Барбизон. В отеле только девушки

* * *

Экономическая обстановка продолжала улучшаться, и в 1940 году «Барбизон» объявил, что «обязательства по ипотеке погашены полностью» [54]. Годовая прибыль составила 103476 долларов – куда как больше, чем 83676 долларов пару лет назад. Отчасти столь значительная разница между 1938 и 1940 годом объяснялась миллионами посетителей Всемирной выставки в Корона-парке Флашинг-Медоус, разбитой на бывших шлаковых отвалах. Темой выставки стал «Мир завтрашнего дня», что намекало на улучшение экономического климата и связанное с этим чувство надежды. Президент Франклин Д. Рузвельт посвятил речь на открытии выставки сто пятидесятой годовщине инаугурации Джорджа Вашингтона. На территории выставки были расставлены две сотни телевизоров, чтобы посетители первого дня могли оценить новое революционное изобретение. Выставка открывалась весной и осенью два года подряд, в 1939 и 1940-м – и стала сущим золотым дном для Нью-Йорка и его отелей: требовалось где-то разместить сорок четыре миллиона посетителей.

Предчувствуя приток клиентов, «Корпорация „Отель Барбизон“» приобрела за наличные соседнее здание, таким образом оставляя за собой линию горизонта: больше никто не сможет там строиться и заслонять им солнце. Точно в ознаменование свободы от ипотечного долга эпохи Великой депрессии «Барбизон» также установил козырек над главным входом [55]. Он был создан по проекту архитекторов бюро «Шварц и Гросс» в подходящем общему облику отеля стиле. Длиной почти десять метров, ар-деко: полоски бронзы с панелями алуманита. Название «Барбизон» было вырезано прямо по полосам, так что через буквы проникал свет.

В то время как «Барбизон» уверенно смотрел в будущее на гарантированный естественный свет на горизонте и из-под огромного бронзового козырька, увековечившего его имя, большая часть молодых женщин пережили Великую депрессию, распрощавшись с большими надеждами. Наиболее состоятельные из них представляли себе – и вплоть до роковой недели в октябре 1929 года небезосновательно – яркое и беззаботное будущее: каток, верховые прогулки, поездки, автомобили, свидания и встречи с друзьями. А получили всего пару туфель, ну, может, еще одну запасную пару. Война, которая началась далеко-далеко в Европе, за Атлантическим океаном, как раз тогда, когда Филлис Маккарти вознамерилась снять номер в «Барбизоне», поначалу совсем не ощущалась. Но очень скоро и этому пришел конец.

В декабре 1941 года Эвелин Эколс, которую мистер Пауэрс некогда назвал «самой типичной уроженкой Среднего Запада», теперь замужняя женщина, только что закончила обедать [56]. В Нью-Йорке стоял яркий солнечный день, они с мужем читали толстенный воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс» и слушали по радио репортаж с игры «Гигантов». Внезапно трансляция прервалась и было объявлено: всем военнослужащим, мужчинам и женщинам, срочно явиться на свою базу. И всё; больше никакого объяснения не последовало. Эвелин и ее муж дождались следующего объявления: Япония совершила нападение на Перл-Харбор, Америка вступает в войну. И, наконец, третье объявление гласило: «Занавесьте окна и не выпускайте свет. Не пользуйтесь телефоном: все линии в это время резервируются только для правительственного использования». Эвелин тут же встала и выключила свет: выглянув в окно туда, где должна была быть Таймс-сквер – та самая, на которой в свой двадцать один год поклялась, что останется в Нью-Йорке навсегда, – она увидела, что во всем городе «нет ни одного лучика света».

Мужчины ушли воевать, а их работу теперь должны были делать женщины – пусть до этого они подвергались порицанию ровно за то же самое. Когда генерал «Дикий Билл» Донован [57] призвал женщин идти на работу в Управление стратегических служб (предшественник ЦРУ), он описал идеальную сотрудницу как «нечто среднее между выпускницей колледжа Смит, моделью Пауэрса и обладательницей диплома курсов Кэтрин Гиббс». Иными словами, он запросто мог сходить к миссис Мэй Сибли и попросить любую постоялицу «Барбизона».