Курсом зюйд

3

Петербург строился. Причём, в отличие от своего близнеца из иной истории, не «любой ценой». Пока ещё везли в город камень со всей страны, но в уже выстроенных домах печи топили местным торфом. А на Охте лишь пару месяцев назад задымила трубами малоприметная мануфактура. Там формовали и обжигали кирпич, сработанный по голландскому образцу. Там же, только в другой печи, обжигали известь, затем фасовали в промазанные глиною корзины, везли к месту стройки, где гасили её водою, чтобы замесить строительный раствор. Причём, все материалы были местной добычи, не привозными. Мастера, правда, голландцы, но что поделаешь, после Смуты разучились на Руси добротный кирпич выделывать.

У некоторых пытливых умов порой возникали вопросы: откуда, мол, государю ведомо, где что искать, ежели ещё шесть лет назад в этих местах шведские владения были? Пытливым умам рассказывали непритязательную историю про то, как Пётр Алексеевич ещё во время Великого Посольства прослышал от знающих людей, что здесь многое полезное в земле обретается. Потому и пошёл воевать, чтобы праотеческую землю от шведов вернуть и с того ещё и доход иметь. Удивительно, но пытливым умам этого объяснения вполне хватало, чтобы насытить своё любопытство. Государь — он таков и есть, где что узнает, сразу в дело пустить норовит.

Проблемой здесь были наводнения. Последнее случилось совсем недавно, в сентябре 1706 года[11]. Государь только-только доехал на свою любимую стройку, после устроенного им в Москве парада в честь Полтавской виктории. Алексашке, который тогда умчался в Архангельск, он отписывал: «Третьяго дня ветром вест-сюд-вестом такую воду нагнала, какой сказывают не бывало. У меня в хоромах была сверх полу 21 дюйм… И зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям, будто во время потопа, сидели, не токмо мужики, но и бабы…»[12]. Хоть и зело было государю утешно от зрелища подступившей к домам воды, а после того, как наводнение схлынуло, ему пришлось пережить изрядный наезд со стороны своего «малого тайного совета». Поругались так, что даже солдаты в караулке слышали. В конце концов будущий сибирский губернатор Черкасов произнёс не слишком длинную, но прочувствованную речь. О чём конкретно говорил царёв сродник, того не ведали. Единое, что расслышали — довольно громко сказанные Евгением Васильевичем слова «…тридцать два года строили! Это с теми-то ресурсами!..» А ещё люди приметили, что тот сродник со всеми присными поселился в домах, построенных на месте срытой шведской крепости, и ни в какую не соглашался переезжать в более престижные помещения на низинных участках побережья.

Пётр Алексеевич тоже не собирался ни под каким предлогом оставлять свой водный «парадиз». Но после нескольких часов упорных дебатов, отголоски которых как раз и доносились до самой караулки, был вынужден внести изменения в план застройки. А освободившиеся средства направить на серьёзный подъём уровня тех самых низинных участков. Задача нетривиальная, на годы вперёд. Да и крепости теперь строились с учётом возможных наводнений, ведь государь затеял возводить самый настоящий укрепрайон. О него, даже в недостроенном виде, в прошлом году шведы знатно зубы обломали… Словом, выпустив пар, обе стороны пришли к какому-то компромиссу, причём, переделка плана застройки явно была лишь видимой частью оного. О чём они там договорились, когда страсти улеглись — Бог их знает.

А кирпич с новой мануфактуры пойдёт на постройку жилых домов будущих Охты и Литейной стороны. Его там много потребуется.

…Мир. Вот что сейчас требовалось Петру Алексеевичу. Хотя бы два-три года мира до неизбежного обострения на южных рубежах страны. Ради этого он готов на многое. Но не на всё.

«Ежели политика суть обман, то обмани их, — напутствовал он Катерину перед отправлением в Данию. — Змеёй извернись, но дай нам три года мира и союз противу турок, с коими сражение ещё впереди. Особливо надежды возлагаю на цесарцев, коим турки давно поперёк горла стоят. Ежели прочих в тот союз сможешь втянуть, то и вовсе будет сверх всякого ожидания…» Он прекрасно понимал, что война против Османской империи — это война против Франции, для которых турки не более чем наёмная армия с подвластной территорией. Вытянуть такое противостояние в одиночку Россия не сможет. Здесь либо затевать европейский комплот против турок и готовиться к длительной войне, либо рубить этот гордиев узел одним ударом.

А сейчас, когда на исходе ноябрь блистательного 1706 года, Пётр Алексеевич держит в руках шифрованное письмо из Копенгагена, где Катерина сообщила о приезде французского посланника — маркиза де Торси. Зная о смятении в Версале, возникшем от длительной и крайне тяжёлой болезни короля, нетрудно догадаться, зачем французам понадобилось влезать в переговоры между шведами и Северным союзом. Версаль сделает всё, чтобы их сорвать, и тогда османы нанесут удар с юга…

Позади тихо прошелестела шёлковая юбка.

— Дурные вести, Петруша? — негромко спросила Дарьюшка, явившаяся к нему в кабинет в скромном на вид, но роскошном по исполнению и отделке домашнем платье.

— Смотря как обернётся, душа моя, — он отложил письмо в ящик и на всякий случай запер оный. Жене-то доверял полностью, но раз она пришла, то уже не даст ему засидеться в кабинете. — Катька велела тебе кланяться. Ещё о многом отписала, есть о чём подумать.

— Ты ведь знаешь, я не лезу в политику…

— Да и Бог с ней, — приход Дарьи настроил Петра Алексеевича на несерьёзный лад. — Поди сюда.

Усадив жену к себе на колени, он полюбовался её улыбкой. Вообще для него было удивительно, чтобы женщина, обладавшая весёлым нравом, не являлась при том шлюхой. Но люди грядущего не умещались в рамки нынешнего века. Даже тихая, скромная Дарьюшка оставалась единственной в своём роде, второй такой не существовало. Это он знал совершенно точно.

— У тебя недавно приступ был, — напомнила она, нежно коснувшись его щеки. — Уже который за этот год. Раньше ничего не говорила — всё понимала. Но сейчас можно немного отдохнуть.

— Именно сейчас и нельзя, душа моя, — сказал он. — Викторию мы одержали, однако самое трудное не в том. Удержать плоды той виктории — вот чем мы нынче заняты.

— О, да, желающих прибрать их к рукам хватает, — согласилась супруга. — Не завидую сестрёнке. Сначала ей пришлось со шпагой в руке завоёвывать ту победу, а сейчас — с бумагой и пером — надо защищать завоёванное. Но ты как раз можешь себе позволить немного отдохнуть.

— Мне и в гробу отдохнуть не позволят, — усмехнулся Пётр Алексеич. — Здесь тоже изрядно всего приключается. Утром расскажу. А сейчас и впрямь лучше отдохнуть.

— И никакой политики? — снова улыбнулась Дарья.

— Нет, душа моя, именно политикой мы с тобой и займёмся, — весело сказал он. — Мне дочка позарез надобна. Подрастёт — королевой её сделаю. Ты уж расстарайся, Дарьюшка.

— Наука доказала, что пол ребёнка зависит не от мамы, а от папы, — нарочито серьёзно ответила ему супруга. — Так кто из нас должен стараться?..

Интермедия.

—…И много было у вас девок, таких, как ты?

— В нашем подразделении — трое. Две погибли. Одна в бою, другая…в общем, растяжку проглядела. Снайпером была. В артиллерии есть женщины, в подразделениях РСЗО. Почти вся тыловая медбригада женская, и среди полевых медиков девочек много… Ты к чему это спросил?

— Стараюсь понять, что вас на войну понесло. Или иного занятия и впрямь не нашлось?

— Ты когда-нибудь видел разорванных взрывом детей? Нет? А нам — приходилось, целых восемь лет. Когда до меня дошло, что горе не частное, а общее… Нас набралось не так уж и мало. И всё-таки в чём-то ты прав. Таких, как я, быть не должно.

— То-то же. Однако сделанного не воротишь. Раз уж подрядилась быть солдатом, то на полпути не останавливайся. В Полтаве ты изрядно повоевала, теперь повоюешь в Копенгагене… А ты как думала? Посланник — тот же офицер на поле сражения, токмо баталия у него иная.

— У нас я как-то прочла в одной книге: мол, лучше пролить бочку чернил, чем реки крови… Ты уверен, что такое дело стоит поручить именно мне?

— Именно тебе. Ведь ты лучше прочих знаешь, что будет, ежели не справишься. Оттого и стараться будешь на совесть…