Саботажница

4

Как ни странно, я плохо помню то первое впечатление, которое произвела на меня Ада. Я был здорово размазан в тот вечер и временами совершенно выпадал из реальности и нашего разговора. Я, помнится, только подумал, что она была очень красива – особенно, для псай-транс тусовки, где девушки будто бы нарочно стараются выглядеть асексуальными и бесполыми; вероятно, я даже спросил себя тогда, не ошиблась ли она дверью.

Вообще, под экстази все люди кажутся более привлекательными, чем они есть на самом деле – но даже в состоянии тяжелой интоксикации я понимал, что это был не тот случай. В те редкие моменты, когда мне удавалось сфокусировать на ней взгляд, она буквально завораживала меня – но всякий раз мои веки сами собой опускались, и я снова проваливался в полузабытье.

После нашей первой встречи она на некоторое время исчезла из поля зрения. Я приходил на рейв, и общие знакомые говорили мне, что мы разминулись; заходил в гости к Саше, и он сообщал мне, что она только что ушла. Но зато нашу вторую встречу я помню прекрасно. Она действительно поразила меня.

Была субботняя вечеринка в «Кросс-клубе», и где-то в середине ночи я вышел на улицу за глотком свежего воздуха. У входа в заведение толпилась молодежь; среди этой пьяной и обдолбанной массы сразу привлекала внимание группа русских студентов, между которыми явно что-то назревало.

Картина выглядела несколько каррикатурно: один из группы – маленький, кучерявый, со злобным лицом, – агрессивно провоцировал паренька, который был на две головы выше него. Все поведение и внешний вид коротышки вызывали в памяти старую пословицу про клопа: помимо множества грязных оскорблений, он через слово подначивал оппонента начать драку – но, при этом, как это обычно и бывает, не предпринимая со своей стороны никаких попыток перевести конфликт в физическую плоскость.

Паренек же драться явно не хотел – и «клоп» успешно достигал своей цели, выставляя его трусом. Еще человек пять, – по всей видимости, не случайные зеваки, а их общие знакомые, – стояли вокруг и молча наблюдали.

А потом произошло то, что поразило меня до глубины души. Мимо меня проскользнула тень: темные кроссовки, темные джинсы, черная толстовка с надетым на голову капюшоном; Ада – а это была именно она – бесшумно приблизилась к студентам, достала из кармана струйный перцовый баллончик и, не произнося ни единого слова, залила коротышке лицо.

А потом – как будто этого было мало – она догнала его, закрывшего лицо руками и орущего благим матом, и одним резким движением сорвала с него штаны вместе с бельем до самых щиколоток, чтобы изумленная публика могла лицезреть короткие волосатые ноги и крошечный бледный член.

Пока свидетели переваривали увиденное, Ада поймала мой обалдевший взгляд и, схватив меня за руку, потащила за собой, бросив мне всего одно слово:

– Валим.

Я побежал следом за ней, вниз по Аргентинской. Около моста мы поймали такси. Пока мы ехали к Саше, я не мог оторвать от нее взгляда, я смотрел на нее с таким удивлением, что наконец она не выдержала и, резко повернувшись ко мне, выдохнула:

– Ну что?..

– Почему ты это сделала? – спросил я.

В ответ она лишь развела руками. И этот жест явно должен был означать, что для нее ответ был самоочевиден.

В тот вечер нам снова не удалось толком поговорить. Она почти сразу ушла домой, а Саша, когда я рассказал ему о случившемся, лишь обронил:

– Понаблюдай за ней еще.

«Почему бы и нет», – подумал я – и уже в следующую пятницу, когда окрестные наркоманы снова собрались у Саши, имел удовольствие понаблюдать следующую картину.

Одна из девушек, – новая в компании, но тоже старая подруга Веры, – в кухне рассказывала большой группе гостей, как ее домогался хозяин ее съемной квартиры. По ее словам, она решила просто переехать и не рассказывать об этом своему парню, потому что тот «был ужасен в гневе и просто разорвал бы урода». Ада, которая до того момента тихо сидела у окна в Сашином кресле-качалке и скручивала косяк, не демонстируя ни малейшего интереса к разговору, вдруг подняла голову и негромко, но твердо спросила:

– А с чего ты взяла, что разорвал бы?

Девушка опешила.

– В смысле?.. – не поняла она.

– В прямом. Ты когда-нибудь видела, как он кого-нибудь рвал?

– Я знаю, что он…

– А вот я видела, как на него наезжал охранник в клубе на Таховске намести, – перебила ее Ада. – И за полминуты разговора твой разрыватель обосрался не меньше трех раз. Тебя-то он убедил в том, что он Рэмбо; но если он вообще хоть раз в жизни надевал боксерские перчатки, то было это еще в первом классе – и даже тогда его отпиздили другие дети.

За этим, разумеется, должен был последовать скандал – но Вера, к ее чести, оперативно уволокла подругу в другую комнату. Ада, молча проводив их взглядом, подмигнула нам с Сашей – и вернулась к своему занятию.

После того вечера она опять исчезла на какое-то время. А когда снова стала появляться у Саши, я еще не раз становился свидетелем того же шаблона поведения: стоило только кому-то из присутствующих начать чем-либо бахвалиться, как она тут же выпускала свое жало. Казалось, у нее была нулевая толерантность к завышенной самооценке и нарциссизму – даже в самых гомеопатических дозах.

Так, например, она могла осадить парня, распространявшегося о своих сексуальных похождениях, словами «я видела пару твоих подруг – ни одна из них даже не тройка из десяти».

Или, как-то раз, студентка Карлова университета, по выходным танцевавшая стриптиз в «Капитане Немо», в ее присутствии утверждала, что танцовщицы, вопреки стереотипам, «умные, талантлвые и разносторонне развитые девчонки», и если стриптизерша производит на клиента впечатление полной дуры, то это лишь потому, что ей самой так проще с ним общаться. И, честно говоря, я бы постеснялся целиком воспроизвести тот комментарий, которым отреагировала Ада – но смысл его сводился к тому, что умные и разносторонне развитые девушки не раздвигают ноги в комнатах для привата.

Одному программисту с Украины, сетовавшему на то, что он в профессии десять лет, а все коллеги, с их собственных слов, зарабатывают куда больше, она терпеливо объясняла, что девяносто пять процентов людей мгновенно превращаются в патологических лжецов, когда речь заходит про их зарплату, и буквально не способны контролировать себя; сказанное ими нужно делить на три, и, на деле, большинство из них удавились бы за оклад в несколько тысяч евро.

Но окончательно она сразила меня одним коротким монологом, обращенным к знакомой рейверше, называвшей своего ухажера (который был намного старше и периодически воспитывал ее рукоприкладством) «невероятно харизматичным человеком»:

– Ради Господа нашего, не фантазируй при мне о его «харизме», а то я, с божьей помощью, блевану. Ты даже в общем не представляешь себе, что это такое. Ты думаешь, что он харизматик, потому что производит много шума? Но это не маркер харизматика, это маркер идиота.

Я все ломал голову над причиной этих демаршей. Что-то подсказывало мне, что дело было не в дурном характере. Например, Сашу – который, по крайней мере на словах, считал себя безнадежно плохим сценаристом – она всячески поддерживала в его попытках написать что-то стоящее и, кажется, читала все его опусы, всякий раз находя честный повод для доброго слова – при том, что они даже не были друзьями. И я, кажется, просто ждал подходящего момента, чтобы задать этот вопрос – подсознательно понимая, что второй шанс мне едва ли представится.

И вот однажды, прохладной июльской ночью, мы вместе курили кальян и пили чай на Сашиной террасе, завернутые в пледы и крепко обдолбанные. Не помню, как, но разговор зашел о субкультурах: я говорил, что не понимаю людей, которые, купив чоппер, тут же бегут записываться в ближайший мотоклуб. Ада понимающе кивнула:

– Или, скажем, вешают на себя цепи, чтобы продемонстрировать вкус к хард року?

– Именно… Хотя, будем честны, рейв – тоже субкультура. И ведь мы оба здесь.

Ада покачала головой.

– Я не ношу все эти балахоны, как ты мог заметить. Не коллекционирую статуэтки Ганеши, не рисую на себе узоры хной, не верю в просветление через медитацию. Не верю, что за всем этим есть хоть какая-то идеология – или даже самая ничтожная идея. Не верю, что прием кислоты хоть кого-то, когда-то сделал хоть на йоту умнее. Я просто употребляю, и приятно провожу время. И ребята, – она сделала жест в сторону гостиной, – на самом деле, тоже, просто не знают этого. Или знают – но не скажут вслух.

«А ведь она права», – подумал я.

Ада вздохнула.

– Народ употребляет психоделики, и на полном серьезе думает, что это поможет выудить ответы оттуда, где их никогда не было.

Она передала мне трубку; набрав в легкие дыма, я осторожно выпустил его в пустой бокал из-под колы.

– «Что там в это время года на Титане?» – улыбнулась она.

– Знаешь тот старый фильм?..

– Обожаю его.

И именно в этот момент, словно по какому-то наитию, я задал ей свой вопрос. И я даже не могу вспомнить, как именно сформулировал его – но, очевидно, и слова, и вечер, и количество МДМА оказались подходящими – и Ада рассказала мне историю, которая, наконец, расставила все по местам.

…Отец Ады был военным, и, когда она была маленькой, семья часто переезжала. Девочка успела сменить несколько школ, и везде хорошо адаптировалась, пока последним переводом отца не отправили дослуживать в Волгоград. Там его и забрала онкология – не без помощи местных врачей, которые усердно прогревали опухоль, приняв ранние симптомы за бронхит. Это произошло так быстро, что она даже не помнила периода его болезни. Словно в один день папа был совершенно здоров, а на следующий его уже хоронили. И так они с матерью остались вдвоем в совершенно чужом городе – и в который раз девочка пошла в новую школу.

Новая школа встретила ее очень плохо. Не то, чтобы на это были какие-то особые причины – просто стадо выбирает для травли того, кого выбирает. И это была бы обычная история про гадкого утенка, если бы не одно но: утенок не был гадким.

Вскоре начался пубертат, и девочка очень быстро расцвела. В старших классах она была самой красивой в школе. Рассказывая мне о том времени, несмотря на весь анестезирующий эффект МДМА, она явно опускала детали и старательно подбирала самые обтекаемые выражения – но я мог бы суммировать все услышанное в одной короткой фразе: она слишком рано узнала слишком много о природе людей.

Одноклассницы ненавидели ее до боли в зубах, распуская о ней грязные слухи. Юноши в школе в лучшем случае демонстративно игнорировали ее. Но те же самые юноши пытались подкатывать к ней, когда им казалось, что об этом никто не узнает – и тогда, не получив в ответ ничего, кроме ледяного презрения, бедные ублюдки писали ей по вечерам похабные СМС, не понимая, что они давным-давно в черном списке и адресат ничего не прочтет.

И именно это, по ее словам, больше всего поразило ее тогда – желание этих одноклеточных оставаться частью стада превалировало у них даже над инстинктом размножения.

Закончив школу, она единственная из всего выпуска уехала учиться за границу. Мама умерла в том же году. В Россию она больше не возвращалась.