Драгун, на Кавказ!

– Помылся чтобы, – проворчал хмурый служилый. – Оно бы и щелока, конечно, хватило, но господа повелели тебе и обмылок снести. И вот ещё мочало лыковое. Только ты это, шибко-то чтобы тут не плескался! Нечего сырость в подвале разводить, не баня ведь здесь, – и бросил на нары ворох одежды. – Переоденешься опосля помывки, а то в рванине этой словно какой варнак.

– Вода, чистая вода, целых два ведра, – восхитился Димка, наливая её в тазик.

Наконец-то можно было с себя всё смыть. Небольшой, буквально со спичечный коробок кусочек мыла пах каким-то дёгтем. Грубая лыковая мочалка скребла по коже словно наждачная бумага. Но какое же это было блаженство снимать с себя всю многодневную грязь! На чистое тело натянул длинную льняную рубаху, заправил её в порты, а вокруг пояса затянул верёвку, как у виденных возле пристани мужиков. Красота! А вот лапти ему надевать не хотелось. Лёгкие они, конечно, но с непривычки их носить ему было неудобно.

«Постираю-ка я лучше кроссовки, – решил Димка. – Буду пока в них ходить, а потом, как они совсем сносятся, что-нибудь и с обувкой, глядишь, придумаю».

Ужин в этот день был шикарным. В большом глиняном горшке гречневую кашу обильно сдобрили маслом, а сверху положили уже привычные два больших ку́са ржаного хлеба.

«Красота! А жизнь-то налаживается! – думал он, лёжа после трапезы на нарах. – Похоже, скоро отсюда совсем выпустят».

Небось, проверили по своим учётам, убедились, что никаких грехов за ним нет. Чего же его тогда тут долго держать? В столицу поеду. В этом времени Питер – самый главный город России. Тут, в этой серости, мне делать нечего, с тоски можно помереть, строил он далёкие планы. А уж там какая-никакая, а всё-таки жизнь. Глядишь, и в люди смогу в столице выбраться.

Подкатила сытная истома, и Дмитрий закрыл глаза.

– Всё старое тут оставь, – приказал Димке стражник. – Оставляй, оставляй, – кивнул он на нары. – Оно всё равно у тебя рваное и вонючее, небось, там вшей больше, чем у бродячего пса в шерсти. А чего ты лапти-то не надел? Придумал тоже – ноги ему, видишь ли, стирает лыко, – пожал он плечами, выслушав доводы арестанта. – Прямо как будто царских кровей! Ну ладно, носи пока свою обувку, а лапти всё же тоже в руки возьми. Господа прикажут, так всё одно и их натянешь. Пошли, пошли! – мотнул он головой в сторону двери. – Куды надо! Больно уж ты разговорчивый, как я погляжу, стал, как энту неделю в купеческой камере посидел. Вот говорил же, что не нужно было тебя баловать и из тёмной в неё переселять.

– Ну вот, хоть на человека стал похож! – оглядывая арестанта, протянул благодушно капитан-исправник. – Так, смотри сюда, беспамятный, мы по тебе все бумаги подняли, розыскные списки внимательно поглядели и всё ж таки нашли, кто ты таков на самом деле будешь. Так вот, зовут тебя, оказывается, Тимофей, Тима. По батюшке ты Иванович, а фамилия твоя Гончаров. Сам из крепостных горнозаводских крестьян помещицы Аграфены Ивановны Дурасовой. Приписан был к Верхоторскому медеплавильному заводу. Закончил два класса церковно-приходской школы при храме Казанской иконы Божией Матери, а потом ещё вдобавок два в горнозаводском училище науки постигал. Ну вот, радуйся теперь, Тимоха, считай, что нашёл ты сам себя сейчас. А то всё – Димка я, Димка. Так вот не Димка ты вовсе, а Тимка Гончаров. Так бы ведь и жил дальше в полном своём неведенье.

– Спасибо вам, господин капитан-исправник, – учтиво поклонился уездному начальнику паренёк. – Вот и хорошо, что всё наконец-то разрешилось, ну всё, я уже свободен и теперь могу идти?

– Куда это? – усмехнулся капитан-исправник. – А ну-ка, Василий, выйди пока за дверь, только далёко от неё не отходи, скоро понадобишься.

Конвоир вышел, а Фёдор Евграфович, поскрипывая жирно смазанными сапогами, подошёл ближе к арестанту.

– Ты, видать, и правда, совсем памяти лишился, так я тебе немного её освежу, – проговорил он, оглядывая с головы до ног парня. – Ты, Тимоха, попал по постановлению волостного схода в рекрутские списки и теперича вовсе даже не крепостной человек, а самый что ни на есть слуга государя императора. Но при всём этом ты ведь ещё и умудрился сбежать в прошлом году по пути в город. Думали все, что тебя уже медведь давно сожрал, леса-то ведь у нас вокруг глухие. А ты вон, оказывается, по горам в это время лазил да башкой своей дурной о камни бился. Но всё это совсем даже теперь не шутки, голуба, ибо совершил ты преступление не против соседа, а супротив всей нашей державы и против самого государя императора, благословенного и милостивого монарха Александра Павловича. А что ты сейчас на меня своими глазками хлопаешь? Ты есть государственный преступник, Тимоха, ибо вместо того, чтобы чинно следовать к месту своей службы, решил вдруг в бега удариться. А за это что бывает, смекаешь? А за это тебя положено сейчас сечь кнутом нещадно, рвать ноздри клещами и выжигать на лбу калёным железом клеймо как беглому преступнику. Потом заковывать в кандалы и отправлять по этапу через Уральские горы к дальним сибирским рудникам да на вечную каторгу. Дойдёшь ли ты до места, мне это неведомо, слышал я, что половина арестантов по дороге дохнет, а ты вона какой сам худой. Ну а коли вдруг повезёт и всё же ты туда дойдёшь, то два, от силы три года кайлом помашешь, и всё равно тебя где-нибудь в шахте безо всякого отпевания потом зароют. Ну так что, даём мы ход твоему делу, а, беглый?

Димка стоял словно ошарашенный. Все его надежды, все планы, мечты – всё одним разом рухнуло. Рассказать прямо сейчас, что никакой он не Гончаров Тимка, а человек из далёкого двадцать первого века и что попал сюда совершенно чудесным образом? Он поглядел в какие-то прозрачные, холодные глаза исправника. Ну да, такому вот расскажи, для него жизнь какого-то крепостного всё равно что курёнка. Только того хоть сварить на суп можно, всё от него какая-то польза, а вот с ним что? Крикнет сейчас конвоира Василия, кинут его опять в «тёмную», а потом оформят как пойманного беглого. И кнутом действительно отметелят, и ноздри вырвут, и потом на каторгу босым погонят. А перед губернским начальством отчитаются, как они порядок в своём уезде железной рукой наводят. Неет, уж лучше в рекруты, чем в каторжане. И он, глубоко вздохнув, проговорил:

– Не надо давать ход делу, господин исправник. Что мне нужно делать?

– Вот это уже другой разговор, – улыбнулся тот. – Так бы сразу и сказал, а то всё выдумывает, идти ему куда-то надо, свободы он хочет. Васька! – позвал он конвоира, и тот влетел в комнату. – Отведёшь рекрута Тимоху Гончарова к соляной пристани. Там в полдень речной караван отходит на Уфу, и вся рекрутская партия с ним пойдёт. Найдёшь там на пристани урядника из табынских казаков Ерёмкина Елистрата и передашь вот этого ему. В списках у него он уже и так значится. Ну всё, давай, Тимофей, служи государю честно, верой и правдой. Бог даст, двадцать пять положенных лет выслужишь, и коли живой останешься, обратно к нам вернёшься. Будешь вон, как Васька, охранную службу в уезде нести, избенку какую-нибудь себе прикупишь, бабу вдовую найдёшь, ещё и детей настрогаешь. Ладно, ступайте уже, у меня тут дел ещё много.

– Не робей, Тимоха, – подбадривал парня конвоир. – Я вон ещё при матушке-амператрице Екатерины Ляксеевне начинал служить, царствие ей небесное, потом при Павле Петровиче продолжил, ну и уже при его сыне, милостивом нашем государе Александре Павловиче и теперяча вот, сейчас продолжаю. Живой вон до сих пор, как видишь. А ведь двадцать пять лет и ещё пять месяцев в армии прослужил. Даа, во Втором Оренбургском полевом батальоне с самих рекрутов, а потом как амператор Павел Петрович Уфимский мушкетёрский повелел создать, так в нём унтер-офицером ещё дослуживал. Всякое, конечно, за это время бывало, и с киргизами на степной Яицкой линии пришлось ратиться, и бунтарей гонять. После восстания Пугача ох и много же их в наших краях рыскало. Ранетый не один раз был, хворал, бывало, сильно, и ничего, как видишь, до сих пор ещё бодрый. Господу угодно будет, так и ты до моих лет доживёшь и в духовной, и в телесной крепости будешь. Хотя, конечно, солдату это ох и трудно. Жизнь служивого – она ведь, парень, такая, никогда не знаешь, как там и чего впереди выпадет. Совет могу тебе один дать: болтай меньше, Тимоха. Ты, я гляжу, грамотный, так вот от языка все наши беды, ляпнешь чего не то – капрал али унтер со свету сживёт. Я уж про господ офицеров даже и не говорю сейчас, тем до тебя особого дела никакого не будет. С младшими командирами, главное, поладь, исполняй все, что они велят, не перечь и грамотностью своей не кичись. Запомни, три года в полку со всем прилежанием отслужишь, товарищи и командиры тебя признают, потом все остальные года в уважении и в спокойствии будешь жить. А вот ершистых и взбалмошных солдатчина всё одно рано или поздно обломает или похоронит. И вот тебе ещё, – протянул он связанную толстой пеньковой верёвкой какую-то матерчатую скатку. – Кафтан тут сложен, возьми. Старенький он, конечно, заштопанный, ну да ничего, ладно, и такой пока на первое время пойдёт. Своя верхняя дерюжка-то у тебя вся на камнях изорвалась.

– Так лето же, дядя Василь? – спросил его Димка. – Мне после подвала сейчас и в одной рубахе жарко.

– Вот же дурной, – усмехнулся конвоир. – По воде пойдёте, меня потом вспомнишь и спасибо скажешь, бери, бери давай.

Соляная пристань была выстроена на берегу притока Белой, реки Ашкадар. Сюда к окраинам города подходил Оренбургский тракт, по которому в уездный Стерлитамак свозилась добытая из Илецка соль. До погрузки на баржи она хранилась в больших, выстроенных здесь же у реки складах, после чего отправлялась речными караванами до Уфы и далее.

На стоящие у причалов суда по накинутым мосткам сновала вереница грузчиков с рогожными мешками за плечами. Все тела их были сплошь усыпаны белым. На берегу сидело и лежало два десятка одетых в простое платье парней и мужиков. Рядом с ними стояло двое казаков с пиками в руках и саблями на боку. Тут же прохаживался и ещё один с длинноствольным ружьём.

– Эй, где тут урядник Ерёмкин?! – выкрикнул сопровождающий Димку конвоир.

– Ну я урядник, чего орёшь?! – от одного из больших бревенчатых складов отошёл немолодой казак с вислыми седыми усами.

– От капитана-исправника Слепова Фёдора Евграфовича я. Велено вам в сдаточную партию вот этого рекрута доставить, – кивнул стражник на парня. – Гончарова Тимофея, он у вас в списке тоже должоон быть.

– Ещё кто бы читать этот список мог, – проворчал недовольно урядник. – Да помню я, помню, был про него разговор. А почему у него лоб не забрит, как у всех?

– А я почём знаю?! – пожал плечами конвоир. – Мне было сказано его к вам привести, вот и принимайте. Хотите, так сами ему брейте. Ладно, бывай, Тимофей, небось, уж не увидимся мы с тобой теперяча. Помогай тебе Бог, – кивнул он и пошёл от пристани обратно в город.

– И чего тут как журавель встал? Садись вона туда, вместе со всеми, – указал урядник ногайкой на сидящих. – Нечего маячить. И это, ты гляди, чтобы даже не думал у меня сбежать. Мигом пульну! – погладил он засунутый за ремень старинный пистоль.

Димка подошёл к рекрутам, пробормотал что-то типа «зрасьти» и развязал суконную скатку. Под голову подложил узелок с лаптями, а сам прилёг на разложенный на земле кафтан.