Последний козырь

— Не думаю, — покачивает головой Стрельцов. — Жуков сам страшится этих слухов и уверяет, что Козырь был слишком осторожен, чтобы посвящать его в свои секреты.

— Этому трудно поверить. Насколько мне известно, они были не только сообщниками, но и друзьями. Во всяком случае, таково было мнение всех, кто их знал. На следствии, правда, Жуков вынужден был дать некоторые показания, которые усугубляли вину Козыря.

— Может быть, вот этого-то и не простил ему Козырь? Во всяком случае, это могло послужить поводом для слухов о предательстве Жукова.

— А зачем Самойлов в Прудки ездил? — спрашивает Стрельцов Ковалева. — Его это инициатива или вы посылали?

— Я поручил ему поинтересоваться почтовотелеграфными отделениями нашей дороги. Санкция прокурора на это имеется.

— И в Дубках тоже?

— Я ведь не знал, что и вы почтовым отделением Дубков заинтересуетесь. Но внимание его привлекли лишь Прудки. На всех остальных станциях ничего подозрительного он не заметил. Сейчас Самойлов принесет официальную справку со своими выводами. Не мешает и вам с ними познакомиться.

Полковник снимает трубку внутреннего телефона и вызывает Самойлова.

— Я жду вас, товарищ старший лейтенант.

Самойлов не заставляет себя долго ждать. Небрежно кивнув Стрельцову, он кладет на стол полковника Ковалева папку.

— Здесь результат обследования почтовотелеграфного отделения станции Прудки, товарищ полковник.

— Так, так… Любопытно! — оживляется Ковалев, торопливо пробегая глазами справку Самойлова. — Вот, полюбуйтесь сами, Василий Николаевич! — Он протягивает Стрельцову страницу из справки Самойлова с текстом двух телеграмм.

Капитан дважды перечитывает их содержание, не торопясь с выводами, хотя догадывается, что и полковник Ковалев, и старший лейтенант Самойлов уже разгадали истинный их смысл. А телеграммы очень короткие. В одной всего четыре слова: "Митя приедет девятнадцатого семнадцатым". Вторая чуть подлиннее: "Двадцатого день совершеннолетия Кати. Не забудь поздравить". Подписи под ними разные. Даты отправления тоже. Адресованы они разным лицам в почтовое отделение станции Грибово.

— Понимаете, что к чему? — довольно щурясь, спрашивает Ковалев. — Это ведь явный шифр, Василий Николаевич, и не очень хитроумный притом.

— А подлинный их смысл, видимо, таков, — торопится блеснуть своей сообразительностью старший лейтенант Самойлов. — В первой: "Ценный груз в вагоне девятнадцатом, стрелок на тормозной площадке семнадцатого". Во второй: "Ценный груз в двадцатом, стрелок на площадке восемнадцатого". Число "восемнадцать", вне всяких сомнений, зашифровано тут словами "совершеннолетие Кати".

Самойлов так и сияет весь от самодовольства. Ждет, видимо, похвалы полковника. Но Ковалев молчит.

— Такое толкование текстов телеграмм может быть совершенно произвольным, — замечает Стрельцов, не глядя на Самойлова. — А скорее всего — преднамеренным. Догадку нужно еще подтвердить убедительными фактами.

— А то, что даты их отправления точно соответствуют дням хищения ценных грузов из девятьсот восьмого, разве не подтверждает моей догадки? — выкладывает Самойлов первый аргумент.

— Это тоже может быть чистейшей случайностью.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — снисходительно соглашается Самойлов. — Допустим, что и это всего лишь случайное совпадение. Ну, а то, что в первом случае стрелок действительно находился на тормозной площадке семнадцатого вагона, а ценный груз помещался в девятнадцатом, тоже чистейшая случайность? И то, что текст второй телеграммы подтверждается такими же фактами, все еще ни в чем вас не убеждает? Не слишком ли много случайностей? — иронически усмехается Самойлов.

— Одно совпадение действительно можно было бы приписать случаю, — подытоживает Ковалев, — но дважды подобные совпадения, согласитесь сами, невероятны. Придется вам сдаться, товарищ капитан.

— Ничего другого не остается, — шутливо поднимает руки вверх Стрельцов.

А упрямился он не только потому, что недолюбливал Самойлова. Есть и другая причина. В связи с тем, что Жуков был замечен в Прудках, из которых отправлялись эти телеграммы, причастность его к ограблению девятьсот восьмого становится более вероятной. А Стрельцов все еще в этом не уверен.

— Ну, вот мы и пришли к единому мнению о смысле добытых товарищем Самойловым телеграмм, — удовлетворенно продолжает Ковалев. — Давайте теперь двигаться дальше. В том, что они предназначались Козырю, тоже, кажется, нет ни у кого сомнений. Но тут я должен сделать одно существенное примечание: кличку "Козырь" мы будем употреблять условно, ибо это еще не доказано. Нет сомнений и в том, что посылал Козырю эти телеграммы его наводчик. Ну, а кто же именно?

— Жуков, — не задумываясь, отвечает Самойлов.

— А у меня нет пока такой уверенности, — неожиданно для Стрельцова возражает Ковалев. — Жукову для этого незачем было бы ездить в Прудки. Он мог посылать их Козырю и отсюда.

— Если только он вообще к этому причастен, — замечает Стрельцов. — Я лично думаю…

— А вот это тоже рано еще утверждать, — прерывает его полковник. — Во всяком случае, до тех пор, пока мы не узнаем, зачем ездил Жуков в Прудки. Зато несомненно другое: телеграммы эти либо сам Козырь, либо кто-то из его сообщников получает в Грибово.

— Уж это-то бесспорно, — подтверждает Самойлов.

— Вы можете быть свободны, товарищ Самойлов, — говорит Ковалев и, оставшись со Стрельцовым, продолжает: — Нужно заняться этими станциями: Прудками и Грибово. Вам понадобится кто-нибудь кроме Карцева?

— Пока достаточно и одного Карцева, товарищ полковник. Сегодня уже поздно, а завтра мы с ним побываем и в Прудках, и в Грибово.

— А какого вы мнения о вашем помощнике?

— Со временем из него выйдет толковый оперативный работник.

Весь остаток дня Стрельцов не покидает своего кабинета. Надо детально продумать план завтрашних действий. Стол его завален различными справочниками, расписаниями поездов, планами железнодорожных узлов, подробными схемами станций со всеми сооружениями.

О том, что пора домой, капитан вспоминает лишь после звонка жены.

— Ты не забыл, что пригласил на ужин Карцева? — спрашивает она.

— Ну что ты, Таня, помню, конечно!

— Смотри не опаздывай.

— Постараюсь.

Он давно собирался познакомить жену со своим помощником и решил сделать это сегодня. Да и самому хотелось побыть с Карцевым в неслужебной обстановке, присмотреться к нему поближе.

Закончив все неотложное, капитан прячет в сейф документы, торопливо надевает шинель и собирается уже закрыть на ключ кабинет, как вдруг раздается телефонный звонок. Дежурный докладывает, что гражданин Жуков непременно хочет его видеть.

Капитану кажется, что Жуков входит к нему как-то уж очень робко. На нем выгоревший на солнце темно-синий прорезиненный плащ, в руках поношенная кепка такого же цвета. Лицо бледное, но глаза не такие тревожные, как всегда. Это успокаивает Стрельцова.

— Извините, товарищ капитан, что я так поздно. Пришлось дождаться темноты, чтобы меня не могли узнать… Типа одного я вчера встретил, но не смог сразу вам об этом сообщить.

— Уж не самого ли Козыря?

— Да нет, другого, но тоже из воровской братии.

— А к Козырю он имеет какое-нибудь отношение?

— Имел в свое время, — неопределенно произносит Жуков, переминаясь с ноги на ногу. — А теперь — кто его знает…

— Присаживайтесь, — приглашает капитан, кивая на стул, стоящий возле стола.

Сняв шинель, тоже садится за стол по другую сторону.

— Расскажите мне об этой встрече подробнее, Петр Иванович.

— Пока ничего определенного о человеке том сказать не могу. Только уверен, что появился он тут не случайно.

— А фамилию его вы не знаете?

— Фамилию не знаю, а кличка у него "Куркуль": говорили, будто отец его был когда-то раскулачен, вот и прозвали Куркулем. На Украине так кулаков звали. А встретил я его, когда он в пригородный поезд садился, и незаметно проследил до Прудков. Похоже, что он там обосновался. И вот еще что мне хочется показать вам…

Он достает из кармана помятую любительскую фотографию и протягивает Стрельцову. На ней изображены три человека. В одном капитан сразу узнает Жукова. Рядом с ним темноволосый средних лет мужчина с тяжелым подбородком и свирепым выражением лица.

— Козырь это, — с едва уловимым оттенком почтительности произносит Жуков.

— А какого он роста и телосложения? Имеет ли какие-нибудь особые приметы?

Все это Стрельцову уже сообщил полковник Ковалев, но ему интересно, как Жуков будет описывать Козыря.

— Здоровенный такой. — Жуков расправляет для наглядности собственные плечи. — На циркового борца очень похож и силы необыкновенной. Когда здоровался, так руку стискивал, что хоть караул кричи. Волосы черные. А походка вразвалочку, как у моряка. Пригодятся вам эти сведения, товарищ капитан?

— Пригодятся, Петр Иванович. Справа от него вы, конечно. А кто слева?

— А это и есть тот самый Куркуль, которого я вчера встретил. Его физиономия на снимке больше всего пострадала, семилетней давности фотография-то…

— Да, его действительно трудно разглядеть.

— Он и в жизни теперь здорово переменился, — продолжает Жуков. — Видите, какие у него патлы? А теперь от прежней шевелюры одно только воспоминание…

— А почему вы втроем на этой фотографии? Дружили?

— Какая между нами могла быть дружба? — криво усмехается Жуков. — Это младший братишка мой случайно нас щелкнул: Козырь был в тот день навеселе, а то ни за что бы не стал фотографироваться. Да и не думал, наверно, что у десятилетнего пацана что-нибудь путное получится.

— А чем же занимался Куркуль?

— Помогал Козырю добычу сбывать и здорово на этом наживался. Козырь был не из мелочных, не торговался с ним. Может быть, Куркуль и сейчас промышляет тем же…

— И снова с Козырем?

— Возможно…

— А сидел он за что?

— Попался на самостоятельной краже, хотя воровством занимался редко. А о том, что барышничал, наверно, и не знает никто.

— Ну, а как выглядит теперь этот Куркуль? Сколько ему лет, какой рост? Опишите его подробнее.

— Да уж он в годах. Около сорока, пожалуй. Высокий, сутуловатый. Был когда-то ярко-рыжим, а теперь какой-то серый. Одет тоже во что-то серое… Больше ничего о нем не могу рассказать, товарищ капитан.

Как только Жуков уходит, Стрельцов звонит полковнику: тот частенько засиживается в своем кабинете. Капитану везет — Ковалев у себя.

— Можно к вам, товарищ полковник?

— Прошу.

Войдя в кабинет, Стрельцов молча кладет на стол фотографию, принесенную Жуковым. Едва взглянув на нее, Ковалев восклицает:

— Сашка Козырь! Откуда это у вас?

— Жуков принес.

— Жуков? — удивляется полковник.

— Да, он, — подтверждает Стрельцов и рассказывает Ковалеву о своем разговоре с бывшим наводчиком Козыря.

— К сожалению, этой фотографией нам не удастся, наверно, воспользоваться, — вздыхает Ковалев, выслушав Стрельцова. — Куркуля на ней не разглядеть. К тому же, по словам Жукова, он теперь вообще мало похож на то, что тут изображено. На всякий случай передайте снимок в научно-технический отдел, может быть, им удастся восстановить. А Куркулем нужно будет немедленно заняться. Попробуйте пока набросать его словесный портрет.