Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 2

Глава вторая

При выдаче продуктов в ларьке почти ежедневно происходили недоразумения. Рабочие завода, и в особенности служащие, жили плохо, с продовольствием у них всегда были перебои, а при покупке продуктов питания на базаре заработной платы могло хватить на два-три дня. Естественно, что недовольство и злобу люди срывали на ни в чём не повинной заведующей ларьком. Обычно придирались без причины, но некоторым удавалось подмечать действительно существовавшие недостатки. Они не были следствием плохой работы Алёшкиной, а являлись результатом общих неполадок в снабжении района, но покупателям казалось, что вся вина лежит на ней.

Правда, большинство рабочих понимало, как велика и трудна её работа. Люди видели, что Екатерина Петровна, иногда совсем больная, неизменно выходит на работу, бредёт пешком в райцентр за карточками или продуктами, поднимает непосильные для женщины тяжести. Они сочувствовали Алёшкиной, и немногие шероховатости или ошибки, допускаемые ею, прощали, не поднимая шума. Но среди служащих нашлось несколько человек склочников и сутяг, а может быть, и завистников, полагавших, что заведующая ларьком на своей «хлебной» работе имеет большие прибыли. Они написали коллективную жалобу, обвиняя её в расхищении хлеба и других продуктов. К их жалобе присоединилось и несколько станичников, хотя и не пользовавшихся ларьком, но имевших на Катерину зуб за то, что их родственники, сотрудничавшие в своё время с оккупантами, были арестованы органами НКВД не без её помощи. И, наконец, администрация завода, поставлявшая в ларёк спирт и получавшая за него деньги непосредственно, боялась, что Алёшкина может их разоблачить и, воспользовавшись случаем, со своей стороны направила в райисполком Майского района донос на неё. Там у Екатерины Петровны тоже имелись недруги, очень уж она непримиримо и дотошно требовала выдачи всего, что полагалось заводским рабочим, и не шла ни на какие уступки или подачки райпотребсоюза и райисполкома. Жалобы сразу попали в районную прокуратуру.

Надо представлять себе, как в то время относились в нашей стране к расхитителям государственного имущества, даже к тем, кто только подозревался в этом или на кого поступал донос. Действовало Постановление от 7 августа 1932 года, по которому за кражу килограмма картофеля с колхозного огорода можно было получить до восьми лет пребывания в лагерях, а Алёшкину обвиняли в присваивании чуть ли не четверти получаемого хлеба.

Будь это кто-нибудь другой — не Екатерина Петровна, которую районный прокурор в Майском, молодая женщина, довольно хорошо знала, вопрос решился бы просто: в Александровку направили бы милиционера, который арестовал бы Алёшкину. В те годы арестованному доказать невиновность было так же трудно, как и во времена «ежовщины».

К счастью, райпрокурор решила посоветоваться по этому вопросу с начальником райотдела НКВД. Она показала ему поступившие бумаги и высказала сомнения, что эти обвинения обоснованы. Ознакомившись с содержанием заявлений о «хищениях» Алёшкиной и внимательно прочитав фамилии станичников, подписавших их, начальник райотдела убедился, что знает этих людей, благодаря сведениям, своевременно полученным от Екатерины Петровны, а увидев подписи администрации завода, он понял, кому нужно, чтобы Алёшкину как можно скорее убрали из Александровки. Поэтому он сказал:

— Вот что, товарищ Полякова (такова была фамилия райпрокурора), я думаю, что прежде, чем принимать какие-либо репрессивные меры к Алёшкиной, надо тщательно проверить справедливость выдвинутых обвинений. Не следует посылать туда каких-нибудь чиновников из райпотребсоюза или райисполкома, а лучше всего, если бы вы съездили и проверили всё сами. Ведь если хоть наполовину правда, что здесь написано, так дом Алёшкиной и все её амбары должны быть забиты продуктами и всяким прочим добром. Проверьте это! А я со своей стороны скажу так: мы Екатерину Петровну знаем и зря в обиду не дадим. То, как она живёт со своими детишками, не подтверждает здесь написанное, это сплошная клевета. Разберитесь.

Выслушав эту речь, Полякова уже на следующий день была в Александровке. Она зашла в ларёк как раз в тот момент, когда Катя после бессонной ночи, проведённой в доставке полученной муки, раздавала её по карточкам.

Несколько часов провела Полякова в ларьке. Катя, хотя и волновалась из-за присутствия постороннего человека, и тем более прокурора, старалась работать как всегда — аккуратно и быстро. Она не особенно удивилась этой проверке, даже ждала её. Дело в том, что за нескольких последних месяцев ей в ларёк два-три раза в неделю доставляли по нескольку десятков литров спирта. Главный бухгалтер завода убеждал, что накладные на этот спирт у него, с разрешения директора деньги за проданный товар следует сдавать ему, он сам будет их приходовать по кассе и расходовать на восстановление завода.

В простоте души своей Катя вначале верила этим заявлениям и ничего не подозревала, но однажды, когда она сдавала выручку за спирт, бухгалтер предложил ей из этой выручки взять некоторую сумму денег. Она, конечно, отказалась и возмутилась. В течение нескольких дней Катя раздумывала, с чего это бухгалтер оказался таким добрым, и начала подозревать, что с передаваемым для продажи спиртом что-то нечисто. Поэтому, увидев у себя в ларьке прокурора, которую знала в лицо, она подумала, что та явилась для расследования этого дела. Каково же было её удивление, когда Полякова по окончании выдачи муки, сказала:

— Ну теперь, Екатерина Петровна, закрывайте свою лавочку и пойдёмте к вам домой, мне нужно с вами поговорить.

Катя смутилась, у неё дома был невероятный беспорядок. За последние три дня она, по большому счёту, прибегала домой только на несколько часов поспать. Эла, занятая учёбой, тоже за порядком не очень-то следила, ей еле хватало времени приготовить что-то поесть сёстрам и маме. Ну, а младшие больше раскидывали, чем прибирали, особенно Майя. Поэтому Катерина несмело спросила:

— Товарищ Полякова, а нельзя ли поговорить здесь? Тем более что и все документы по работе я в ларьке храню.

Смущение Алёшкиной и её предложение насторожили Полякову: «Неужели она боится меня в дом пускать, чтобы я не увидела там чего лишнего?» И прокурор ещё настойчивее повторила:

— Нет, пойдёмте к вам, я хочу поговорить с вами дома. Да я и проголодалась, из Майского-то выехала в шесть часов, а сейчас уже скоро пять. Покормите меня чем-нибудь?

Катя ещё более смутилась. В тот день она дома ещё не была: прямо с мельницы, где получала муку, приехала в ларёк. Сама тоже до сих пор ничего не ела, а что там сумела приготовить старшая дочь, и осталось ли что-либо после того, как младшие пришли из школы и поели, это вопрос. «Ну хлеб-то, наверно, не весь съели, — раздумывала Катерина. Дети ей всегда краюшку оставляли. — Ну что же, матушка, раз ты настаиваешь, пойдём, — нахмурилась она. — Посмотришь, как здесь, в Александровке, семьи фронтовиков живут!» Она знала, что в Майском и в других городах семьям фронтовиков выдавали специальные пайки, пусть и небольшие, но дети ели и кашу, и масло, иногда и мясо, и сахар. Здесь же, кроме муки, не выдавали ничего, а на базаре покупать было не на что. «Вот ещё, навязалась гостья, — с неудовольствием подумала Катя. — Ну да ладно, сама будет виновата».

— Ну что же, — сказала она, — я вас специально не приглашала потому, что, честно говоря, сама ещё сегодня дома не была. Мука у меня кончилась, вот сейчас только принесу, так что не знаю, чем вас и угостить-то смогу. Хлеба там, может, немного найдётся, оставался и небольшой кусочек свинины. Если его Эла не израсходовала, сварим похлёбку. Картошка есть, хорошо, если и мамалыга осталась. Надо взять немного повидла, вот этим и будем угощаться.

Катя взвесила приготовленный мешочек с мукой, повидло в стеклянной банке, пересчитала и положила в кассу деньги, заперла её и сказала:

— Пойдёмте, я готова. Только у меня очень злая собака. Она на цепи, но цепь длинная и позволяет ей бегать по всему двору. Вам придётся постоять у калитки, пока я её покороче привяжу, тогда и пройдёте. Маша, — обернулась она к вахтёрше, — я сейчас ларёк закрою, пойду поесть. Тут ещё несколько человек муку не получили, может, и другие покупатели подойдут. Скажите, что часа через два приду и снова открою.

До дома Алёшкиной женщины шли молча. Катя ждала вопросов прокурора, а та упорно молчала. Она думала: «Неужели эта молодая, такая симпатичная и, видимо, до невероятности уставшая женщина искусно притворяется? Может быть, и дома у неё показная бедность, а на самом деле где-нибудь припрятаны запасы продуктов и промтоваров? Да нет, не может быть! Уж больно она проста… А, впрочем, чем чёрт не шутит?»

Они подошли к маленькому, в два оконца, саманному домику, обнесённому плетнём, и Катя сказала:

— Ну вот и наши хоромы. Сейчас я Полкана привяжу, тогда и проходите.

Во дворе бегала огромная рыжая собака — помесь кавказской овчарки с дворняжкой. Она была худа, лохмата и, очевидно, невероятно зла. Её ожесточённый лай при виде незнакомого человека дошёл до неистовства. Кате стоило немалого труда успокоить разбушевавшегося пса и затащить его в хлев. Заложив запор палкой, она сказала:

— Пожалуйста, товарищ Полякова, проходите, он теперь не опасен.

Они зашли в дом. Прокурор недоумённо остановилась на пороге: она ожидала увидеть или роскошь, или нарочитую бедность, но то, что оказалось перед ней, ошеломило. Дом был пуст, дети, поев, убежали куда-то играть, и ничто не мешало осмотреть его как следует. Всюду была вопиющая нищета: земляной пол, подслеповатое оконце, остывшая, ничем не прикрытая, местами облупившаяся печь, колченогий стол, такие же две табуретки и небольшая лавка, полка на стене, почти лишённая посуды, старое ведро с водой на низенькой деревянной скамейке у двери, — вот, собственно, и вся обстановка этой части жилья.

Смущённая Катя убрала грязную посуду со стола и, заглянув в стоявший на крошечной плитке закоптелый чугунок, облегчённо сказала:

— Ну, нам повезло! Эла догадалась суп сварить. Сейчас его разогрею, вон на тарелке и мамалыга есть. Чайник вскипячу, чаю попьём. У меня тут немного настоящей заварки осталось. Ребята-то не пьют чай, а себя я уж балую. На базаре покупаю по чайной ложечке за 20 рублей. Повидло принесла, голодными не останемся. Да вы что остановились-то? Проходите в комнату, там у нас почище будет.

Обескураженная Полякова молча прошла в другую половину хаты. Там были полы, но выглядело всё ненамного богаче кухни.

Пока Катя растапливала принесенным из сеней хворостом плитку, ставила чайник, разогревала сваренный Элой суп и выкладывала на сковородку нарезанную крупными кусками мамалыгу, прокурор осмотрела комнату, в которую вошла. Это была тоже маленькая комнатушка, не более десяти квадратных метров. Два окна её выходили на улицу, а дверь в противоположной стене соединяла комнату с кухней. Около двери, вплотную к стене, составлявшей продолжение дымохода плиты, стояла старая кровать, накрытая ватным одеялом. Видно было, что одеяло служило своим хозяевам уже не первый десяток лет. В голове постели лежало несколько небольших подушек, тоже с изрядным сроком пользования. На этой кровати спали вместе мать и две младшие дочери. Старшая спала на узенькой раскладной железной койке, покрытой суконным одеялом, стоявшей у боковой стены комнаты так, что головная часть её упиралась в подоконник.