Девушка в красном

Девушка с пирожками

Когда я встретил её первый раз, она была похожа на персонажа сказки. Второй — боевика. Третий — триллера. Какой она была на самом деле, я так и не узнал. Но её цветом всегда был красный.

* * *

Далёкой осенью десять лет тому назад мне предложили участие в программе постепенной реабилитации для киберпреступников. Кресло было удобным и мягким. За узким окном нулевого этажа, расчерченным на квадраты решётки, гуляли голуби и шуршали листья.

Чтобы вновь вдохнуть воздух и прогуляться по улицам, я был готов почти на всё. Даже на дурацкие исследования. Я помнил, как такая логика подвела когда-то Рендэла Патрика МакМёрфи, но решил рискнуть.

Ведь мне предлагали немыслимое — шесть часов на свежем воздухе в милом квартале, специально воссозданном для любителей старины. Здесь были магазинчики, школы, библиотеки, кафе и заправки. А не было — электронных денег и интернета.

В этом и была причина, почему мне разрешали прогуливаться не в тюремном дворе, а по маленькому раю на земле, где жёлтые листья обильно раскрашивали серые булыжные мостовые в картину абстракциониста, сильно увлекавшегося в молодости Ван Гогом — в отсутствии интернета.

Единственным электронным устройством в квартале был мой браслет, чутко следивший за тем, чтобы я не пересекал границ заповедной земли. Впрочем вру: таких устройств было ровно четыре. На одного «подопытного кролика» приходилась всего четверть этого оазиса пятидесятых годов двадцатого века. Будто часовые, мы могли видеть друг друга издали и даже поприветствовать жестом — но не более того. Кураторы программы понимали, что давать хакерам общаться — не самая лучшая идея в мире.

Здесь я каждый день ходил на простую работу — уборщиком или разносчиком газет. Гулял. Посещал местную библиотеку. А спустя шесть часов меня забирал куратор и препровождал обратно в камеру.

Первое время мне казалось, что я сойду с ума от счастья. Кто бы сказал мне раньше, что свет и воздух будут мне милее четырёх стен — я бы очень удивился. Но с интернетом стен нет. Кабель — маленькая отдушинка, но сквозь неё в любую коморку начинает дуть такой ветер свободы, какой не ощущают на своём лице даже бывалые путешественники. Теперь же, отключённый от своего главного наркотика, я находил удовольствие в осваивании клетки, чуть более просторной и благоустроенной, чем предыдущая.

Что это именно клетка, я особенно остро понял однажды, когда, подходя к границе выделенного мне для прогулок участка, увидел на другой стороне чудесную кофейню во французском стиле. Изящная вывеска с завитушками, скатерти с тонкой полоской кружева, приглушённый свет… И девушка-официантка в платье с корсажем и короткими рукавами-«фонариками». Оно ей чудесно шло, а когда посетители говорили что-то забавное, она смеялась, слегка прикрывая рот рукой, будто смущаясь. Мне казалось, я могу слышать этот смех…

Но девушка была на том участке, куда мне хода не было. Казалось бы — забудь. Не твоё — значит, не твоё. Не мучь себя. Но я повадился ходить к границе и часами высматривать её за окнами кафе. У неё были замечательно прямые, гладкие волосы и стрижка «каре». Она закалывала их, но не сзади, а заправляла за уши и прихватывала белыми заколками, какие бывают у маленьких девочек. Волосы у официантки были красными.

Однажды она поймала мой взгляд. Я улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и помахала рукой. Это стало нашей новой традицией. А потом пришло лето, мне пришлось переодеться в шорты и футболку, и мои браслеты — теперь их было два: на ноге и на руке — неуклюже замаскированные под «фенечки», предательски выделялись на фоне моей ещё довольно бледной кожи.

Она перевела на них взгляд, и её улыбка погасла. Мне было так стыдно, что я сбежал. И неделю не показывался в той стороне. Не показывался бы и дольше, но она нашла меня сама — подошла на улице и поздоровалась, будто со старым знакомым.

Спустя час я рассказывал ей всё — и о том, как меня поймали, и об эксперименте, и о том, как мне порой мучительно хочется, чтобы всё закончилось, и я смог зайти в её кафе и заказать себе что-нибудь.

— С последним я могу тебе помочь, — заметила она. — Выбирай: пирожки или круассаны?

— Конечно, круассаны, — рассмеялся я. — Я же мечтаю о посиделках в настоящей французской кофейне!

— А зря! — со смехом возразила она. — Пирожки у меня, между прочим, по фирменному бабушкиному рецепту!

Так я узнал, что она не просто официантка, а профессиональный повар, пекарь и немного кондитер. Пирожки по рецепту её бабушки и впрямь были чем-то экстраординарным. В этом я убедился на следующий же день. Скоро я был не прочь убедиться кое в чём ещё. Но её квартира находилась над кафе. У меня квартиры не было. А предаваться любви где-нибудь в парке, в тоннеле или на заднем дворе она категорически отказывалась. Да что там — даже целоваться.

— Одиночество в камере с глазком, — она погладила меня по браслету, — похоже на лодку, дающую течь. Ты ведь когда-нибудь выйдешь на свободу?

— Выйду, — пробормотал я, едва сдерживая смесь волнения («она меня будет ждать») и разочарования («а может быть, всё-таки…»). — Через год.

Потом меня неожиданно перевели в другой район. Я даже не мог послать ей весточку, чтобы объяснить, куда пропал.

Когда меня выпустили, я летел как на крыльях в вожделенную кофейню — но на её месте нашёл только какой-то ретро-бар для байкеров. Я не знал ни имени своей чудесной знакомой, ни фамилии. А новые хозяева не могли мне сказать, как не могли сказать и куда пропало кафе.

— Кажется, разорилось и было выкуплено за долги, — не очень уверенно предполагали они.

Я был в отчаянии. Но потом всё забылось. На время.