Филарет - Патриарх Московский
- Автор: Михаил Шелест
- Жанр: Альтернативная история / Историческая проза / Попаданцы / Самиздат, сетевая литература
Читать книгу "Филарет - Патриарх Московский"
* * *
— Ну-ка… Если двадцать пять копеек раздать пятерым э-э-э опричным воям, сколько будет у каждого?
Я посмотрел на царя снисходительно, но удержался от того же в голосе.
— Пять, государь. Это просто, — сказал я.
Иван Васильевич уже некоторое время экзаменовал меня, но дальше таблицы умножения на «пять», почему-то озадачить меня не решался.
— Можно я сам себе придумаю задачу, государь. Похоже, вы меня жалеете.
Царь посмотрел на нахмурившегося Михаила Головина и, увидев, что тот кивнул, пожал плечами и сказал:
— Давай сам.
— Казна выдала сотнику для выдачи награды за сражение пятьсот копеек.
— Московских? Мало что-то… Что за сражение такое? Ежели сотня конная, то не меньше пяти тысяч.
Я улыбнулся.
— Пусть будет пять тысяч. Однако после сражения в сотне осталось э-э-э тридцать два всадника. Вопрос… Сколько денег у сотника если он «московки» поменял на «новгородки»?
— Хм… Мудрёно, — улыбнулся царь. — И сколько? Хотя нет. Расскажи, как считать будешь? Снова без счёта костьми? Только умом?
Я тоже улыбнулся.
— Да, государь. Начнём. Каждому конному воину за сражение полагалось по пятьдесят копеек, потому что пятьдесят тысяч мы делим на сотню. Правильно?
— Давай-давай, — подмигнул мне царь.
Похоже моя игра ему нравилась.
— Вот… Но конных осталось только тридцать два, поэтому пятьдесят умножаем на тридцать два.
— Что делаем? Умножаем? Это как? — сделал «стойку», подавшись вперёд, царь и тут же ойкнул.
— Э-э-э… Значит берём тридцать два раза.
— А-а-а… Так бы и говорил, — прокряхтел Иван Васильевич, морщась от боли. — Вот лихоманка бисова! Прости, Господи!
— Значит выдал сотник одну тысячу шестьсот копеек. Вычитаем их из пяти тысяч и получаем три тысячи четыреста «московок». Делим их пополам и получаем одну тысячу семьсот «новгородок». Как-то так, великий государь.
— Силё-ё-ён ты, брат. Значит ты всю «пифагорову таблицу» знаешь?
— Всю? — удивился я. — Всю её никто не знает. Она бесконечная. А до десяти знаю. Но в том то и дело, что слишком она неудобная для счёта, ведь не упомнишь всё умножение.
— Не упомнишь. Так для того счёт костями есть, — хмыкнул царь.
— А ты, государь, считаешь сам большие цифры?
Иван Васильевич смутился.
— Не особо. То не надобно мне.
— Во-о-о-т, — развёл я руками. — На костях посчитал, и буквами записал. Не ладно так.
— А как надо? — спросил царь и покачал головой. — Вот вы греки… Горазды на выдумки. Он у тебя, Михал Петрович, точно — Пифагор. Сказывай далее, отрок.
Я подошёл к счётной доске, специально принесённой для экзамена, и написал:BI.B=ДК.
— Вот — двенадцать помножить на два, получится — двадцать и четыре. Без костного счёта не посчитать. А если записать индийскими цифрами, то всё станет просто и поятно.
Я написал: 12.2=24.
— Это — десятки, это — единицы. На это указывает порядок расстановки.
Царь смотрел на доску ничего не понимая, а вот дед заинтересовался.
— Ну-ка, ну-ка, — проговорил он. — Эту цифирь я знаю. Приходил в Кафу купец из тех мест. Мы тогла с посольством там были, великий государь. Ну и торговали маленько. Вот он так записывал. Считал и писал сначала по-своему, а потом по-нашему. Сходилось. А ты, значит и это усвоил? Вот шельмец!
Дед восторженно разулыбался.
— Так ладно… Если эту цифирь вставить в таблицу Пифагора, вообще всё будет понятно. Вот…
Я написал: 1,2,3,4,5 по-горизонтали и то же самое по вертикали, а в точках пресечении цифр их произведение.
— Вот и всё. Легко, да? — спросил я.
Иван Васильевич и Михаил Петрович переглянулись.
— Охренеть, — сказал дед.
— Тут даже ко мне, кажется, дошло, — медленно проговорил царь. — Подрастёт мой Фёдор, тебе отдам в ученики.
— А сколько ему сейчас лет?
— Э-э-э, — задумался государь, что-то считая в уме. — Четыре вот в мае исполнилось. Старшему Ивану семь лет в марте исполнилось. А тебе, малой?
— Зимой восемь стукнуло.
— О как! Силён! И значит, ты эти листы исписал? — спросил царь, пытаясь отойти от непонятной ему математики.
— Так и есть, — кивнул головой я.
— Кто надоумил?
— Само пришло. Вот деда не даст солгать.
— Ховрины не лгут, — сказал дед и поправился. — Не лгут Московским царям.
— Потому, что клятву верности давали, но он-то не давал.
Царь улыбнулся хитро сощурившись.
— Я русский, а значит верен тебе.
Царь вдруг помрачнел, словно на него нашла туча и покачал головой.
— Не все так думают. Нет у нас такого понятия, — верность государству по рождению. Уходят князья и бояре в Литву вместе с дружинами. И какие князья и бояре⁈ Обласканные! Эх!
Иван махнул рукой, резко встал с кресла и вскрикнул от боли, схватившись обеими руками за поясницу.
— Ох-о-хо… Вот беда-то.
Он, оставаясь в чуть наклонённом вперёд положении, попытался сесть в деревянное кресло обратно, но я шагнул вперёд и придержал его за локоть.
— Великий государь, позволь помочь⁈ — спросил я.
— Чем ты поможешь, отрок?
— Я пчёл принёс. Видел, как знахарь на торжище пчёлами лечил. Он скрывал, да я подсмотрел. Помнёт-помнёт болезному спину, а сам из плошки пчелу вынет за крылья, да приставит к спине. А она и ужаль… И всё лечение.
— И сразу проходит? — удивился царь.
— Не сразу. Но многие приходили и вспоминали прошлые случаи и говорили, что тогда помог, помоги и сейчас.
— Ты, что, пчёл принёс?
— Принёс.
— А зачем они тебе?
— Так, тебя, государь, лечить. Деда сказал, что у тебя поясницу прихватило, а я и вспомнил про пчёл. Вспомнил и побежал в сад. Там пчёл полно.
— А, ну, покажь!
— Вот.
Я достал из-за пазухи бутылёк из тёмно-зелёного стекла и протянул царю.
— Только не открывай. Улетят.
— Много там? — спросил царь, прикладывая склянку к уху.
— Десяток.
— Маятся, — проговорил царь, жалостливо скривившись. — Помрут ведь. У них, как у Кощёя Бессмертного — смерть на конце иглы. Ужалят и помирают. Не жалко?
— Вот ещё! — дёрнул плечами я. — Что такое пчёлы и что такое государь? Две большие разницы.
Иван Васильевич посмотрел на меня, грустно усмехнулся и, потрепав меня по волосам ладонью, произнёс:
— Лечи уж, Федька-Пифагор. Только раздеться помоги. Михал Петрович, подсоби рубаху снять.
— Задерём только до самой головы, — сказал я. — Не надо совсем снимать.
Рубаху приподняли и я приступил к Ивану Васильевичу сзади. Он стоял прямо, упираясь руками на спинку кресла. Тело у него было крепким и хорошо развитые дельтовидные мышцы и плечи расширяли его значительно по сравнению с нижней частью.
— Это я, когда Казань взяли, застудился. Продуло и зело спину прихватило в первый раз. Но тогда знахарь из местных мокшан помог. Мазью с гадьчьим ядом помазал меня и к утру, как рукой… Ой!
— Терпи государь.
Я вынул вторую пчелу и ткнул ею справа от позвоночника.
— Ой!
— Потерпи, государь.
Я прошёлся пчёлами по обе стороны от хребта с поясницы до копчика. И начал считать секунды. Иван Васильевич по причине своей болезни прибывал в своей спальне раздетый до исподнего, и когда мы пришли с дедом, лежал. Однако, когда прочитал моё «Введение», его, как пружиной с постели сбросило. Ну и началось…
Сейчас он стоял передо мной с голым задом, и я думал, что делать дальше.
— Великий государь нужные места я обколол. Ещё осталось шесть пчёлок, но опасаюсь я много яда в тебя впускать. Кто знает, как подействует. Сейчас надо обождать примерно один часец[4]. Потом жала уберём. Склянку с пчёлами я оставлю. Ежели что, рынду попросишь, или царицу они их тебе вставят.
— Кого? Настасью? Да, какой с неё лекарь? Да ещё пчёлами… Она их боится пуще огня.
Государь рассмеялся.
— А рынде я свой зад показывать не хочу. Мало ли что у них на уме, у воев этих…
Я делано округлил глаза.
— Что дивишься? Хватит этот ещё рында по башке кулаком. А ты о чём подумал, отрок?
Царь рассмеялся и погрозил мне пальцем.
— Сам придёшь. Раз сам начал, сам и закончишь справу свою. А я награжу тебя изрядно, коли полегчает. А за это…
Царь ткнул пальцем в лежащие на деревянном кресле исписанные листы…
— Отпиши-ка, Михал Петрович, сему отроку…
Он посмотрел на казначея и задумался, теребя бороду.
— Младый ещё он. Так бы, за такую справу, и поместья не жалко, но расписано всё по избранным. Нет земель свободных.
Царь напрягся лицом, сведя густые брови на переносице. Нижняя губа выдвинулась вперёд и потому его большой нос почти достал верхнюю губу. «На нашего Буншу похож», — вспомнилось мне где-то слышанное.
— Коня, сбрую? Мал ещё, — продолжал размышлять вслух Иван Васильевич. — Шубу? Да, ну!
— Может его на оклад взять? В казначейство. Он сим «Введением» уже привнёс разума в справу нашу казначейскую, а с его индийской цифирью и этим, как его, «умножением», там хоть посчитать всё можно будет, переведя всю рухлядь на деньги.
Царь посмотрел, на меня не распрямляя бровей, потом вдруг резко вскинул их и, словно прозрев, воскликнул:
— А ведь правде твоя, Михал Петрович. Вноси его в боярский список и приписывай к казне, но не сорока твои соболиные считать, а в разрядные палаты со всеми там записями разбираться. Зело борзо он буквицы пишет.
— Заклюют его там дьяки, великий государь, да и ослепнет в скорости.
— Так не говорю же, чтобы сиднем там сидел. Пусть походит, присмотрится, что там дьяки творят. Чую, что в родословцы древние они кривду пишут. Понаехало из земель заморских, немецких, да литовских быдла всякого с родословными «липовыми». И крутятся они возле дьяков тех. Сказывают мне. У тебя в палатах места не прибавится, а вот людишек придётся добавить, я думаю, чтобы учёт сей ввести.
Царь снова ткнул пальцем в мою писанину.
— А потому место там ему не найдётся, вот пусть и посидит там. А кто «клевать» начнёт пусть скажет. Мы того укоротим.
Царь наклонился заглянул мне прямо в глаза.
— Жду от тебя новый счёт. Переведи нашу цифирь на свою. В нашей, если честно, я ни черта, прости Господи, не понимаю. Читать читаю, да. Складываю кое-как, а с большой цифирью даже и не связываюсь.
— Думаю, мало кто может обойтись без костного счёта, да на перстах ещё я, к примеру, могу. А так, как он, — дед показал на меня пальцем, — верно никто у нас не может.
— Вот и я о том. Изложишь на бумаге, приставлю тебя к наследнику моему наставником. Осилишь?
— Осилю, государь. Давно о том думаю. Бумаги не было и чернил. Тятя не давал.
— Вишь, как… Болван твой тятя, хоть и воевода исправный. Тоже из тех, кто предан мне и делу моему. Спаси его бог. Да и Анастасия моя — добрая душа — из вашего рода. Подрастёшь, пойдёшь в избранные, станешь служить мне?
— Так… Уже, вроде, служу, — неуверенно пожал я плечами.
— И то.
— Давай, государь, жала изыму
Иван Васильевич снова развернулся спиной. Дед приподнял ему рубаху, а я повыдёргивал жала с опустошёнными мешочками.
— С сего дня и вписывай его в боярский список. Указ подготовь и принеси мне на подпись, Михал Петрович, сей же день. — Говорил царь, пока я его «оперировал».
— Тут же и принесу, великий государь, — согласился дед, оправляя ему рубаху.
— Как писать его станешь, Захарьиным, или Головиным?