Штормовой предел

* * *

За последующие годы обучения в училище Владимир Миклуха физически очень окреп, став признанным силачом. Теперь он мог на спор креститься двухпудовой гирей и в шутку не раз, ухватившись за заднее колесо, останавливал одноконную повозку.

После окончания учебного года — обязательная летняя морская практика. Майским утром всю роту отправили на портовых буксирах в Кронштадт, где высадили на старую броненосную батарею «Первенец». Сразу же кадетам вручили судовые номера и велели обитать на жилой палубе. Через неделю тихоходный «Первенец» вышел из гавани и направился в Котку. Вся палуба броненосной батареи была заставлена шлюпками-шестёрками для обучения. На расположенном между островами закрытом Коткинском рейде почти никогда не бывает сильной волны, и кадетов там не укачивало. Ежедневно производились учебные тревоги и много времени отводилось на шлюпочные учения. Перед подъемом флага будущих офицеров заставляли лазать через фор-салинг. Вахтенный офицер вызывал по фамилиям, и кадеты по вантам правого борта должны были подняться на фор-марс, а затем по стень-вантам на фор-салинг, далее перейти на левый борт и спуститься по вантам на палубу. Если для опытных матросов это выглядело легкой прогулкой, то для мальчишек-кадетов было серьезным испытанием на смелость и ловкость. После подъема флага корабельный день начинался пробегом под вёслами, причем в шлюпки садились и вылезали из них по выстрелу, что также требовало быстроты и ловкости. Много ходили на шлюпках под парусами.

Однако всему хорошему приходит конец, поэтому в один из дней «Первенец» покинул тихий Коткинский рейд и отправился бороздить Финский залив. Не обошлось и без шторма, и хотя, по сути, это была только свежая погода, разведшая небольшую волну, кадетам казалось, что они попали в настоящий тайфун. Разумеется, все из кожи лезли, чтобы показать, что их не укачивает, так как считали это позорным для настоящих моряков. Несчастные жертвы, боясь не исполнить приказание, лезли по вантам, судорожно цепляясь за них, так как на качке легко сорваться и оказаться за бортом. Благодаря такой операции быстро проходила морская болезнь, и кадеты спускались на палубу уже исцеленными. После этого мальчишки считали себя уже настоящими зейманами[1] и мечтали теперь о том, как, вернувшись домой, расскажут своим домашним, как выдержали настоящий шторм.

Очередную морскую практику старшие кадеты проходили в Финском заливе на старом учебном фрегате «Аскольд». В середине сентября была назначена комиссия для производства практического экзамена. В числе членов комиссии был грозный капитан 1-го ранга Верховский, который сразу же свел на нет всех прочих ее членов и сам экзаменовал кадетов по всем предметам. Верховского кадеты традиционно боялись, он мог легко завалить своими неожиданными вопросами, которых не было в программе обучения. Отвечать ему всегда было равносильно игре в рулетку. Так все произошло и на этот раз. Большая часть кадетов выходили от придирчивого экзаменатора уныло, Верховский сегодня явно был в ударе. Настала очередь отвечать и Миклухе. Пока он докладывал по вытянутому билету, Верховский слушал его, прикрыв глаза, и в первый раз взглянул на отвечающего, когда тот доложил об окончании ответа.

— Доложите мне вооружение бушприта[2] «Аскольда»! — неожиданно задал он свой каверзный вопрос.

В вопросе был подвох. Дело в том, что, работая во время практики на мачтах, кадеты более-менее успевали изучить их вооружение, но до бушприта, как правило, «добраться» не успевали. Поэтому вопрос был явно на засыпку. Но Миклухе неожиданно повезло, так как он волею случая больше недели работал именно на бушприте и успел за это время до мелких подробностей изучить проводку всех его снастей. Поэтому, стараясь не выдавать радости от нежданной удачи, Миклуха бойко доложил все, что знал по бушприту.

— Это не верно! — неожиданно перебил его Верховский. — Вы совершенно не знаете предмет, о котором пытаетесь мне рассказать!

От этих слов Миклуха онемел. Как же так? Он прекрасно помнил, все бушпритное оснащение, сам занимался обтяжкой снастей, а его упрекают в незнании. Вообще кадетам спорить с Верховским не рекомендовалось, так как это только усугубляло ситуацию. Но тут коса нашла на камень.

— Позвольте вам доложить, господин капитан 1-го ранга, что в данном случае ошиблись вы, а не я!

На батарейной палубе, где происходила сдача экзамена, мгновенно наступила полная тишина. И писавшие за столами свои ответы кадеты, и сидевшие рядом с Верховским офицеры-экзаменаторы, пораженные происшедшим, с удивлением взирали на стоявшего навытяжку Миклу-ху — уж не самоубийца ли он? Что касается самого Верховского, то он изумленно поверх очков смотрел на маленького наглеца, только что публично обвинившего его, старого морского волка, в незнании элементарных вещей. Шея председательствовавшего багровела прямо на глазах и было понятно, что вот-вот разразится буря. Но нахальный кадет не стал дожидаться ее начала.

— Дело в том, что на «Аскольде» бушпритная проводка сделана не по штату, а так как Вы изволили приказать описать мне снасти бушприта именно на «Аскольде», а не штатную проводку на фрегате, я Вам и описал именно данную конкретную проводку! — разъяснил Миклуха свою позицию.

На батарейной палубе стало так тихо, что казалось, было слышно, как жужжит одинокая залетевшая муха.

— Пойдемте на бак! — наконец выдавил из себя Верховский. — Всем остальным продолжать экзамен!

Вместе с Миклухой они прошли в нос фрегата. Там, оставив кадета, Верховский сам влез на нок[3] бушприта, где все подробно осмотрел.

После этого оба так же молча вернулись в батарейную палубу. И только заняв свое председательствующее место, грозный капитан 1-го ранга во всеуслышание заявил:

— Кадет оказался прав, на «Аскольде» вооружение бушприта действительно не по штату!

После чего пожал Миклухе руку и поздравил с отличным ответом.

Стараясь сохранить невозмутимый вид, Миклуха ликовал — выйти из поединка с самим Верховским до него еще не удавалось никому! Надо ли говорить, что остаток дня он проходил в героях, снова и снова рассказывая друзьям в лицах, как мрачно лазил Верховский по бушприту, как насупленной, он шел обратно, как честно признал свое поражение и поздравил Миклуху с победой.

В апреле 1872 года Миклуха надел мундир с золотыми нашивками, галунами и пристегнул слева к поясному ремню настоящий палаш. По сложившейся традиции гардемаринов еще до выпуска расписывали по флотским экипажам. Что касается Миклухи, то его расписали в 4-й флотский экипаж.

Выйдя в первый раз с палашом на улицу, Миклуха с товарищами чувствовали себя необычайно важными. Правда, во время ходьбы с непривычки палаши путались у них между ногами, но зато с каким превосходством они смотрели на других мальчиков, которые оружия не имели. Особенно щегольским считалось у гардемаринов, когда палаш, ударяясь о ногу, издавал дребезжание. Для этого в ножны опускали серебряный гривенник, и тогда дребезжание приобретало особую мелодичность и становилось очень громким. Надо ли говорить, что заготовленные загодя гривенники были пущены в дело, едва палаши попали в нетерпеливые кадетские руки.

В этом же году Миклуха начал больше интересоваться барышнями и теперь по воскресеньям посещал квартиры своих товарищей, где общался с их сестрами, кузинами, а также с подругами этих сестер и кузин.

Ходил в гости и в Институт благородных девиц, где обитали все те же сестры и кузины. Миклухе доставляло большое удовольствие появляться на этих приемах, конечно, главным образом чтобы показать себя. Нравилось появиться в красивом белом зале с колоннами. Нравилось, как дежурные институтки подходили и спрашивали, кого вызвать, а три грозные классные дамы, как аргусы[4], наблюдали, чтобы не нарушались все сложные правила приличия при общении гардемарина с воспитанницей. Поэтому встречи происходили в веселых разговорах, сидя на некотором расстоянии друг от друга на стоящих вдоль стен красных бархатных диванах. Ах, как хороши были эти кузины-институтки в зеленых, красных и синих платьях, с белыми передниками и пелеринками, чинно сидевшие и скромно поглядывавшие по сторонам!