Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи

Штаб-квартира ФИФА владеет коллекцией футбольных мячей, которыми игрались финальные матчи всех чемпионатов мира. Нет в этой коллекции только мяча 1958 года. И лишь спустя 16 лет тайна похищенного мяча была раскрыта.

Вот что произошло тогда на чемпионате. Накануне финального матча, в котором хозяева турнира, футболисты сборной Швеции, и бразильские игроки должны были решить судьбу чемпионата, Марио находился в лечебном кабинете, массажируя футболистов. Неожиданно туда вошел руководитель бразильской делегации, доктор[7] Пауло Машадо ди Карвальо. Он загадочно улыбнулся и многозначительно сказал Марио Америко: «Завтра я должен получить от тебя подарок». Сказал и удалился, оставив массажиста в полном недоумении.

«Сеньор Пауло Машадо, — подумал Марио, — человек обеспеченный. У него все есть. О каком подарке может идти речь?»

Пауло Машадо ди Карвальо был известным человеком в бразильском футболе. Его уважали и футболисты и тренеры, а Марио Америко был обязан ему и работой, и доверием, и даже своим маленьким домиком в Сан-Паулу, который тот ему помог приобрести.

«Что он задумал?» Этот вопрос не давал покоя озадаченному массажисту. После ужина доктор Пауло наконец разъяснил свой замысел. «Я хотел бы, чтобы ты оказал мне услугу, — сказал он. — Ты должен похитить для меня мяч с финальной игры».

Так вот о чем шла речь! Почти всю ночь Марио Америко провел в раздумье: «Мяч с финальной игры чемпионата мира — святыня. Судья забирает его сразу после игры и затем вручает руководству ФИФА как музейную ценность. Это давняя традиция. Но если сеньор Пауло просит, значит, этим драгоценным сувениром должны завладеть мы, бразильцы».

Наутро Марио посвятил в свой план кладовщика команды Шико де Ассиза.

— Шико, сегодня ты займешь место на одной стороне поля, а я буду на другой. В конце игры тот, кто окажется ближе к мячу, должен выбежать на поле и схватить его. Будем подстраховывать друг друга.

За несколько минут до начала матча Марио засомневался: «А что, если наши проиграют, сеньор Пауло?» Шеф перебил его: «Мы обязательно выиграем. И мяч должен быть нашим!»

— Игра, — вспоминает Марио Америко, — как и следовало ожидать, была трудной. Я, наверное, волновался больше других. Сначала повели шведы, потом бразильцы сквитали, и только когда счет стал 2:1, на душе полегчало. В самом конце матча Пеле головой забил великолепный гол, но столкнулся со шведским защитником и упал. Я бросился на выручку к лежащему на траве Пеле. Несколько минут возился с ним, и когда тот уже был готов снова вернуться на поле, раздался финальный свисток. В эту секунду меня пронзила ужасная мысль: «Бог ты мой, а как же мяч для доктора Пауло?!» Вместе с Пеле я побежал на середину поля. Судья, окруженный помощниками, игроками, репортерами, организаторами, принимал поздравления, благодарил своих коллег. В левой руке он держал мяч, крепко прижимая его к бедру. Вокруг толпились футболисты, члены спортивных делегаций, фоторепортеры, представители ФИФА. Расталкивая их, я громко приговаривал: «Не трогайте судью, не трогайте судью!» — стараясь подойти к нему поближе. Он был очень весел, почему-то поблагодарил и меня. А когда, попрощавшись со всеми, повернулся спиной к нам и направился в раздевалку, я легонько кулаком стукнул по мячу и вышиб его из рук судьи. Мяч покатился по полю. Я бросился за ним, подхватил его и шмыгнул в небольшую щель в проволочной ограде, отделявшей футбольное поле от беговой дорожки стадиона. Разгневанный судья устремился следом за мной.

Помню, как я бежал вдоль трибун, не видя выхода. Бежал, понимая, что позади меня судья. Морис Гигэ служил во французской полиции и, наверное, хорошо знал правила погони. Болельщики наблюдали за нашим бегом и подбадривали меня криками. Мне казалось, что они симпатизировали мне.

Перебежав на другую сторону дорожки, я перепрыгнул через ограду и скрылся в люке, ведущем в раздевалку. Судья потерял меня из виду.

В коридоре у входа в раздевалку стояло двое полицейских. Я обомлел от страха. Но они узнали меня и пропустили, одобрительно похлопав по плечу. На мяч не обратили никакого внимания. Тем временем со стадиона донесся гул аплодисментов. Я никогда в жизни не слышал таких громких оваций.

Худшее было потом. Металлическая решетчатая дверь, преграждавшая путь в раздевалку, оказалась запертой на ключ. Решетка в три метра высотой казалась непреодолимой преградой. Схватив скамейку, я приставил ее к двери и вскарабкался по ней под самый потолок. Преодолев препятствие, благополучно спрыгнул вниз. Войдя в раздевалку, я обернул мяч в чистое полотенце и спрятал его на дне чемодана с медикаментами, словно бесценное сокровище. Только тогда я перевел дух. Затем взял наш бразильский мяч, завернул его в другое полотенце и положил в шкаф. Дело было сделано. Я возвратился на поле в тот момент, когда торжество подходило уже к концу. Король Швеции Густав Адольф передал Беллини, нашему капитану, золотую богиню Нике. Это была самая волнующая минута. Во время церемонии судья сердито смотрел на меня и делал выразительные знаки. Я же стоял как ни в чем не бывало и сохранял невозмутимый вид. Затем игроки направились в раздевалку.

Через некоторое время туда пришел и судья, сопровождаемый переводчиком. Переводчик по-испански попросил меня: «Дон Марио, у вас мяч судьи…» Я, естественно, сделал вид, что ничего не понял. «Мяч, мяч арбитра…» — жестами и словами пояснял мне переводчик. Я продолжал притворяться. На душе было скверно. В конце концов, он взял мяч, лежавший на полу, и протянул его мне. Я принял мяч и поблагодарил по-испански: «Грасиас, большое спасибо!» В этот момент подошел кто-то из бразильцев и стал объяснять мне: «Парень, он хочет получить свой мяч!» Я тихо ответил: «Оставь нас в покое, глупый ты человек. Я уже два часа знаю об этом». Затягивать игру дальше было нельзя, и я, улыбнувшись переводчику, достал из шкафа мяч и передал его арбитру. Они, удовлетворенные, удалились. Но спустя десять минут оба снова возвратились в раздевалку. «Дон Марио, — снова затараторил по-испански переводчик, — вы должны возвратить арбитру ЕГО мяч». Уж очень быстро они раскрыли подлог.

Тогда я пообещал по-испански, что вечером, во время ужина, верну им мяч.

На банкет идти не хотелось, но сеньор Пауло попросил меня отнести в зал большой ящик сигар, и мне ничего не оставалось, как пойти вместе со всеми на торжество. Там настойчивые просьбы возвратить мяч продолжались. Улучив минуту, когда мимо нас с подносом проходила официантка, я взял два бокала с шампанским и вручил один из них арбитру. Затем я преподнес ему ящик с сигарами. Время стремительно летело. Было уже за полночь. На мое счастье, все увлеклись фотографированием, и судья потерял меня из виду. Однако я отчетливо помню, как до этого он что-то сказал для меня переводчику, но тот отказался перевести эту фразу…

В ту памятную ночь никто не спал. Футболисты вышли на улицу. Я и Шико остались в раздевалке, лежали на груде одежды, прихлебывая виски, напевая веселые бразильские самбы. Мы мечтали о Бразилии, о встрече на аэродроме. За мячом доктор Пауло приходить не спешил.

«Успокойся, парень, — сказал он мне под утро. — Отдашь мне свой трофей в самолете».

За час до отлета мы все сфотографировались вместе с мячом. Для меня этот трофей был моим главным кубком.

В Бразилию мы прилетели благополучно и сразу оказались в объятиях друзей. А мяч? Он так и остался с нами, став единственным, которого по сей день недостает в коллекции ФИФА.

Впервые за всю свою историю Бразилия праздновала карнавал в июне, карнавал в честь победителей шведского чемпионата. В открытых лимузинах чемпионы мира, осыпаемые цветами, ехали по праздничным улицам Ресифе, Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу, других бразильских городов. Их чествовали как национальных героев. Гарринча танцевал и пел со всеми. Футболистов просили выйти из машины и несли их на руках.

Президент страны Жуселино Кубичек устроил в честь чемпионов правительственный прием в старинном дворце Катете. В приветственной речи, явно имея в виду негритянских спортсменов, он отметил, что победа была достигнута «единой бразильской нацией».

Затем торжества перенеслись в отель «Пайсанду». Отец Гарринчи Амаро приехал с компанией друзей из Пау-Гранде. Все они разместились в открытом кузове грузовика и в пути так пели и веселились, что жители Рио-де-Жанейро сначала принимали их за чемпионов. Амаро торжественно получил из рук сына подарки — итальянскую фетровую шляпу и зонт.

Когда уже было за полночь, Гарринча вдруг взмолился:

— Люди добрые, мне здесь изрядно надоело. Лучше уехать отсюда в Пау-Гранде.

Грузовичок Амаро, набитый до отказа, резво мчался по ночным улицам Рио-де-Жанейро. Вскоре он выехал на авениду Бразил. Свежий морской ветер овевал лица. Гарринча радостно улыбался. Ему не терпелось поскорее добраться до родного городка. Праздник продолжили в старом доме Амаро. Наир, беременная в четвертый раз, разбудив дочерей, была рядом с мужем. Затем все вышли на улицу. Доди никогда так рано не открывал свой бар. Звучала музыка — пел Нат Кинг Кол, пластинки с записью песен которого Гарринча привез из Швеции. Праздничная толпа росла с каждой минутой. И вот уже веселящиеся люди вслед за Гарринчей устремились к стадиону, вышли на площадь. Гарринча, окруженный толпой, жонглировал долларами, лирами, шведскими кронами. «Сегодня все могут пить бесплатно! — выкрикивал он. — За все плачу я!» Отец Амаро с гордостью слушал эти слова сына. «Качимбу», которую он готовил для всех, тоже пили бесплатно.

Повсюду раздавались крики: «Чемпион, чемпион!», «Слава чемпиону!». Громко звучали карнавальные песни. Фейерверк разрывал небо разноцветными искрами до самого рассвета.

В те годы любые матчи, в рамках чемпионата штата Рио-де-Жанейро или на уровне международных встреч сборной, казались Гарринче премьерой. Он готовился к ним тщательно, радуясь в душе очередной встрече с доброжелательной, шумной торсидой. Его не пугали ни чужие поля, ни дальние перелеты, ни духота жарких вечеров, ни полуденный зной. Не любил он играть только в дождливые пасмурные дни. В отличие от Пеле, который с детства привык гонять мяч на сыром песке пляжей родного Сантоса, Мане, выходя на сырое поле, всегда испытывал неудобство, словно модница, ступая на мокрый тротуар. Ему не нравились размокшие бутсы, набухший влагой тяжелый мяч. На мокром газоне Гарринча редко показывал свои замысловатые финты. Тренеры «Ботафого» знали эту причуду Гарринчи и иногда, если результат матча не играл весомой роли, позволяли ему выйти на поле во втором тайме.

Свой первый футбольный матч в Бразилии я смотрел под проливным дождем. Было это в 1969 году в Сан-Паулу на стадионе «Покаэмбу». В тот дождливый октябрьский вечер играли две знаменитые команды — «Сантос» с Пеле и «Коринтианс» с молодым Ривелино. Разыгрывалось первенство штата Сан-Паулу, и обе команды претендовали на право владеть Кубком. Несмотря на непогоду, трехтрибунный «Покаэмбу» был заполнен до отказа. Зрители, прикрывшись от дождя чешуей черных зонтиков, неистово болели за обе команды, сопровождая гулким завыванием «у-у-у» любой эпизод на поле. Было отчего завыть. Игровая поляна превратилась в огромную сплошную лужу. Мне подумалось, что поговорку «дождь лил, как из ведра» должны были придумать бразильцы. В тот вечер она полностью оправдывала себя. Водопад, низвергавшийся с небес, заливал всё и вся. Временами на стадионе стояла сплошная стена дождя. И тем не менее игра шла. Команды поочередно разворачивали наступление и держали оборону. Нападающие били по воротам, вратари парировали мячи. В середине первого тайма к неописуемому восторгу зрителей игроки «Коринтианса» забили гол. Что творилось на поле! Пока огорченные защитники «Сантоса» вылавливали мяч из сетки, восторженные паулистас обнимались прямо в воде.