыш — несомненно, подстроенный Кайфоломом. Коварный пидор по жизни развлекается тем, что подстраивает конфликты между своими же дружбанами. Какое удовольствие этот гондон извлекает из подобного рода деятельности, навсегда останется выше моего понимания.

Я затариваюсь у Джонни герой.

— Чище свежевыпавшего снега, — говорит он мне.

Это означает, что он её только слегка разбавил чем-то не особенно вредным для здоровья.

Пора уходить. Джонни без передыху грузит меня мрачными темами — типа рассказов о том, кто кого развел или кинул на бабки, или страшилок о «комитетах бдительности» в микрорайонах, которые не дают людям жить спокойно и разжигают антинаркотическую истерию. Ещё он гонит какую-то плаксивую ерунду про свою жизнь и вешает мне лапшу на уши насчёт того, что скоро он завяжет и отправится в Таиланд, где бабы знают толк в сексе и где можно жить припеваючи, если у тебя белая кожа, а в бумажнике лежит пара десяток. Затем он начинает говорить гораздо худшие вещи, циничные и подлые, но я говорю себе, что это снова злой дух базарит, а вовсе не Вечерний Свон. Но верю ли я сам в это? Кто знает? И кого это ебёт?

Элисон и Кайфолом обмениваются короткими репликами, словно затевают очередную афёру с героином, но затем встают и вместе выходят из комнаты. Вид у них при этом самый что ни на есть скучающий и равнодушный, но когда они не возвращаются, я понимаю, что они отправились трахаться в спальню. Мне всегда казалось, что для женщин трахаться с Кайфоломом примерно то же, что с другими парнями пить чай или болтать.

Рэйми рисует что-то мелками на стене. Он находится где-то в своей собственной вселенной, что, впрочем, устраивает и его, и всех вокруг.

А я сижу и думаю о том, что сказала Элисон. Келли на прошлой неделе сделала аборт. Если я пойду к ней, то я побрезгую с ней трахаться, при условии, конечно, что она захочет. Потому что там, наверное, что-нибудь да остается после аборта: ошмётки какие-нибудь, обрезки или что там ещё? Я, наверное, просто тупой мудак. Элисон права: плохо я женщин знаю. И не только женщин.

Келли живёт около «Инча» — автобусом туда хуй доедешь, а на такси у меня бабок не хватит. Может, и есть какой-нибудь автобус до «Инча», но я такого не знаю. Пожалуй, на самом деле правда заключается в том, что я слишком удолбан, чтобы трахаться, и слишком затрахан, чтобы просто разводить базары. Тут появляется десятый автобус, я вскакиваю в него и отправляюсь назад на Лейт-уок к Жан-Клоду Ван Дамму. Всю дорогу я предвкушаю, как он втопчет в грязь того наглого пидора.