Числа Харона

Пролог

Осло 1988

Телеведущий Сверре Осланд пренебрежительно смотрел на своего неряшливого собеседника в вельветовом костюме и коротких носках. Он ничуть не был убежден, что сегодняшняя передача действительно, как горячо уверял шеф, чрезвычайно важна для его карьеры на телевидении. Втайне Сверре мечтал о циничных интервью для программы «Один на один», которую транслировали по воскресным утрам на недавно созданном частном канале «ТВ Норге», или анонсировании субботних передач на своем НРК1. Стоило несколько раз затянуться конопляным дымом, как Осланда начинали преследовать потрясающие картины его славы, низко налогооблагаемых швейцарских счетов и смуглых экзотичных женщин — страстных, развратных, которые с покорностью рабынь ожидали сексуального унижения. Он был нетерпелив и любые служебные распоряжения, выполнение которых не сулило доступа к скоростному лифту, готовому доставить его на вершину карьеры, воспринимал как неизбежное зло. Пренебрежительно фыркал, когда начальство поручало провести утреннюю телепередачу для дошкольников, с трудом сдерживал желание зевнуть во время дурацких журналистских расследований и не мог удержаться, чтобы не исправить ошибки в высказываниях пенсионеров, с которыми он обсуждал, например, рост цен. Как-то сделал это настолько демонстративно, злобно и агрессивно, что за свой поступок поплатился полугодовой ссылкой на региональное телевидение в Стафангер. Для Осланда был мучительный и поучительный урок. Отбыв наказание, он вернулся в Осло, поджав хвост, а на его рабочем столе с тех пор красовалась латинская пословицы в рамке: «Per aspera ad astra»[1].

Вернувшись, он уже за несколько недель грустил за разговорами с детьми и пенсионерами. Отныне по вторникам ему поручали вести в прямом эфире беседы с учеными перед показами научно-популярных фильмов. Эти интервью уже не были скучными. Они были небезопасными. Это могло скомпрометировать и уничтожить его, хотя новый шеф с неискренней улыбкой уверял Сверре, что это уникальная возможность вернуть себе доброе имя после недавнего провала. Журналист чувствовал острое унижение и был вынужден благодарить и вежливо улыбаться, а потом тратить кучу времени на подготовку к скучной с каким-нибудь экономистом, биологом или философом, которых вместе с их научно-популярными фильмами невозможно было сравнить с детективным сериалом на втором государственном канале. Поэтому пришлось подавить раздражение, забыть про развратных рабынь и голливудскую славу и всматриваться в толстые стекла очков своих разгильдяев собеседников, которые отличались невероятно высоким мнением о собственных талантах. Осланд все чаще ошибался и все небрежнее готовился к разговорам, презирая труд дежурных репортеров, которые доставляли ему горы профессиональных материалов. В кулуарах начали поговаривать, что Сверре Осланду конец, и на его место уже нашелся молодой преемник, которого шеф недавно отыскал в каком-то гей-клубе.

Сейчас, когда он смотрел на своего собеседника, эти перешептывания превратились в мощную какофонию. На этот раз ученым оказался математик, который семь лет назад эмигрировал из Польши, работал в университете в Трондгайме и получил престижную премию Норвежского математического общества.

Если все предыдущие дискуссии были хорошо спланированными шефом ловушками, то нынешняя неуклонно предвещала Сверре нокаут. Во-первых, норвежский язык математика никак нельзя было назвать идеальным, однако тот ни за что не желал говорить на английском, утверждая, что отказ от использования языка гостеприимной страны, которая дала ему возможность семь лет вести достойную жизнь и сделать огромную научную карьеру, была бы страшной бестактностью относительно его благодетеля, норвежского правительства. Во-вторых, гость передачи оказался на удивление дерзким и о собственном решении говорить на норвежском заявил еще раньше, прибегая к простецким, даже грубиянским словам и стукнув кулаком об стол. В-третьих, математик происходил из страны и города, о которых Осланд не имел малейшего представления, а информация про Польшу и Вроцлав, которую принесли ему за несколько часов до эфира, оказалась настолько скупой и полной стереотипов, словно ее собрали среди фермеров, у которых поляки работали на плантациях клубники. В-четвертых, знание Сверре Осланда о математике ограничивались элементарной арифметикой, кроме того, к «королеве наук» он еще со школы питал глухую и непреодолимую ненависть. И, наконец, в-пятых, Осланд не успел посмотреть анонсированный фильм и знал о нем лишь то, что сюжет содержит детективную загадку. Стиснув зубы, он пытался расслабиться и обратился к своему первоначальному плану, чтобы избежать любых возможных неприятностей.

Решил сначала избавиться от речевых проблем и в самом начале задал польскому профессору сложный вопрос. Радостно усмехаясь, Сверре поинтересовался, не считает ли лауреат, что награждение норвежской премией ученого, который работает в норвежском университете, это проявление кумовства. Его собеседник, как Осланд и предполагал, не понял последнего, того наиважнейшего слова, и отвечал настолько туманно и непонятно, что журналист потерял терпение.

— Уважаемые дамы и господа! — гость программы неожиданно обратился к камере. — Я говорю по-норвежски, потому что хочу продемонстрировать уважение к моей новой родине, — математик забавно скривился и хлопнул себя ладонью по бедру, — но таких идиотских вопросов просто дольше не выдержу! Договоримся так, Сверре, — он ткнул в того пальцем с криво обрезанным ногтем, — дурацкие вопросы будешь задавать на английском, а умные — на норвежском.

— Тогда придется пригласить переводчика, который последовательно будет переводить с английского, — улыбнулся Осланд, — поскольку я математический невежда и буду задавать вам глупые вопросы.

— Ну, необязательно расспрашивать про математику.

— Вы наш гость, поэтому мы должны выполнять ваши просьбы. — Осланд удовлетворенно отметил свою первую маленькую победу. — Итак, мы не будем говорить про математику, хотя она является основой документального фильма, который сейчас будут смотреть наши уважаемые зрители. Поговорим про Польшу, вашу первую родину. И про вашу малую родину, город Вроцлав.

— Я родился не в Вроцлаве, — возразил математик. — Вы бы могли лучше подготовиться.

Осланд почувствовал, что жара от телевизионных юпитеров сделалась невыносимой. Он потел, как мышь. Через мгновение пот выступит на его загримированном лице, на светлом, изысканно скроенном пиджаке. «Да, — подумал он. — Это нокаут. Ассистенты подсунули мне неверную информацию про этого сукиного сына».

— А где? — спросил он спокойно.

— Я родился в прекрасном европейском городе, во Львове, — сказал математик и вытер вспотевший лоб.

Удар оказался метким. Точно в цель. Журналист тщетно силился вспомнить хоть что-то про какие-нибудь польские города. Однако в голове крутилась только полученная информация про Вроцлав и очень поверхностная — о польскую столицу, Варшаву. В его рейтинге Польша разве что на бал опережала Анголу, потому что там он мог назвать только один город, столицу Луанду, и еще на два балла Патагонию, потому что Сверре не вспоминал названия ни одного патагонского города, если они вообще существовали. Сейчас надо было скрыть собственную неосведомленность, шуткой или какой-то шутовской выходкой замаскировать конфуз. Или притвориться, будто ты сдаешься, извиниться и подмигнуть зрителям, мол, видите, с каким напыщенным задавакой приходится иметь дело.

— Не всем телезрителям известен этот славный польский город, — Осланд выбрал второй вариант. — Но, может, вы нам что-то про него расскажете?

— Действительно, неизвестен! — воскликнул ученый. — Видимо, они даже не знают, что этот город больше не польский! Теперь это советский город, искалеченный, разрушенный и подавленный московским режимом, город, который выдрали у Польше 17 сентября 1939 года, город, из которого по войне выгнали поляков, то есть лишили его души! Можете себе такое представить? Это именно то, что шведы отобрали бы у норвежцев Осло, присоединили к Швеции и выгнали оттуда всех норвежских жителей! И я должен все это рассказывать? У нас достаточно времени? — спросил он, обращаясь к камерам и, увидев кивок остолбеневшего оператора, немедленно ответил сам себе: «Так! Конечно! Я расскажу вам сейчас о городе без души. Кто же еще это сделает, если не я?»

Осланд не верил собственным ушам и глазам. Его предсказание поражения оказалось необоснованным. Все зрители запомнят крикливого безумца и спокойного журналиста, который, как мог, защищался от дерзкого психа. Он облегченно вздохнул. Пот испарился так же быстро, как и появился. Сверре смотрел на своего собеседника, который вдруг показался ему даже симпатичным, а его костюм — тщательно отобранным. Фиолетовый шейный платок гармонировал с серым вельветовым костюмом, который, однако, был слишком теплым для лето и еще и требовал глажки. На запястье поблескивали дорогие часы, на пальце блестело массивное кольцо, видимо, из белого золота. «Как я мог подумать, что он неряха, — думал Осланд. — Да он почти денди! А этот его взрыв и речь, которую он произнес практически без ошибок, лишат меня всех проблем, и не придется задавать ему никаких вопросов! А если кто-то и упрекнет меня пассивностью, я скажу: попробуй-ка сам перебить такого ненормального!»

Профессор дернул свой шейный платок. Немного ее отпустил, не прекращая при этом говорить. Его фразы становились все изысканнее, даже рискованными, так, словно его языковая ловкость и образность высказывания росли вместе с эмоциями.

— Предвоенный Львов был столицей европейской математики! — воскликнул профессор, а потом внезапно успокоился и продолжил почти шепотом, но это был сценический шепот, который привлек внимание Осланда, оператора и зрителей не меньше, чем крик. — Понимаю, что скажу сейчас нечто очень необычное, но я все-таки это сделаю… Если бы я не родился во Львове, то не оказался бы здесь и не получил бы этой премии, которую сравнивают с Нобелевской для математиков. Не годы обучения во Вроцлаве среди руин, не четкие доказательства в области теории чисел, которые я совершал уже как ученый в вроцлавском общежитии, в духоте, окруженный тараканами, что вылезали из раковины, даже не стерильные года в Норвегии сделали меня математика. Я стал им благодаря своему львовскому происхождению. Вот почему я так бурно отреагировал, когда вы сказали, будто я родом из Вроцлава…

«Плохо, — подумал Осланд, — этот тип становится кротким, почти извиняющимся. Теряет свою агрессивную суть. Надо его немного разозлить, чтобы сохранить наши роли: культурный журналист против разъяренного напыщенного задаваки».

— Насколько мне известно, — он воспользовался паузой, что ее сделал профессор, — источником генов являются родители, а не место рождения.

— Genius loci[2], конечно, никак не связанный с генетикой, — смиренно сказал математик, — разве что этимологически. Однако остается неким образом закодированным в каждой мозговой клетке, создавая необъяснимые до сих пор цепи информации.