Хитрая затея

Глава 5. О делах и скуке

— Вы все, здесь присутствующие, показали способности, намного превышающие те, что требуются при работе с машинами и станками, использующими артефакты. Поэтому я отобрал вас для дальнейшего обучения. Я научу вас настраивать артефакты для выполнения любых необходимых задач, правильно следить за их состоянием и восстанавливать их при утрате свойств, — обведя слушателей взглядом, я убедился, что слушают меня с должным вниманием. Что ж, значит, с отбором учеников не ошибся…

Шла четвёртая седмица моего пребывания в Александрове. За это время я не только разобрался с потребностями завода в квалифицированной рабочей силе, но и смог эти потребности в значительной степени закрыть, подготовив в три захода людей, которым предстояло работать с оборудованием, имеющим встроенные артефакты. Не скажу, что и мне, и работникам такое обучение далось легко, но мы справились. Мне очень помог Ваня, точнее, Иван Иванович, как я велел величать его работникам. Да, поначалу они не принимали всерьёз мальчишку, коего по хозяйской блажи приходилось звать по имени-отчеству, но, во-первых, с хозяином особо не поспоришь, а, во-вторых, Ваня и сам быстро заставил их признать себя старшим — а как тут не признать-то, ежели он и знает больше, и умеет такое, от чего у работничков по первости глаза на лоб лезли?

А дальше началось самое интересное. Я отобрал тридцать два человека на более серьёзное учение, чтобы было кому выполнять работы, требующие более высокой квалификации и ответственности. Тридцать два одарённых второго и третьего разрядов, что при их простонародном происхождении было вполне обычным уровнем. То есть сначала их набралось даже тридцать четыре, но когда дошло до подписания с каждым отдельного ряда[10], где подробно прописывались их обязанности, один посчитал те обязанности для себя неподъёмными и попросил его рассчитать, а второй на радостях напился, и пришёл на учёбу с хорошего такого похмелья, так что его первый учебный день оказался и последним, да ещё штраф я на него наложил изрядный. Выгонять с завода, правда, не стал, малый не без способностей, может, за ум ещё возьмётся и попадёт в следующий набор. По крайне мере, я на это надеялся.

Обязанности ряд налагал на моих учеников и правда значительные. Прежде всего, они должны были свою учёбу оплатить вычетами из получки. Да-да, именно оплатить. Что даром достаётся, то не особо и ценится, а так будут учиться старательно, за свои-то деньги. Приходить на занятия ученикам полагалось вовремя, за опоздание полагался штраф с обязательным изучением пропущенного. Одеваться на занятия надлежало в чистое и опрятное, а не в то шмотьё, в котором они привыкли работать, ну и, ясное дело, никакого хмельного — беспощадно штрафовать, а то и гнать поганой метлой я пообещал за один лишь запах. Впрочем, и будущая выгода обучения смотрелась более чем многообещающе, как в виде очень даже неплохого заработка, так и намного более благоприятных условий труда, и всё это ещё и с повышением социального статуса, пусть пока только среди работников завода. Ничего, скоро в городе моих учеников будут на улицах узнавать по зажиточному и довольному виду…

Кстати, о виде. Я, как и обещал, нарисовал Самойлову несколько эскизов спецодежды для мастеровых. Тягаться в рисовании с названой сестрицей я, конечно, не мог, но чему-то и меня в гимназии научили, так что изобразить классический для моего бывшего мира рабочий полукомбинезон с регулируемыми лямками и накладными карманами сумел вполне узнаваемо. Шить планировал из парусины, благо, тут же в Александровском уезде её и ткали. Поскольку даже работать без головного убора тут приличествует только крестьянам, добавил то, что французы называют «кепи», но фасона, в прошлой моей жизни пришедшего из Америки — и выглядит не так нелепо, как нынешние французские, и шить проще да дешевле, и носить удобнее. Цвет присоветовал выбрать зелёный, синий или серо-синий, в зависимости от стоимости красителей, а накладные карманы на груди и на боках, как и околыши кепи, делать разных цветов, и каждому цеху присвоить свой цвет или комбинацию цветов, чтобы удобно было различать работников, по принципу приборного сукна[11] на военных мундирах. Носить всё это предполагалось, по моему замыслу, с обычными народными рубахами-косоворотками, и их работники могли бы и свои собственные надевать, лишь бы не латаные-перелатаные и чистые были. Хотя и пошить такие рубахи для выдачи мастеровым тоже можно было бы, из неотбеленного полотна, чтобы подешевле.

— Никогда таких штанов-передников не видел, — удивился Самойлов. — Но смотрятся вполне пристойно, и работать удобно будет… Вот только как бы этакое одеяние назвать?

— В Германии в таком работают, не везде, правда, — мне снова пришлось перевести стрелки на немцев, чтобы не светиться своим авторством. Всё-таки остаться в будущих энциклопедиях изобретателем винтовок и револьверов почётнее, чем числиться автором фасонов одежды. Да и вообще, как-то это слишком уж по-английски…[12] — А назвать… Пусть будет роба, моряки так рабочую одежду называют. У нас же тоже рабочая.

Идею обозвать смесь штанов и фартука робой подкинула мне Варя, увидев мои рисунки и к месту вспомнив рассказы флотского лейтенанта Азарьева, мужа своей старшей сестры. Мне предложение понравилось, и вот я озвучил Самойлову новое для него слово.

— Роба? — Фаддей Степанович на несколько мгновений задумался. — А что, пусть и правда будет роба, как по мне, очень даже неплохо.

— Вот и замечательно, Фаддей Степанович, — заключил я. — Просчитайте, во сколько обойдётся закупка ткани, прочего материала, наём швей, и установим стоимость этой робы для наших работников.

— Покорнейше прошу меня простить, Алексей Филиппович, но… — Самойлов замялся.

— Но? — я показал, что жду продолжения.

— У меня, прошу прощения, от Филиппа Васильевича указание всячески вам содействовать в обучении работников, — виновато напомнил управляющий. Слово «только» он дипломатично пропустил, но я-то всё понял…

— Как и иным моим действиям по улучшению и ускорению выделки оружия, — с нажимом в голосе дополнил я его слова. — Вы же понимаете, что достойная одежда для работников, как и устроенные вами ватерклозеты и умывальники и задуманная вами же столовая, будут немало способствовать и улучшению работы, и ускорению выделки.

— Понимаю, Алексей Филиппович, — вздохнул Самойлов, — но, ещё раз прошу простить, я и за те ватерклозеты как-то пока волнуюсь, да и столовую завести хочется…

— Хорошо, Фаддей Степанович, — ничего хорошего я тут не видел, но желание управляющего подстраховаться, точнее, перестраховаться, вполне понимал. — Сделаем так. Вы, как я сказал, всё просчитаете, чтобы как только отец даст дозволение, можно было начать пошив роб. Я же беру на себя труд то самое дозволение получить.

— Просчитаю, Алексей Филиппович, в самом ближайшем времени просчитаю! — с видимым облегчением согласился Самойлов. М-да, и что мне с этой его перестраховкой делать? Написать отцу или подождать, пока он сам приедет смотреть, как идут наши дела? Подумав, решил подождать. В личном разговоре я почти наверняка смогу его убедить, а вот в переписке — не уверен. Ладно, хоть в обучение артефакторов Самойлов со своей осторожностью лезть не станет…

Но вообще, мало просто продавить через отца свою затею с робами и убедить его оставить как есть заведённые Самойловым уборные. Управляющий, как я успел убедиться, прекрасно понимает, что работа в человеческих условиях будет лучше работы в условиях скотских. И деньги считать умеет — его идея про столовую мне тоже понравилась, в том числе и с денежной стороны. Вот и надо уговорить отца, а вместе с ним дядю и брата, дать Фаддею Степановичу чуть побольше самостоятельности. Тем более, некоторое количество паёв Самойлову продано, стало быть, и прямая заинтересованность в успешной работе завода у него тоже есть, не за одно жалованье, пусть и немалое, служит.

Но вернусь к делам учебным. Своих учеников я для начала воодушевил кратенькой речью, в которой нарисовал яркими красками картину их будущего, затем поделил на две группы, одна из коих сразу и осталась на первое занятие, а вторая была пока что отпущена под обязательство явиться снова через пять часов. Зачем я так поступил? Сейчас объясню.

Самому мне в прошлой жизни приходилось и учиться, и учить других на курсах дополнительного профессионального образования и повышения квалификации, так что систему я знал неплохо. Там, где я учился, а потом и преподавал, было два учебных режима — четырёхчасовой и восьмичасовой, то есть для тех, у кого на учёбу имелись только свободные вечера после работы, и тех, кто мог себе позволить учиться полный день. Часы, понятно, подразумевались академические, которые по сорок пять минут. Здесь же о восьмичасовом учебном дне лучше и не вспоминать, избыточная и неподъёмная нагрузка на мозги для местных получится. Тут и четыре-то часа за день уже более чем немало, так что и перерывы я тоже запланировал почаще — всё-таки полученный при обучении Ивана опыт даром не прошёл. Вот и пришлось поделить учеников на утреннюю и вечернюю группы, или, если угодно, дообеденную и послеобеденную. Выходными я сделал четверги и воскресенья, остальные дни на седмице моим ученикам приходилось подставлять свои головы под заполнение новыми знаниями. Всего обучение я рассчитал на четыре седмицы, опять же из-за непривычки здешних людей, особенно из простого народа, к таким умственным нагрузкам. Да что я о нагрузках, если моим ученикам просто тупо записывать за мной и то нелегко! Хорошо хоть, есть куда и чем — в стоимость обучения я включил и тетради, и карандаши, причём карандаши грифельные, ими писать удобнее и быстрее, чем свинцовыми, да и руки они не пачкают.

Ладно, хватит о трудностях своих учеников, мне и самому поначалу не так-то и легко было. Но у меня-то и по прошлой жизни устойчивая привычка к умственной работе имелась, и тут не забыл ещё университетский опыт, так что втянулся быстро. А уж когда учитель втягивается, то и ученикам ничего иного не остаётся. Тем более, у меня был Ваня, и он не только помогал мне, особенно при проведении практических занятий, но и личным примером наглядно и убедительно показывал пользу учения. Ничего удивительного, что к концу первой учебной седмицы втянулись в дело и ученики, а к середине седмицы второй уже не только мне, но и Ване стал заметен их живой и искренний интерес к учёбе. Что ж, этого и следовало ожидать.

Увы, однако же, и ах, но все эти несомненные успехи на преподавательском поприще имели и обратную сторону — никак у меня не выходило уделять больше времени и внимания Вареньке. Даже четверги, когда мои ученики отдыхали от занятий, я не мог полностью посвятить общению с супругой, потому как и иных дел на заводе у меня хватало.

…Помнится, прошлым летом вспыхнула искорка взаимного влечения между моим младшим братом Митькой и Лизой Арсеньевой, племянницей полковника Хлебовича из Военной Палаты. Этим летом выяснилось, что искорка превратилась в небольшой, однако же вполне живой костерок, и имелась весьма высокая вероятность того, что едва Митька выпустится из кадетских рот и поступит в полк, как ему придётся испрашивать у полкового командира разрешения на женитьбу. У отца такой поворот никаких возражений не встретил, у матушки и нас с Васькой тоже, а уж полковник Хлебович увлечение племянницы всецело приветствовал. Вот когда Константин Афанасьевич хвалился, что выучил племянницу стрелять из пистолета и посетовал, что револьвер моей системы для неё уж больно тяжёл, появилась у меня мысль о дамском револьвере. А сейчас я загрузил Никифора Гаврилова и Ефима Семёнова работой по воплощению этой мысли в железе.