Батюшки Амвросия наследник. Священноисповедник Георгий Коссов

Мы спрашивали у батюшки: «Что нас ждет?» На все наши тревожные вопросы он неизменно отвечал: «Печалиться и унывать не надо. Что Бог даст, то и будет. Все делается по Его святой воле».

А вести отовсюду с каждым днем приходили все страшней и тревожней. Новая жизнь, явно безбожная, начиналась с того, что Церковь отделили от государства, и было ясно, что делалось это для того, чтобы потом со всей яростью подвергнуть ее нападкам. Власти умышленно стали разжигать всеми средствами ненависть к духовенству. Говорили, что они обманывали народ, наживая себе на этом несметные богатства. По всему уезду прошел слух, что будто бы чекисты нашли в подвале Троицкого мужского монастыря 17 пудов золота, спрятанного монахами от народа. А вслед за этим все духовные лица и их родные стали подвергаться преследованиям и репрессиям.

Тучи сгущались и над Спас-Чекряком. В приюте, с каждым днем все острее, стала ощущаться нехватка хлеба и дров, и постепенно расстраивались установленные батюшкой Егором правила и порядки.

Но это было только начало. Вскоре в Спас-Чекряк зачастили разные уполномоченные лица и всякие комиссии. Они устраивали обыски, описывали казенные и личные вещи, ставили на какой-то особый учет людей. Покоя нам уже не было.

Осенью 1918 года батюшку Егора вызвали в Болхов и арестовали, но, продержав несколько дней в местной тюрьме, отпустили. Он явно не вписывался в тот образ врага, какой новые властители давали священникам. Все люди, не только в уезде, но и далеко за его пределами, знали, что батюшка Егор был человек бескорыстный и добрый. Всем помогал и не требовал за это никакой платы, да еще содержал на своем попечении пять школ, приют и больницу.

Власти хоть и выпустили батюшку Егора, но в покое его все равно не оставили. Они решили бороться с ним другим способом. Вскоре все батюшкино хозяйство преобразовали в сельскохозяйственную артель. Управлять артелью назначили других людей, а батюшка Егор остался не у дел.

Вскоре из Орла пришло распоряжение, чтобы новых сироток в приют не принимать, а тем, кому исполнилось 18 лет, приказывалось искать себе другое пристанище.

Старшие воспитанницы стали уезжать кто в Болхов, кто в Орел, а кто в Белев. Но уехали не все.

Полина Сазонова, Аня Фокина, Надя Дивногорская и другие не захотели уезжать из Спас-Чекряка. Они, покинув приют, перешли жить на частные квартиры.

В 1919 году мне исполнилось 18 лет, и я уехала в Болхов. Устроилась на работу в кожевную артель, но связь с батюшкой Егором не теряла. Часто приезжала к нему за благословением и советом или просто погостить. По всему уезду шли аресты и расстрелы. Ослепленная безбожной властью молодежь камнями била стекла в церквах, рубила и жгла иконы. Большой грех лежит на людях и по сей день.

В начале 1920-х годов в Спас-Чекряк прибыла специальная комиссия по изъятию церковных ценностей и потребовала сдать все изделия из золота и серебра. А так как ценностей у батюшки Егора не было, то его обвинили в укрывательстве и, вновь арестовав, отправили в орловскую тюрьму.

Начались каждодневные и бесконечные допросы. Больше месяца держали его в тюрьме, требуя, чтобы он выдал якобы спрятанные сокровища. Но, видно, Господь Бог сильно берег своего подвижника. Власти не смогли предъявить батюшке Егору ни доказательств, ни улик и снова были вынуждены его отпустить. Позднее прошел слух, что своей прозорливостью и убедительными ответами батюшка Егор удивил даже затвердевших душой надзирателей и следователей. Некоторые ему сочувствовали и помогали, как могли.

После второго ареста он немного осунулся, постарел, но по-прежнему был бодр и весел. Как и прежде, заботился больше не о себе, а о людях. Одних лечил, другим советовал, третьих, несмотря на свое тяжелое материальное положение, кормил и помогал, чем мог. Бывали случаи, когда к нему приходили люди со злыми умыслами, но после встречи с ним раскаивались в своих помыслах и намерениях и обращались к Богу.

«Главной причиной людских бед, – говорил батюшка Егор, – является наша грешная жизнь и отступление от Бога. Но это пройдет. Скорбями и страданиями Россия очистится от грехов и обратится к Богу. Царица Небесная не оставит наш народ и будет просить за нас Сына Своего, нашего Спасителя Иисуса Христа. И Господь Бог простит нам грехи наши и даст людям спокойствие и благоденствие. Когда это случится, вновь явится икона Казанской Божией Матери и будет прославлена в третий раз».

Может, эти слова дошли до новой власти, а может, боялись они авторитета батюшки Егора в народе, но не было ему от них ни дня покоя до самой смерти. В то время произошел церковный раскол, и часть священников, отступившись от Иисуса Христа, создали свою «обновленную» церковь. Эти священники поддерживали закрытие монастырей, ликвидацию святых мощей и в открытую говорили, что они с новой властью идут к одной цели – к устроению Царствия Божьего на земле. Сами себя они гордо считали образованным и прогрессивным духовенством, но в народе получили презрительное название «живцы». В Болховском уезде руководил ими священник Покровский. О его несчастной и печальной жизни и участи особый разговор. Власти умело использовали новое духовенство в борьбе с Православной Церковью. Не обошли они стороной и Спас-Чекряк. По их заданию обновленцы часто приезжали к батюшке Егору. Вначале льстили и заигрывали с ним, но после окончательной неудачной попытки склонить его в свою церковь повели с ним открытую борьбу. Они стали писать доносы в ГПУ, что батюшка Егор настраивает народ против Советской власти, что принимает у себя бывших помещиков и дворян и ведет с ними контрреволюционные разговоры. Но батюшка Егор на это внимание не обращал. Каждый день служил он Пресвятой Богородице молебен. Она в те дни была его особой заступницей. А еще батюшка чтил и хранил благоговейную память о своем духовном наставнике старце Амвросии Оптинском и в трудные минуты обращался к нему за помощью.

От тяжелых жизненных невзгод и постоянных пастырских трудов батюшка Егор заболел. Вначале мучил желудок, а потом стала не давать покоя и печень. Болезнь прихватывала так, что иногда не было сил даже встать с кровати. Но и в такие дни не отказывал он приходящим к нему за помощью людям и принимал их, лежа в постели. Родные и близкие старались ему помочь, но состояние батюшки Егора ухудшалось с каждым днем. Смерть свою батюшка предчувствовал заранее и еще за месяц всем приходящим к нему говорил: «Все. Оставляю вас. Надейтесь теперь на Бога. А ко мне с вашими бедами приходите на могилку, как к живому». Умер он 26 августа, по старому стилю, на 74-м году. Смерть его поразила всех в округе. Толпы народа шли в Спас-Чекряк со всех сторон. Все горько плакали и чувствовали себя осиротевшими. Хоронили батюшку 29 августа 1928 года, в день Усекновения главы Иоанна Крестителя. Похороны, несмотря на большое количество епископов и священников, а приехало их более 40, были по-христиански простые, но в этой простоте чувствовалось что-то необычное и торжественное. Погребен батюшка Егор был с правой стороны у алтаря построенной им каменной церкви. Мы, все его духовные дочери, знали, что батюшка расстался с нами только телесно, но духовно продолжал жить среди нас. И не только жить, но и молиться за нас, влиять на наши дела и нам всячески помогать. Позднее в этом нас не раз убеждали многочисленные чудотворные случаи».

Несколько таких случаев Анна Николаевна мне рассказала.

Я вижу, что Анна Николаевна устала и мне пора уходить, и напоследок прошу разрешить мне переснять ту старинную фотографию, что она показывала мне. Анна Николаевна не возражала, а на вопрос, когда можно прийти, говорит, что в любой день.

Летний день длинный, и я вечером, часам к пяти, вновь пришел к ней, полагая, что на этот раз не задержусь у нее надолго. Но едва успел переснять фотографию, как пришла ее знакомая Антонина Николаевна Новикова, работающая в Михайло-Архангельской церкви, и разговоры вновь увлекли нас. И вдруг я подумал: «Что же я не сфотографировал Анну Николаевну. Ведь ни одной фотографии ее нет. А ведь она, как живая нить, связывающая нас с отцом Егором». Но Анна Николаевна стала отказываться. «Батюшка Егор не любил фотографироваться, и я не буду». И мы стали ее уговаривать. «Батюшка, может, и не любил фотографироваться, но фотографии его все же есть, – убеждали мы ее. – А если бы он не сфотографировался, то мы бы сейчас и не знали, какой он был. А то вот, пожалуйста, можем на него теперь посмотреть». Это убедило ее, и она согласилась. Я сфотографировал ее несколько раз. Вначале одну, затем троих, а потом мы еще долго на улице говорили о делах насущных. Теплый летний вечер тянулся на удивление долго, и чарующая вечерняя тишина размягчала наши души, сближала нас и располагала к откровенному, доверительному разговору. И мы обменивались своими сомнениями, предчувствиями и надеждами.

Наконец я попрощался и ушел, нисколько не сомневаясь, что сюда еще не раз приду. Мне казалось, что для этого у меня будет много времени, чуть ли не вечность. И я, каюсь, не особенно и спешил. Несколько раз я собирался, но все откладывал. А когда наконец пришел, оказалось, что ее уже нет в живых.

Мария Иосифовна рассказала мне, что похоронили Анну Николаевну на Платоновском кладбище, недалеко от храма Иоанна Богослова, а те немногие вещи, что остались у нее, в том числе фотографии и редкую книгу о приюте в Спас-Чекряке, передала она в женский монастырь.

Вскоре мне пришлось быть в Спас-Чекряке. Уезжая, набрал я с батюшкиной могилки земли, а из святого колодца воды и, возвратившись в Орел, передал Марии Иосифовне, чтобы отнесла она это все к Анне Николаевне на могилку. А когда передавал, подумал, что с батюшкой Егором она уже давно встретилась.

Помяни их, Господи!