Пустой дом

Декабрь

Утро первого декабря выдалось солнечно-немощным, бледный свет не грел, но отражаясь от пятен подтаявшего снега, слепил глаза. Прикрыв их, Хаус долго сидел неподвижно, так что кофе успел остыть, а солнце поднялось достаточно высоко, чтобы на изнанке век перестали появляться розоватые вспышки. Он вышел из задумчивости так же быстро, как погрузился в нее. Резко поднялся, прихватив трость, и несколько раз прошелся по гостиной туда и обратно.

Лиза наблюдала за ним с интересом и легкой тревогой. Пока он молчал, она не беспокоила его, размышляя о работе и составляя список дел на неделю, одновременно ранжируя их по степени важности и срочности — те, что получали две мысленные галочки, автоматически попадали на первые позиции. И привычно толпились там, не желая уступать друг другу.

Наконец на очередном круге Хаус прошагал к лестнице и начал подниматься. Лиза открыла было рот, чтобы окликнуть его, но передумала. Если она правильно поняла происходящее, расспросы только собьют или разозлят его.

Хаус зашел в комнату Уилсона без стука и стремительно приблизился к постели. Какое-то время молча рассматривал осунувшееся лицо и проступающие под одеялом контуры тела Джеймса. Тот не спал, но блуждал где-то на грани яви и сна, тяжело, но ровно дыша.

— Есть разговор, — сказал Хаус, даже не пытаясь приглушить тон.

Уилсон глубоко, прерывисто вдохнул, стряхивая дремоту, сощурился, глядя на друга и приподнялся на подушках. Его кадык дернулся, в груди булькнуло, но кашля не последовало.

— Помнишь свою кузину? — спросил Хаус.

— Кузину? — Уилсон недоуменно моргнул.

— Ту девицу, которую ты назвал своей кузиной… кажется, она была учительницей.

Джеймс знакомо приподнял брови, отвел взгляд, сосредоточился, а затем неуверенно кивнул.

— Да... кажется, да.

— Помнишь, что я сказал тогда?

Наконец на лице Уилсона появилось понимание. Он усмехнулся, но без раздражения, и Хаус посчитал это хорошим признаком.

— Ты сказал, что рак — это скучно. Собственно, как и в этот раз.

— Да-да, я повторяюсь, я понял, — Хаус закатил глаза и делано фыркнул. — Но проблема в том, что мне снова становится интересно.

— Хаус, мы уже говорили об этом. Синдром Рубика, помнишь?

— Полгода назад, — весомо произнес Хаус. — Тогда ты говорил о спонтанной ремиссии, и я с тобой согласился. Но сейчас… ты же понимаешь, что должен быть мертв уже, как минимум, трижды.

— Ты жалеешь, что я не умер?

— Я жалею, что не настоял на своем раньше, — обрубил Хаус. — Тебе нужно заново обследоваться.

— Хаус, мы все это уже… — а вот теперь Джеймс начал заводиться.

— Нет. На этот раз ты меня выслушаешь. Либо что-то в твоем теле противостоит раку — и тогда нам нужно ему помочь, либо мы облажались…

— Но мы не облажались!

— Не знаю… я уже не уверен. Та доза химии была убийственной. Но рак устоял, а потом, когда ты оказался в полном его распоряжении, вдруг затаился. Скажи мне ты, онколог с огромным опытом, так бывает?

— Бывает очень по-разному. Ты и сам это знаешь, — Уилсон чувствовал, что проигрывает.

И тому, помимо множества сопутствующих, была одна простая причина. Пусть он устал от этого затянувшегося, подвешенного между жизнью и смертью состояния. Пусть хотел сводить Амелию хотя бы на одно настоящее свидание. И пусть Хаус редко ошибался в своих выводах. Все это меркло на фоне тех мучений, через которые он лично проводил множество своих пациентов. В конце концов, он не был готов поставить ни на одну из них. Но, кажется, задавленный однажды усилием воли инстинкт снова брал верх над разумом. Над осторожностью. Над страхом. Да, черт возьми, он все еще хотел жить. И в самом этом желании было столько необузданной, первобытной силы, что сопротивляться ей становилось все сложнее. Если бы ему становилось паршивее день ото дня, он, возможно, мечтал бы об избавлении. Но Хаус был прав, рак словно играл с ним в прятки или в поддавки. Нападал и отступал без понятных на то причин, то вгрызался в грудь со звериной яростью, то напоминал о своем присутствии лишь эхом ноющей боли и дурнотой.

— Но не настолько, — качнул головой Хаус, продолжая вглядываться в лицо друга, и на его губах обозначилась улыбка — должно быть, он действительно знал Джеймса не хуже него самого, — не настолько.

— Он согласился? — спросила Лиза, ожидая его у подножия лестницы.

Хаус неловко шагнул, покачнувшись и вцепляясь пальцами в перила, и фактически навис над нею, глядя в расширившиеся от волнения зрачки.

— Согласился.

Она ненадолго прикрыла глаза и, не думая, подалась вперед. Он отбросил трость и крепко прижал ее к себе. В конце концов, не воспользоваться такой возможностью было бы просто глупо.

— Это была идиотская сделка, — сказал Хаус, опускаясь на кровать рядом с Джеймсом и обтирая его покрытой испариной лоб.

Он проснулся посреди ночи от надсадного кашля и помог Уилсону добраться до толчка, где и остался их нехитрый ужин.

— Но ты пошел на нее.

— Какой смысл ждать до конца месяца, если можно начать обследования прямо сейчас? — раздраженно спросил он. — Ты теряешь силы и теряешь вес, а если речь зайдет о химии, они тебе здорово пригодятся. И если не зайдет, тоже.

Уилсон молчал. Его состояние стремительно ухудшалось последние десять дней, словно тот разговор нарушил какое-то негласное соглашение между ним и раком, где ни один не пытается уничтожить другого. Нелогичная, глупая мысль, но она продолжала царапаться в черепной коробке дни и ночи напролет, не растворяясь полностью даже в беспокойных, бредовых снах.

— У тебя были ухудшения и раньше, — словно считав его паранойю, сухо заметил Хаус.

Уилсон согласно кивнул, не имея сил и желания спорить. Да и о чем спорить? Он давно сбился со счета, сколько раз успел проститься с жизнью за последние полтора года.

Хаус вырубил верхний свет и устроился в кресле под ночником.

— Иди спать, — сказал Уилсон, но тот даже не повернул головы, откинув ее на спинку и закрывая глаза.

Джеймс тоже смежил веки, стараясь не обращать внимание на постыдное облегчение. Когда Хаус был в комнате, спалось лучше.

Новый приступ кашля разбудил их почти на рассвете. Край неба неохотно бледнел. В комнате заметно похолодало. Хаус заварил им обоим чай и вернулся в кресло, укутав ноги пледом. Кажется, последние полгода он спал под ним гораздо чаще, чем под нормальным одеялом. Как ни странно, это его устраивало.

Тишина была почти умиротворяющей.

— Хаус, я хочу, чтобы ты знал, — первым нарушил ее Уислон, — если вдруг окажется, что ты прав, и мне каким-то чудом удастся… Я больше не буду врачом.

Хаус дернул уголком рта и сделал глоток.

— Пойдешь мести улицы?

— Не знаю, — Уилсон пожал плечами, — пойду в социальную службу, стану ведущим новостей, начну писать мемуары… или заведу блог — например о сумасшедшем диагносте, который мучает всех до смерти и одновременно от нее спасает, — Хаус фыркнул, так что на колени посыпались крошки. — Да что угодно. Надо будет — пойду мести. Но только не обратно в больницу. Я немного устал от рака.

— Быть врачом это все, что ты умеешь, — заметил Хаус и откусил очередной кусок обсыпанного сахаром рогалика.

Вроде бы их вчера принесла Кадди.

— Нет, Хаус, это все, что умеешь ты. Я более универсальный вариант.

— Заведешь очередную женушку, парочку очаровательных ребятишек…

— Да, очень может быть.

— Ты же понимаешь, что разведешь с этой стервой через пару-тройку лет, а потом остаток жизни будешь горбатиться на алименты?

Уилсон встретил его взгляд и задумчиво сощурился. Хаус мог оказаться прав. Да он и был прав, по большому счету. Если бы не одно но — тот тупик, в котором они оба топтались последние несколько лет.

— Не знаю, Хаус. Ты ведь и сам не раз говорил мне — пора перестать подстраиваться, проявлять жесткость, не искать вовне то, что должно быть во мне самом…

— Ты меня бросаешь? — Хаус сделал испуганное лицо.

Уилсон усмехнулся.

— За последние годы мы как будто окуклились, ты все больше стервенел, а я окончательно размяк.

— Ну, насчет тебя я не уверен… Вот Кайл был ничего так.

— Зато я уверен. Не знаю, как это смотрелось со стороны, но я окончательно потерялся и опустел. Не удивительно, что рак…

— Ты же понимаешь, что это бред, — оборвал его Хаус.

Но Уилсон только покачал головой.

— Я тут вспоминал, как мы встречали Рождество лет восемь назад, у тебя дома, — сказал он, — нам было хорошо вместе. По-настоящему хорошо. Мы смеялись, болтали о всякой ерунде. Но чем дальше, тем реже я видел эту твою улыбку. Яда становилось все больше… И я не говорю, что дело только в тебе. В нас обоих.

Хаус с интересом посмотрел на него, а потом неопределенно хмыкнул.

— А я как раз тут подумал, что, наверное, люблю тебя больше Кадди.

— Что прости?

— Помнишь этого своего придурковатого дружка, который заставил тебя отдать ему кусок печени?

— Он меня не заставлял, — упрямо возразил Уилсон.

— А ты точно хочешь отрастить себе яйца? А то пока не очень заметно.

Уилсон закатил глаза и вздохнул. А потом все-таки кивнул, соглашаясь.

— Ну, хорошо. Ты прав. Он манипулировал мной, а я поддался. Но я все равно не жалею об этом. И не потому, что я тряпка. Тогда это было важно для меня.

— Допустим, — отмахнулся Хаус, явно не убежденный. — Просто я подумал, что сумел тогда преодолеть себя и прийти. Но с Кадди…

— Скорее уж наоборот. Ты настолько боялся ее потерять, что…

— Тебя я боялся потерять не меньше.

— Ну, значит я лучше в постели.

— Что ж, — Хаус драматично вздохнул, — теперь я могу этого и не узнать.

Они помолчали.

— Но, скорее всего, дело как раз в том, о чем я говорил, — тихо заметил Уилсон. — Проблема не в том, как ты относился ко мне или в Кадди. Просто ты изменился...

— И очевидно, не в лучшую сторону, — закончил за него Хаус, и Джеймс не стал возражать. — Знаешь, мы с Кадди тоже говорили об этом.

— Вы с Кадди говорили о прошлом? Это прогресс, — оживился Уилсон.

А Хаус подумал, что, возможно, дело как раз таки в этом. Просто Уилсон всегда был на его стороне. Даже себе во вред. Даже когда делал вид, что это не так, пытаясь убедить в этом то ли Хауса, то ли самого себя.

— Она считает, что нам стоило переспать еще тогда, — вместо этого сказал он.

— Даже так? Знаешь, может она и права. Все это нагнеталось годами, ожидания оказались слишком высоки, так что итог…

— Был немного предсказуем.

— Именно, — Джеймс кивнул и устроился на подушках, одновременно довольный и утомленный этим разговором.

Хаус дождался, пока тот задремлет, и потихоньку вышел из комнаты, забрав чашки. Через пару часов придет Дэвис, внизу с вечера оставалась посуда, а еще нужно было успеть дойти до молочного лавки в паре кварталов — у них закончились молоко и сыр, а Лиза теперь пила кофе со сливками.

Рождество они встретили вдвоем. Без елки и подарков, зато с косяком, который ненадолго притупил тошноту и боль.

— Оно того стоило, — утерев слезы после затяжного приступа кашля, заявил Джеймс. Ему потребовалось время, чтобы сфокусировать взгляд на Хаусе. — Ни за что не поверю, что ты не сумел раздобыть второй.