От Апеннин до Анд

* * *

Бедный Марко! У него было смелое сердце, и он готов был вынести самые трудные испытания, какие только могут встретиться в дальнем плавании. Но когда он увидел, как исчезают на горизонте очертания его прекрасной Генуи и как пароход выходит в открытое море, мужество изменило ему. Мысль о том, что на этом огромном пароходе, набитом крестьянами-эмигрантами[5], он один, никому не знакомый, с маленькой сумкой, в которой было всё его имущество, — эта мысль приводила его в отчаяние. Два дня он лежал, свернувшись клубочком, как собачонка, на носу корабля, почти ничего не ел и едва сдерживал слёзы.

Во сне (а сны были тревожные и страшные) ему часто мерещилось лицо какого-то незнакомца. Тот смотрел на мальчика с состраданием и говорил ему на ухо: «Твоя мать умерла». Марко просыпался, подавляя крик ужаса.

Но когда пароход прошёл Гибралтарский пролив и мальчик впервые увидел Атлантический океан, он воспрянул духом. Ожила надежда. Но это длилось недолго.

Безграничность океана, всегда однообразного, всё усиливающаяся жара, чувство своего одиночества, печальные лица окружавшего его бедного люда снова наводили на него тоску. Дни чередовались, пустые, однообразные, думы путались в его голове, как это бывает у больных. Ему казалось, что плавание длится целый год.

Каждое утро, просыпаясь, он недоумевал: неужели это он, один, среди бесконечной водной пустыни плывёт в Америку?

Красивые летучие рыбы порою падали на палубу. Чудесные закаты в тропиках с громадными тучами цвета огня и крови, свечение воды ночью, когда весь океан загорался, словно залитый потоками лавы, — казались не живой действительностью, а чем-то волшебным, как бывает в сновидениях.

Случалось, в бурную погоду, что Марко целыми днями бывал заперт внизу, в трюме. Там всё плясало и рушилось… и над всем этим стоял хор жалоб и проклятий. Тогда мальчику казалось, что приходит его последний час.

Но бывали дни, когда океан расстилался спокойный и желтоватый. То были дни нестерпимого зноя и невыносимой скуки. Часы тянулись, долгие и зловещие. Истомлённые пассажиры застывали за столом и казались изваяниями.

А плаванию не было видно конца. Море и небо, небо и море, сегодня то же, что и вчера, завтра то же, что сегодня… всегда… вечно.

Долгие часы простаивал Марко на палубе, облокотившись на перила, и растерянно смотрел на океан, которому не видно было края… Смутно представлял он себе лицо матери. Он стоял так до тех пор, пока глаза его не смыкались, пока не начинала тяжелеть голова и он не засыпал. А во сие ему мерещился всё тот же незнакомец, смотревший на него с состраданием и повторявший на ухо: «Твоя мать умерла». При этих словах Марко просыпался, дрожа, чтобы вновь начать грезить с открытыми глазами, глядя на тот же неизменный горизонт.