Прямой наследник

Глава 4 — Бежим, спешим, ужасная погоня

Если не вглядываться — красивишно. Ряды войска, знамена со святыми или Спасом, воеводы в начищеных доспехах зайчики пускают.

А приглядишься... как там покойный митрополит Фотий дядьке сказал? «Никода не видел, сыне, столько народу в овчине». Юрий Дмитрич для массовости согнал мужиков войско изображать, вот и прокололся. А нам даже не изображать — сплошь посадские, кто во что горазд, копья торчат в разные стороны, чисто крестьяне с косами-граблями.

— Вон Юрий, — указал на другой берег Клязьмы Патрикеев

— Где?

— Да вон же, под стягом с ездецом[5]... шуба зеленым крыта.

— А где Юрьевичи? — только и успел я спросить, как взревели трубы и загрохотали барабаны.

Саму битву толком и не запомнил, стоял на пригорочке с важным видом, а всем распоряжался Патрикеев — да и то, какой из меня полководец? Хотя общую бестолковку и сумятицу при расстановке уловил даже я. А уж дядька Юрий и подавно все видел — он свои дружины на другом берегу Клязьмы развернул, на нас поглядел, оценил, да и ударил в стык между серпуховскими и московскими воями, куда поставили посадских. Ну они с первого напуска и побежали — кому ж охота незнамо за что головы класть?

Стоявшие вокруг растерянно переглядывались, не решаясь отдать приказ об отступлении, только Волк весь напружинился и даже начал подпихивать Скалу своим конем. А сдернул меня шурин — он вовремя просек фишку, вымчал перед своими, увлек за собой бывалых воев, а уже они сумели развернуть всю серпуховскую дружину и малость сбить в сторону галицких.

Волк уцепил повод и просто потащил меня вслед за Ярославичем в сторону Москвы. Понемногу оторопь сменялась страхом — сейчас ведь меня поймают, вывернут наизнанку и все, привет, Вася. Соратнички, князья да бояре, тоже чудеса доблести не демонстрировали, а тикали не хуже прочих. Где-то через полчаса мы пробились сквозь разбегающееся войско и помчались относительно свободно. Хорошо хоть пешцы всю дорогу запрудят, погоня увязнет.

А, нет, не увязнет — выскочили сбоку, человек двадцать. Тут уж не смотри, кто вой, кто боярин — выметнули сабли и пошла рубка-колка, но все подозрительно быстро закончилось, я только успел отмахнутся от галицкого да врезать ему кулаком, рубить на стал, не могу покамест привыкнуть человека рубить...

— Видать, разъезд на догляд посылали, случайно столкнулись, — обтер лезвие и вкинул его в ножны шурин.

Позади остались человек пять убитых, да в грязи копошились оглушенные и раненые — не время сейчас полон хватать, хоть я и видел по глазам, как бояр жаба душила. Еще бы, такое богатство бросать приходится, лошадей и боевых холопов!

— Кремль в осаду забивать будем? — спросил я у Патрикеева, когда мы в очередной раз перешли на шаг, давая коням передышку.

— Не с кем, княже. Посадских вон, Юрий вяжет, дружины в разгоне, только людишек побьем.

Эвона, как заговорил, прямо моими словами.

— И что делать?

— В Тверь уходить, переждать.

Остальные согласились, хоть и прятали глаза.

— Князь! — позвал я едущего чуть позади Серпуховского.

Он наддал ходу и поравнялся со мной, заняв место тут же приотставшего Волка.

— В Москве заберешь сестру и сразу мчи в удел!

— А ты? — бросил всякую субординацию шурин.

— А я в Новгород, не ждать же дядьку на Москве.

Василий сдал в сторону, свистнул одного из своих ратников и принялся распоряжаться.

Сколько мы рысили по истоптанной еще вчера в месиво дороге, заляпывая и себя и коней мокрой и холодной грязью, я не помню, но вряд ли долго. Двадцать верст, да рысью и галопом, изредка переходя на шаг, чтобы не запалить коней — ну часа два от силы. Пока скакунов выводили около терема, я вихрем пробежал по горницам, собирая бумаги и письма, остальное-то барахло и так навьючено на заводных лошадей. Копыта прогремели по Троицкому мосту над Неглинной, осталось слева Ваганьково село, и вот мы влетели в усадебку, где я промчался мимо самогонного аппарата, напугав ключника, отбросил деревянные плахи и вытащил крепкий кожаный турсук, набитый серебром, перебросил догнавшему меня Волку, вытащил другой, третий...

Когда наша небольшая кавалькада выметнулась на Волоцкую дорогу, сзади, от Неглинки послышались разбойный свист и крики.

— Изгоном взяли, — сплюнул Волк.

Да, похоже, Юрий послал вперед ратников, приказав не жалеть коней и они ворвались в Кремль на плечах последних беглецов. Все, теперь назад ходу точно нет, только вперед.

Я вытер вспотевшее лицо и едва успел поднять плетку, как нам вслед от Неглинной поскакала добрая сотня воинов. Волк прикрыл меня конем, ратники развернулись и обнажили оружие...

Сотня легкой рысью приблизилась, там тоже схватились за оружие, а я запаниковал.

Блин, надо удирать, есть шанс, что успею выскочить... Но один? Черт, надо было остаться в Кремле и спокойно ждать! Сейчас налетят, срубят в суматохе...

Трясло так, что я не сразу сообразил, что нас догонял Патрикеев со своими. Все уже убрали сабли, а я все сжимал ее, а потом долго не мог попасть в ножны и делал вид, что замерзла рука.

— Прогневался на нас Бог за нерадение наше, — мрачно прогудел боярин, — отмаливать надобно.

— Молитвой Кремль не вернешь.

— Без молитвы тоже. Пока же надо ко князь-Борису, в Тверь, тамо переждем, сил накопим.

— Туда и едем.

— Надо на Тверскую дорогу сворачивать.

— Я через Волок, — упрямо возразил я.

— Догонют! Из Звенигорода перехватят! — жеребец под Патрикеевым играл и переступал точеными ногами. — А так до Клина разом махнем, там уже тверские земли.

— Сказал же, через Волок. Не перечь, княже, езжай на Клин с богом.

Патрикеев ожег меня взглядом, скривил рот, будто говоря «Ну смотри, пожалеешь!» и повел свою сотню вправо от Черторыя[6].

А я повернул налево, взмахнул плеткой и с места поднял Скалу в галоп.

Пока выбирались из посада и пригородных сел, к нам пристало сотни полторы беглецов — кремлевской чади, потерявшихся было дружинников, даже несколько бояр. Конь шел встречь холодному ветру и я, наконец, успокоился.

За вспольем во главе отряда сам собой встал прибившийся к нам Федя Пестрый-Палецкий — совсем молодой воевода родом из князей Стародубских. Несмотря на свои двадцать три года, он уже успел макнуть носом в грязь самого Всеволжа. Несколько лет тому назад боярин убедил моих дядьев Андрея и Константина прекратить погоню за татарами, уведшими полон, а вот Федор со своим тезкой Добрынским плюнули на приказ и в малой силе татар настигли, награбленное отбили, полон освободили и вернулись на Москву героями. Всеволож, конечно, такого унижения не забыл, оттого Федор сейчас с нами. Ну и к лучшему — командир он от бога, вон как его сразу слушаются.

Вскоре отряд приобрел подобие воинской силы — Пестрый организовал дозоры и заставы, регулярную смену, на ходу произвел ревизию запасов... Ничего, выберемся, будет у меня главнокомандующий. Бояр согну, чтобы вперед не лезли с родовитостью да прежними заслугами

Да только сперва выбраться надо.

В Лучинское, как ни спешили, добрались к вечеру. Федор выслал сторожу, но все порешили, что ночью погони не будет — даже галицким лошадям нужен роздых после целого дня суматохи, тем более у Юрия сейчас в Кремле дел полно. А мы вымотались, потому и решили рискнуть.

Княжеский ключник ахал и охал, но довольно толково раскидал всех на постой по избам, несмотря на недовольные взгляды мужиков. Беглую Ставку расположил, разумеется, в усадьбе, благо строений хватало.

Поужинали саламатой — сваренным на скорую руку татарским киселем из поджаренной муки с заправкой маслом.

И спать, спать, спать...

С кошмарами — звенели сабли, ржали кони, неслись за нами не то татары, не то назгулы, но все закончилось еще сильно до рассвета, когда всех поднял Пестрый.

В мерцающем свете лучин торопливо похлебали сваренную бабами еще в ночи кашу, Пестрый и Волк умелись проверять укладку и сбрую, так что я остался с ключником.

— Слушай и запоминай, Елага. Я тебя выбрал и на се место поставил за разум и верность...

Ключник попытался было бухнутся на колени, но я удержал.

— Сядет на Москве Юрий — служи ему, как мне служил.

— Да как же...

— Вот так, служи великому столу, неважно, кто на нем сидит. И знай, что ты делаешь с зерном и делянками куда важнее, чем кто над тобой князем. Делай все, что наказано, делай и записывай.

— Так я все как велено... — Елага торопливо вытащил из сундука на столешницу дощечки-вощаницы. — Вот, позапрошлый год, вот прошлый, вот нынешний...

Я глянул на крючковатые каракули человека, чья ежедневная работа — надзирать над мужиками, собирать корма, отправлять их в Москву, а вовсе не вести научные записи. Но Елага из всех кандидатов подошел лучше всего, двух предыдущих пришлось сместить, а последнего вообще сослать на Бело-озеро за ползучий саботаж.

— Не разберу, читай.

Елага схватил первую:

— О позапрошлом годе собрано и просеяно дванадесять четвертей ржи, из них в сито не пролезла двенадцатая доля... Ее отложили и посеяли прошлым годом, нынче же в сито не пролезла доля десятая.

— Сито прежнее?

— Все как велено, княже.

— То есть крупного зерна стало больше...

— Больше, княже, больше, слава Господу Богу!

— Значит, мы все правильно делаем, всему христианскому миру оттого большая польза будет. Вот, спрячь, расходуй помалу, но главное — делянку и отборное зерно сохрани! А я обязательно вернусь.

Целых десять рублей серебром произвели на него шоковое впечатление и мне опять пришлось удерживать его от попыток упасть в ноги. Что ж, если и в Троице результаты такие же, на что у меня были все основания надеяться, то лет через пять можно будет пускать в ход более урожайный сорт. А там, глядишь, и пойдет селекция семимильными шагами...

Лучинское, растревоженное ключником и нашим отъездом, нехотя ворочалось во мраке отступающей ночи, небо едва-едва посерело над просевшими после зимы крышами, когда мы одвуконь выехали на Волоцкую дорогу. За ночь пришло тепло и теперь успеть бы до Твери, пока дороги окончательно не развезет в кашу, оттого почти сразу за околицей пустили отдохнувших коней рысью, повинуясь командам Пестрого.

Как ни старались, быстро все равно не вышло и пришлось заночевать уже в тверском краю, в Микулино, гда нас догнала дальняя сторожа. Похоже, погони или вообще не было, или она безнадежно отстала, во всяком случае падавшие от усталости ратники в один голос божились, что галицких никто не видел, а звенигородские, которые вполне могли прихватить нас в Лучинском, видимо, все ушли к Юрию.

С утра тронулись дальше, с каждой верстой, отдалявшей нас от грозного дядьки, всадники понемногу, а затем все больше и больше начали подтрунивать да подшучивать друг над другом, а после полудня, когда остановились на роздых, покормили и поменяли коней, уже и хохотали, и даже затянули песню. К вечеру, когда уже склонялось солнце, увидали впереди луга Тьмаки и первые избы торговой Твери.

В столице князя Бориса Александровича приняли нас, так сказать, поджав губы — никакой охоты даже краешком влезать в московские разборки у тверичей не имелось. Уже сколько лет и даже десятилетий вокруг набухали и проглатывали русские княжества одно за одним Литва и Москва, и зажатой меж них Твери приходилось все время лавировать, дабы сохранить независимость. Да и то, проживи Витовт еще лет несколько, хрен бы тверичам, а не самостоятельность. Да и Москве тоже — папенька мой Витовта в регенты определил. И была бы у нас сплошная Литва от Буга до Волги. И бог весть, как бы оно дальше повернулось — то ли окатоличили русских поголовно, то ли православная Литва от Польши отбилась? Вон, Свидригайло сейчас как раз этим и занят, только у него по сравнению с несбывшейся «Великой Литвой Витовта» православная партия куда меньше.