Рассказы старшины флота

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

За девять месяцев зимовки возле батареи вырос целый поселок — четыре жилых землянки и в пятой — баня.

Окошечки в землянках маленькие, вровень с завалинкой из камней. Но на окне возле койки Архипа Ивановича появился в банке цветок.

Закуривая, наводчик Перегонов нашел в махорке неизвестное зернышко и показал его старшине. Тот наковырял подо льдом пригоршню земли и посадил зернышко. Стали поливать — стало что-то расти, но что это, — определить не удавалось, и возле банки в свободные минуты собирались кучей.

— Ну, чего не видали-то? — спрашивал иногда Архип Иванович.

— То и не видали, что по всей окрестности больше посмотреть не на что, — отвечали ему, и были правы.

— Это трехцветная фиалка — «анютины глазки», — сообщил Перегонов, улыбаясь над крохотным росточком.

— Сельдерей! — воскликнул повар.

— Вот потеплеет — и цветок распустится. Тогда все станет ясно, и высажу я его на вольный воздух, — сказал Архип Иванович.

— Нельзя, товарищ старшина, — маскировку нарушите, — возразил Бордюжа и рассмеялся вместе со всеми.

После «сельдерея» Перегонов так посматривал на кока, что тот, желая загладить свою неучтивость, предложил:

— Пожалуйте цветок ко мне в столовую для лучшего ухода и всеобщего обозрения.

— Заморозит или закоптит, — сказал Перегонов. — Чего можно ждать от человека с такой фамилией — Пуговкин! От слова «пуговка» — явно не съедобное. Не коком бы тебе родиться. Вот у нас был кок, сразу видно — талант: по фамилии Варивода!

Посмеялись, но решили отдать цветок коку для озеленения столовой. Отдали и сказали:

— Отвечаешь как за тысячу борщей!

С тех пор за обедом и ужином шли толки о цветке. Появился один зеленый росточек — захотелось большего, и коку говорили:

— Давно бы сколотил ящик да посеял бы овса или проса.

— Овсом не кормлю, а просо — что просо! Разве поэтично — просовый сад!

С каждым днем все чаще в этот район стал залетать вражеский разведчик. Пролетит над морем, так что не заметишь его, и выскочит вдруг над самыми пушками. Разведчик обшаривал побережье, хотелось ему выяснить — кто наследил на берегу? Кто натоптал тропки? Рыбаки или тут появилась воинская часть?

Не удалось ему ничего обнаружить, но зато командиру батареи это показало, что противник стал активнее. Однако вражеских кораблей все нет и нет.

Заскучали моряки, казалось, — напрасно приняли столько тяжелой работы, напрасно сидели в засаде. Только Перегонов оставался невозмутимым и каждый день проверял, как зеленый росток разделяется надвое и начинает образовываться стебелек.

Море сбросило лед, и повис над мерной зыбью круглосуточный полярный день: пусто на море, пусто в воздухе, если не считать редких чаек и одиноких тюленей. Снег сходит, все изменилось кругом, но скоро изменится еще больше: заскрипят караваны гусей, заселятся птичьи базары и потянутся мимо безлюдных скал вереницы транспортов.

Вышел Архип Иванович на улицу и обрадовался:

— Дождь идет!

Мелкий просеянный дождь был неразличим глазом, но по проводам телефонной связи, в сером воздухе, бежали крупные, веселые и блестящие капли воды. Их движение на провисшем проводе напоминало веселую игру. Догоняя друг друга, набухая все больше и больше, капли грузно отрывались и падали вниз.

Не велик дождь, но все равно погода нелетная. Архип Иванович решил топить баню, кок хотел напечь оладий, но Бордюжа предупредил:

— Ничего из этого не выйдет, — небо скоро прояснится.

Сказал и словно накаркал. Действительно, вскоре видимость значительно улучшилась, и тут прямым курсом на черные скалы пришел неизвестный корабль.

Сыграли боевую тревогу. Через несколько секунд — все на местах. Кок махнул рукой на оставшееся тесто, залил огонь в топке, нахлобучил стальную каску и бегом пустился ко второму орудийному расчету.

Только развернулся корабль бортом к берегу, — наблюдатель по профилю сразу определил фашистский рейдер. Надеясь на свою быстроходность, в одиночку прогуливались такие крейсера вдоль берегов и разбойничали по мере сил. Этот тоже думал угнездиться за мысом и внезапно налетать на караваны судов.

Наводчики у орудия не выпускают врага из прицельной панорамы, жерла пушек неизменно следуют за ним; дальномерщики по телефону все время передают дистанцию. Тишина над пустынным берегом нарушалась иногда только криками чаек.

Командир подпустил рейдер кабельтовых[1] на тридцать и еще что-то ждет. А рейдер двигается в глубину залива.

Лишь вышел он на сектор обстрела батареи Иванова, уточнили наводку — и раздалась долгожданная команда:

— О-гонь!

Тут словно раскололись утесы. С двух сторон враз ударили береговые орудия. За громом — опять тишина, и только слышно, как шуршат в воздухе тяжелые снаряды.

Позади крейсера от разрывов встали толстые водяные столбы — значит, перелет!

Новый залп — разрывы по эту сторону скрывают крейсер. Значит, — недолет! Ура! Попал крейсер в вилку, сейчас его начнут крошить беглым огнем.

Снаряды тяжелые, толстые и блестящие от масла. Такой на руках не поднести и не поднять, чтобы в пушку заложить, и кок подвозит снаряды на тележке по рельсам.

Стоит Пуговкин в каземате с нагруженной тележкой, весь напряжен, как пружина, и следит за Перегоновым. Была команда «огонь», и вечностью кажется секунда, пока тот досылает ствол орудия, уточняя по прицелу. Вот он махнул стреляющему, и кок кричит:

— Вперед!

Голоса Пуговкина не слышно за гулом выстрела, но его понимает напарник. Рывком они выталкивают тележку из каземата, дальше кок один летит через открытый дворик, и едва успевает ствол откатиться на прежнее место, — в тот же миг новый снаряд перед пушкой.

После первых выстрелов рейдер пытается отвечать. Залпы дает всем бортом.

Осколки воют в воздухе. Чуть слышно звякнул металл, и покачнулся Перегонов. Осколок скользнул по каске, а ему показалось, словно колоколом ударили по голове.

От наших снарядов трещат палубные надстройки, вода кипит кругом крейсера. И вдруг нет столбов, нет разрывов. Несколько секунд корректировщик молчит, потом передает: «Попадание ниже ватерлинии».

Разом полыхнуло по кораблю пламя в трех местах. А следом за тем в самой середине его раздался взрыв и клубами вскинулся к небу черный дым.

— Блин! — воскликнул кок и, вытирая пот с побледневшего лица, повернулся к Архипу Ивановичу.

— Решето! — откликнулся Архип Иванович.

Тут подоспела новая порция снарядов.

— Никогда бы не подумал, что в блестящем с виду корабле может быть столько сажи, — сказал наводчик Перегонов и отвернулся. Будто сердце его не играет от радости, будто даже не интересно ему смотреть, как враг погружается в море.

Потом посмотрел Перегонов на кока и сказал:

— Молодец, Пуговкин!

— А ведь у тебя кровь на лбу, — заметил кок.

Фельдшер сделал перевязку и предложил идти отдыхать, но Перегонов остался стоять вахту до конца.

В бою и после боя каждый знает свое место. Орудийным расчетам не нужно рассказывать, как после стрельбы пробанить орудия и снова привести их в боевую готовность. Сетевую маскировку они сами поправят, а вот для засыпки воронок от вражеских снарядов приходится выделять сборную команду под началом Бордюжи.

Брустверы подправить Бордюже кажется делом законным, а воронки даже жалко засыпать: пусть бы виднелись вокруг батареи, как боевые рубцы. Да ничего не поделаешь — надо заровнять так, чтобы глазу не было заметно.

Пуговкин решил сделать оладьи с повидлом, чтобы отметить сегодняшний день. Добежал до камбуза, отворил двери в столовую, а там угол крыши сорван, потолок разворочен, стекла выбиты и консервная банка с цветком свалилась на столик.

По телефону командир батареи приказал, чтобы Бордюжу с его командой срочно направили на камбуз.

— Прямое попадание! Вот тебе и цветочек! — огорчился Перегонов, услышав, как передавали распоряжение.

— Черт-те что! — ворчал расстроенный наводчик. — Год стоишь, стреляешь пять минут… Хотя бы еще кто-нибудь подвернулся!

Вскоре вновь прибежал Бордюжа на батарею.

— Разрешите доложить! Открылись глазки!

— Значит, цел? — обрадовался Перегонов.

— Цел цветок, и один анютин глазок открылся!

К вечеру показались дымки и прошел мимо караван наших транспортов. Над ними летел самолет, по сторонам зигзагами шли большие охотники и тральщики.

Все выбежали наружу и с любопытством смотрели на проходившие корабли.

— Вовремя спровадили рейдер, — сказал фельдшер.

— Вот идут мимо, как будто так и надо. Ноль внимания на нас. Хотя бы погудел кто-нибудь, — добродушно проговорил Перегонов.

— Рад стараться! — крикнул Бордюжа, скорчив шутливую мину.

— Да ты что! Словно тебя похвалили или отметили службу.

— Так точно! Раз не замечают, — значит, маскировщиков не в чем упрекнуть.

За ужином кок поставил банку с цветком на стол перед прибором Перегонова. Тот отодвинул цветок на середину стола, подчеркнув, что торжество относится ко всему отделению.

После схватки с вражеским кораблем товарищи с батареи Иванова решили, что поселок получил боевое крещение, и стали называть его «Боевым».