Игра на костях

Азкабан

Кости сухо и трескуче рассыпаются по каменному столу. Рёбра встают шалашиком, и тонкие тлеющие пальцы удачливого игрока торжествующе сжимаются.

— Тебе вс-сегда вес-зёт в кости, Долгий… — В голосе его партнёра звучат почти по-человечески сердитые, завистливые ноты.

Долгий в ответ лишь разводит руками, и широкие рукава соскальзывают по запястьям, обнажая даже для дементора узкие кости.

Что же, должно хоть в чём-то вес-зти. Угодил сюда на службу вместо того, чтобы летать чёрной тенью по городам, заглядывать ночью в детские окошки, наведываться в дома, когда ветер сорвал уже последнюю листву с деревьев и едва теплится огонёк радости в сердцах. Настоянная, выдержанная, крепкая эмоция. Весной можно и захлебнуться сырой радостью, а осень после Самайна — время жатвы посеянных горьких семян…

Здесь, в Азкабане, тёплое местечко, скажут многие. Кормёжка три раза в день на обходе и непыльная работа. Только кис-слятина одна здесь осталась. Прогорклая и тухлая, людские отходы. И плащ помялся оттого, что постоянно сидишь. И голос уже не тот… Капюшоны напротив — дос-стали до Мордреда. Одна забава — игра на кос-стях.

— Пора заменить кос-сти, — шипяще требует Круглый.

Круглый — потому что чуть шире в кос-сти́ и плащ распахивается летучей мышью.

— Вс-зять другую мыс-шь, а лучше крыс-су или… чайку, — продолжает разглагольствования Круглый с визгливым шелестом. — Отнять, выпить, выпотрошить, выварить…

Долгий брезгливо рябит пустотой плаща. Вот ведь больной ублюдок. Никогда он сам не опускался до зверей и птиц. Их беспечная радость жизни слишком примитивна и гаснет мгновенно, как чистый белый с-сахар или алкоголь для двуногих. А ещё животных практически невозможно различить тем, что у дементоров вместо глаз и носа. Поглощать то, чего почти не чувствуешь, вслепую?

— Играем, — цедит Долгий. — Эти ещё не с-стёрлис-сь.

И снова, крутанув запястьем, бросает птичьи и мышиные кости на стол, стараясь выстроить сложную комбинацию. Можно попробовать “тёмную башню”. Или “мрачный за́мок”. Впрочем, с тем, что осталось, может получиться разве что “цитадель зла” — название громкое, а очков наргл наплакал. Сосредоточение перед броском… Грубый вой прерывает замах на пике, и кости беспорядочно сыплются из руки под злорадное шипение Круглого. Долгий нехотя поворачивает пустоту к столу и сам едва сдерживает шипение досады. Кости беспорядочно ложатся на камень, словно зарубки, по которым люди отмеряют отпущенное им время. Этот раунд за Круглым, вряд ли можно бросить хуже.

Долгий отворачивает капюшон от стола, чтобы хоть немного уменьшить триумф Круглого. Пыхтение, сухой треск… Принуждённо смотрит. Так и есть — проклятая теплокровная тварь завыла под руку. Постоянно воет в самый важный момент! Её бы костями сыграть, с неожиданно жаркой для ледяной сущности злобой думает Долгий.

— Я выиграл, я выиграл! — шелестит Круглый.

Слишком много эмоций для стража.

— Моя очередь пить!

Возбуждённый, он взмывает над каменным табуретом и несётся в коридор с камерами узников. Сейчас кто-то лишится ещё одного воспоминания, которое одно только и может согревать в этом каменном мешке среди пронизывающих ветров и холодных волн. Тёплое местечко? Скорее жёсткая диета для стражей.

Преисполненный досады, Долгий равнодушно слушает тоскливый вопль узника, ставшего жертвой Круглого сегодня. Перегоревшая и слабая, но это должна была быть его, Долгого, эмоция! Проклятый вой… Здесь нет и не может быть никаких собак или волков. Волшебники проверяли. Только мыши, крысы и случайно залетающие чайки, которых стражи отнимают у арестантов. Сами дементоры почти не видят эти трепещущие комки жизни, слишком низки вибрации.

Долгий струится по коридорам и слушает души узников. Ему не нужно даже заглядывать в камеры — холод расползается по стенам перистыми узорами инея. Маги за решётками трясутся от страха и отчаяния. Можно поцеловать любого — без своих палочек они бессильны, как магглы. Но краток миг экстаза. А потом авроры Министерства со своими жалящими патронусами, бумажная волокита… Это неправда, что патронус только отгоняет дементора, как внушают доверчивым детишкам магов. Он пронзает пустоту насквозь, и если слишком долго, то можно потом и не наполниться живительной тьмой…

Убийцы, грабители, бывшие Пожиратели смерти… Что они знают о смерти, трясущиеся от холода и ужаса лицемеры? Здесь они все на одно лицо, грязные, оборванные, с посеревшими лицами и безысходностью в потухших глазах. Долгий знает их всех наперечёт. Как и этого, патлатого. Он не такой, как все. Всегда смотрит нагло или… просто спит — ещё большая наглость. И жива в нём до сих пор притягательно огнистая сила.

А ещё он иногда бесследно исчезает из камеры. Невозможно. Ещё более невозможно — он возвращается. Но именно из этого коридора часто доносится раздражающий лай-вой. Именно в те моменты, когда таинственно пропадает узник. И всегда разрушает игру.

— С-сириус-с Блэ-эк… — льдисто-скрипуче шепчет Долгий.

Вот бы кого он испил…

А тот крутит кистью, словно хочет бросить кости, но показывает жест, который, как успел узнать Долгий, у магов и магглов считается неприличным. Погоди же…

Долгий тебя ещё поцелует, бунтарь.

Блэк отвечает ехидным движением бровей на остановку стража у своей камеры. А Долгий струится восвояси, пожираемый острой, холодной яростью. Все коридоры сходятся в центральном круге, и сюда уже приплыл слишком уж лучащийся энергией Круглый. Сменяются вахты. Трещат за столиками кости. Всегда двое надвое. А что если…

— Я его поц-селую… — возвышая шёпот, выдыхает смерть Долгий. Шорох и шелест поднимаются ввысь, разносятся по коридорам, будто сотни покойных мышей и крыс скребут лапками по камню. Но все стражи слишком заняты, капюшоны опущены к столам.

— А патронус-шы? — шепелявит со страху Круглый. Он всегда трясся лишь за свой плащ. — Если уз-сник умрёт без приговора.

— Он подавится кос-стью, — холодно ответствует Долгий и летит к только что оставленному коридору.

Да. Он предложит С-сириус-су сыграть в свою игру. На выбывание.

Блэк здесь, в камере. Оборванный, грязный, как все, но глаза ещё горят, и терпкий запах непрокисшей души будоражит.

— С-сириус-с Блэ-эк… — растягивая слова, приветствует Долгий. — Я пришёл предложить тебе с-сыграть. На кос-стях.

— Да? — дёргает углом рта тот. — Всё веселее, чем тут сидеть. — Он показательно обводит взглядом сырые каменные стены. — И какой куш?

— Твоя жиз-снь.

— Хороший куш, достоин рода Блэк, — одобрительно кивает С-сириус. — Можно паковать вещички? — Он затягивает пояс на исхудавшей талии и пятернёй прочёсывает длинные, с ранней проседью волосы.

— Не с-спеши…

Долгий раскрывает кулак и показывает наглецу свой лучший набор кос-стей, бережно хранимый для особых игр. Это кости чайки, символа свободы, полёта, жизни… Когда-то. А сейчас — лишь груда белых фигурных фишек для игр дементоров. На жизнь.

— Три комбинации. Если выиграешь ты, то я открою решётку, — шелестит Долгий с едва сдерживаемым тёмным возбуждением. — Если выиграю я… То ты зас-сунешь себе эту кость в горло, а после я заберу твою душу.

С-сириус прямо глядит в пустоту капюшона, размышляя лишь несколько мгновений.

— С-соглас-сен, — шёпотом пародирует он, склоняясь в издевательском поклоне.

Долгий душит вспышку ярости. Сейчас, как никогда, ему нужна выдержка и спокойствие. Узник никогда не играл, вряд ли он сумеет что-то противопоставить опытной руке игрока на костях… И с-собака побоится тявкать при страже.

— Начнём… Ты первый.

Узник принимает из рук Долгого кости без брезгливости, даже не дрогнув, и дементор чувствует себя уязвлённым.

— Нужно бросить кости так, чтобы они встали одна на другую… Как можно выше, — неохотно объясняет правила Долгий.

— Игра — не бей лежачего слизеринца, — сосредоточенно щурится С-сириус, мерно раскручивая кисть с зажатыми в кулаке костями.

Бросок! Разжаты пальцы, брошены кости… Долгий специально подбирал крупные, неудобные для человеческой руки. Они разлетаются беспорядочным веером по нетёсаным камня пола. Ни одна не ложится внахлёст. Долгий сдерживает злорадный смешок внутри капюшона.

— Пр-рошу! — коротко поднимает руку С-сириус, на лице — ни тени досады или страха.

Долгий вынужден протянуть длань в камеру, чтобы собрать кости — С-сириус показательно скрещивает руки и отходит к дальней стене. Дементор вынужден склониться перед человеком…

Бросок. Комбинация "рога демона" выстроена почти идеально… Но в последний момент вилочковая кость срывается с верхушки, портя всю игру. Сириус злорадствует, не таясь, собирает кости, размахивается сверх меры… И кидает небрежно, даже почти не глядя. Он хочет умереть сегодня? Это устроит всех.

Черёд Долгого. “Врата ада” идеально выстраиваются на полу, и дементор втягивает воздух рядом с лицом узника. Скоро… Скоро эти врата распахнутся для него.

А тот сгребает кости для третьего броска. Осознал?.. Долго и бесполезно крутит кистью. И выкидывает куда-то в угол, в противоположную от импровизированного стола сторону.

— Очко-о! — азартно вопит он невпопад.

Две кости действительно встали одна на другую. Но это небольшое везение не спасёт того, кого приговорил сам Долгий.

Дотянуться до костей не хватит длины руки, а решётка зачарована от дементоров. Что ж… Ключ поворачивается в заржавленной скважине. Долгий нависает над жертвой, забыв обо всём…

— Бросай! — С-сириус сгребает с пола несколько костей и суёт Долгому в руки, не избегая склизких пальцев. А плоть живого жжёт калёным железом — горячий получится поцелуй.

Последний бросок — уже почти формальность. Ведь по очкам узник его не догонит. Но Долгий хочет выкинуть свою любимую комбинацию — "готический шпиль". Очень сложную и редкую. Но когда играешь на костях летуньи-чайки, а ставка — кости человека… Долгий чувствует, что сумеет.

Холодный выдох серебрит волосы узника… Ещё полмига, и разожмутся пальцы. И вдруг взрезает шёпот игры зловещий, громоподобный собачий вой, будто зверь на расстоянии вытянутой руки. Долгий стремительно выбрасывает вперёд вторую руку, но лишь слегка задевает жёсткую шерсть. Где он?! Дементор слепо оглядывается, кружась на месте. Исчезает и узник со светящейся и зовущей энергией внутри. Ещё через три льдистых вздоха хлопает решётка. Кости беспорядочно выпадают из разжавшихся пальцев.

* * *

С-сириус исчез, как исчезал до этого. Но теперь Долгий точно знал, что он не вернётся.

— А-анима-аг… — злобно шелестел он, бродя коридорами Азкабана. И даже другие стражи (и особенно Круглый) пролетали мимо, посторонившись.

В конце коридора, куда не так часто залетал Долгий, кто-то надсадно кашлял, почти выхаркивая лёгкие. Женщина. Возможно, даже не доживёт до рассвета, мелькнула безразличная мысль. Можно облегчить её страдания…

Долгий полетел на кашель. Не много женщин в Азкабане… И держатся они недолго.

За поворотом в пустоту капюшона ударило вязким, густым, горячим… Нет, это не безумие. Ещё — нет. Последняя агония надежды, самая сладкая, настоянная на страданиях… За решёткой блеснули глаза, взметнулись длинные тёмные пряди. Долгий впился вниманием в это лицо, знакомое и незнакомое… Фамилия на табличке другая, но он узнал породистые черты.