Мир совкового периода. Первая кровь

Глава 2. Ничейная собственность

Кухни в нашей общаге были на каждом этаже, но на моей памяти почти никто по прямому назначению их не использовал. Абитуриенты, зачисленные в славные ряды заборостроителей, первым делом приобретали вскладчину какую-нибудь простенькую электрическую плитку и готовили еду у себя в комнате. Просто потому, что студент, решивший, допустим, пожарить картошку на общей кухне, привлекал целую толпу халявщиков.

Конечно, никто не отбирал у них нажитое непосильным трудом — видимо, это считалось неспортивным. Но и чтобы просто отказать паре-тройке весьма прожорливых рыл, на которых не действовали никакие разумные доводы, нужно было обладать незаурядной смелостью и силой воли на уровне, недоступном первокурсникам. Это уже потом, после первого же Нового года, чувство такта, стеснительность и стремление помочь ближнему исчезали у обитателей общаги как ненужные и вредные атавизмы. Но в самом начале нелегкого студенческого пути они — ну или мы — были пугливы, стеснительны и боялись пререкаться с взрослыми, которыми выглядели с точки зрения вчерашних школьников все старшекурсники.

По комнатам халявщики почему-то не ходили.

В общем, кухня большую часть времени пустовала и использовалась не совсем по прямому назначению. Девушки, например, кипятили там бельё или вываривали в больших баках джинсы, наводняя коридор отвратительным запахом хлорки — это уже к концу десятилетия, сейчас джинсы недоступная роскошь. Но чаще всего кухни использовались как курилки, особенно по холодной поре, когда на большие балконы пожарного хода выходили, лишь закутавшись в шубы.

В принципе, народ курил и в комнатах; это не поощрялось, но кто в студенчестве обращал внимание на какие-то там запреты и ограничения? Значение имело лишь мнение соседей — если они разделяли увлечение сигаретами, то дымить можно было всем вместе, не совершая утомительных телодвижений к месту курения.

Наша комната на первом курсе была некурящей. Дёма иногда баловался, я тоже пробовал, а вот Жасым лишь качал головой, глядя на наше стремление побыстрее повзрослеть. Казах, кстати, так и не закурил до самого отъезда — а что с ним стало на родине, я не знал. Сам я некоторое время серьезно курил на втором курсе, но бросил, познакомившись со своей первой женой. Потом несколько раз начинал снова, особенно в тяжкие периоды разводов или проблем на работе, но бросил окончательно, когда такси превратилось в цивилизованный сервис.

Но сейчас сигареты были мне нужны.

У меня их не было, но вот у Дёмыча в тумбочке запас имелся — и не какая-то там «Прима» или «Беломорканал», а пачка очень цивильной болгарской «БТ», которые в те годы считались «дамскими» и «легкими» — конечно, только по сравнению с продукцией моршанской табачной фабрики. Стоили они целых восемьдесят копеек и для студенческого бюджета были непомерной нагрузкой; я, например, в редкие периоды интенсивного курения на первых курсах обходился более демократичными «Ту-134» или «Стюардессой» — они стоили как «Ява», но были много мягче, и в них не было пеньков вместо табака. Но наш Демьян был парнем богатым. Он приехал из закрытого городка на Севере, его отец занимал достаточно высокую должность и сына материально поддерживал, хоть давно и ушел от них с матерью. В общем, деньги у Дёмы периодически водились, вот только тратил он их как-то бестолково, потому что периодически перехватывал рубль-другой до перевода с родины.

В комнате я решил не дымить и отправился на кухню. Уселся в этом царстве Цзао Цзюня прямо на пол, прислонившись спиной к ребристому радиатору батареи, и закурил. Выпустил большой клуб густого дыма, почувствовал подзабытое ощущение в глотке и чувство невыразимого довольства. И начал думать.

В первую очередь я вспомнил про теорию червоточин. В моём будущем её продвигали как одну из самых вероятных основ для создания машин времени или телепортации на космические расстояния, был даже какой-то фильм на эту тему

Теория любопытная и с её помощью некоторые сомнительные личности объясняли, например, пропажу людей. Правда, счет таких пропаданцев только у нас, в России, шел на сотни тысяч ежегодно, а что творилось в мире — бог весть. Каких-нибудь африканцев или жителей латиноамериканской пампы вообще никто не считал, а в миллиардных Индии и Китае регулярно исчезали, наверное, миллионы граждан.

Подавляющее большинство пропавших обнаруживались сами. Кто-то по пьянке улетел в Питер, на 3-ю улицу Строителей, дом 25. Кто-то тупо бежал от кредиторов — особенно если этими кредиторами были некие серьезные ребята с серьезными лицами — или от алиментов. Кто-то с детства был склонен к перемене мест, но забыл хоть кому-нибудь поведать об этой своей особенности.

Иногда потеряшек находили, но не сразу, а спустя десяток лет, и были они, как правило, жертвами криминальных разборок, исполнители которых постарались хорошенько замести следы преступления. Примерно полпроцента от общего числе пропавших не всплывали никогда. Большинство из них — те же жертвы преступлений, только спрятанные очень хорошо. Но какую-то долю малую этих пропавших можно было списать как раз на червоточины.

Разумеется, всерьез я в эти червоточины не верил — чтобы внести заметный вклад в исчезновение людей, их количество должно быть запредельным. Вселенная всё же слишком велика для того, чтобы всё пока не познанное крутилось вокруг Земли, крошечного булыжника, летающего в пустоте вокруг среднестатистической звездочки типа G2V на задворках не слишком примечательной спиральной галактики в одном из тысяч скоплений. Мест для аномалий в наблюдаемом Мире — с избытком, и теория вероятностей не на стороне человечества. Но в бесконечной вселенной происходит бесконечно большое число событий, и какие-то из них, наверное, случаются и на Земле.

Правда, червоточинам должно быть плевать, в какой части земной коры появляться и что отправлять в путешествие по пространству-времени. Это может быть кусок железа из внешнего ядра или набор силикатов и оксидов из нижней мантии. Пара вёдер песка с бархана пустыни Намиб или заснеженный осколок Эвереста. Несколько бочек морской воды — что гораздо вероятнее Эвереста, учитывая соотношение суши и океана. В общем, выбор у червоточин огромный — как и набор точек прибытия. Ведь никто не найдет попавшего в такую переделку человека, если его выкинет в окрестностях какого-нибудь квазара.

Но иногда вероятности выстраиваются в нужном порядке, и всё складывается относительно удачно — если, конечно, подобное можно назвать удачей. Я посчитал, что это мой случай.

Правда, в прочитанных статьях речь шла о путешествии через червоточины физических объектов, а не отдельно взятого сознания, но ничего другого для объяснения случившегося я придумать не мог. Всё же многолетний труд в качестве младшего обслуживающего персонала наложил свой отпечаток на моё мышление и живость моего ума. Хорошо, что про червоточины смог вспомнить.

Впрочем, мои рассуждения пытались пойти дальше. Я даже представил, что мирозданию, чтобы переместить меня в нужный момент, пришлось обнулять сорокалетние перемещения Солнечной системы по галактике Млечный путь, Млечного пути по отношению к другим галактикам и вообще всех массивных и мелких объектов во вселенной. От того, какие масштабные силы были задействованы в этой простой на вид операции, у меня даже заболела голова, и я тихонько застонал.

Но способ прибытия из осени 2025-го в весну 1984-го был не слишком важен — хотя и представлял определенный интерес на случай, если я захочу вернуться обратно. Вот только возвращаться мне было незачем — никаких заметных высот в жизни я так и не достиг, достижениями не обзавелся, и уж если мне дали шанс попробовать ещё разок, то кто я такой, чтобы отказываться? Сейчас я молод, относительно красив и даже в меру здоров — а если не пренебрегать умными советами специалистов, то два последних состояния могут затянуться надолго.

И ещё интересно было бы понять, почему условная вселенная посчитала необходимым закинуть мой сознание именно в это время.

С любой точки зрения ничего примечательного в апреле 1984 года не было. Конечно, именно в этом году происходило действие знаменитого романа Орвелла или как его там, но мало ли когда и что происходит. В США готовится ко второму сроку злобный актер Рональд Рейган. В Советском Союзе самый финал многолетнего брежневского застоя, который продлится ещё минимум год; у руля страны стоит Константин Устинович Черненко, он помрёт то ли в марте, то ли в апреле 1985-го, оставив СССР в руках Горбачева. Горбачев сразу же озвучит свои «апрельские тезисы», где расскажет про Perestroika, затем он же объявит «гласность», а с провозглашением «ускорения» всё советское житьё-бытьё с огромной скоростью понесется в пропасть.

Как и другие люди доброй воли, я не особо любил Горбачева. Моё поколение было уверено, что именно он развалил Советский Союз и проиграл Холодную войну; многие считали его предателем — ну или человеком недалеким, чем и воспользовались другие, темные силы. И то, и другое было плохо, особенно для того, кто взвалил на себя ответственность за судьбы трехсот миллионов человек, а потом бросил их. Но это были эмоции. На самом деле я не знал, как относиться к развалу Союза; да, это была «геополитическая катастрофа», как говаривал один из наших вождей, но в нынешнем виде СССР был не нужен никому, в том числе и самому себе.

Что в этих условиях должен делать я — единственный человек во всём мире, который точно знает то, что произойдет в ближайшие сорок лет? Было искушение донести всю правду до того же Черненко, чтобы он принял меры и, например, отправил Горбачева убирать снег где-нибудь в Магадане. Но я вряд ли смогу повлиять на дату смерти самого Черненко, и никто не даст гарантии, что тот, кто встанет у руля вместо Горбачева, начнет резко переживать о судьбах страны и населяющих её людей. Может оказаться так, что всё пойдет по совсем плохому сценарию с какими-нибудь чрезвычайно ужасающими последствиями. И это несмотря на то, что события, которым я стал свидетелем, просто прожив жизнь, сделали бы честь самому черному роману Стивена Кинга. Вот скажу я тут кому-нибудь про русско-украинскую войну или глобальную эпидемию неизвестного гриппа, с которой ничего не могли поделать лучшие врачи мира, про черный кратер неизвестной природы на месте Германии и половины Польши — и быстро окажусь на Канатчиковой даче, где буду жрать таблетки и смотреть телевизор до полного просветления.

Наедине с самим собой я мог признаться, что был плохо знаком с историей. Стойкое отвращение к этой науке я заработал как раз на первом курсе института, где нам преподавали нечто под названием «История КПСС». Предмет был безумно скучным, состоял из зазубривания многословных и путаных решений различных съездов и конспектирования работ основоположников — в основном, конечно, Ленина и Брежнева.

Впрочем, плохое знание истории не мешало мне участвовать в различных диспутах в сети, рассуждать о причинах распада Советского Союза и о том, что надо было идти по китайскому пути — в моё время в интернетах этим занимались все поголовно. Но всё это было лукавством. Мои слова были пустыми чуть более чем полностью, за ними не стояли никакие исследования; я даже не знал, в чем заключается пресловутый «китайский путь». Фактически я пересказывал своими словами прочитанные мнения людей, которые, скорее всего, сами были не в курсе того, что тогда происходило, и пытались объяснить случившееся, используя термины, которые хоть немного понимали. К тому же рассуждать в интернетах это одно, а влезать в большую политику самому и без понимания внутренних процессов во властных коридорах было попросту опасно — вполне можно было лишиться головы или, поскольку Сталина на меня нет, отъехать на поселение в тот самый Магадан без права переписки.