Тень ведьмы

- Ты это действительно серьезно, Флоринда? — спросила я недоверчиво.

- Я смертельно серьезна, — уверила меня она. Наклонясь вперед на своем стуле, она продолжала говорить, сопровождая все улыбкой и смехом. — Первым подробным пунктом считается проведение инвентаризации самой себя. Видишь ли, в мире нагваля мы должны отвечать за свои поступки.

Она начала напоминать мне то, что я знала о пути воина. За то время, что я была с ней, говорила она, я прошла обширную практику в тяжелой психологии мира нагваля. Поэтому любые детальные инструкции, которые она могла бы мне сейчас преподнести, фактически были подробным напоминанием о пути воина.

- На пути воина женщина не чувствует себя важной, — продолжала она, словно декламируя что-то заученное наизусть, — так как важность смягчает неистовство. На пути воина женщины свирепы. Они остаются неистово беспристрастны при любых условиях. Они не требуют ничего, но готовы взять себе все, что угодно. Они неистово ищут сигнал из души вещей в форме доброго слова, уместного жеста, — и когда они находят его, то выражают свою благодарность, удваивая свое неистовство.

На пути воина женщины не рассуждают. Они неистово сокращают себя до нуля для того, чтобы служить и наблюдать, поэтому они могут покорять и быть покорными своим победителям, или быть побежденными и быть возвеличены поражением.

На пути воина женщины не сдаются. Они могут быть побеждены тысячи раз, но они никогда не сдаются. И превыше всего, на своем пути воина женщины свободны.

Не смея перебить ее, я продолжала очарованно смотреть на Флоринду, хотя и не совсем понимала то, о чем она говорит. Я почувствовала острое отчаяние, когда она остановилась, будто ей нечего было больше мне сказать. Совершенно не желая того, я бесконтрольно расплакалась. Я знал, что то, о чем она говорит, не поможет мне решить свои проблемы.

Она позволила мне поплакать немного, а затем рассмеялась.

- Ты на самом деле плачешь! — недоверчиво воскликнула она.

- Ты самая бессердечная и бесчувственная из всех, кого я встречала, — сказала я сквозь рыдания. — Ты готова отправить меня бог знает куда и даже не говоришь, что мне там делать.

- Но я уже сделала это, — сказала она, спокойно улыбаясь.

- То, что ты сказала, не имеет значения в реальной жизненной ситуации, — сердито возразила я. — А сама ты выглядишь как диктатор, который выкрикивает с трибуны лозунги.

Флоринда весело посмотрела на меня.

- Ты будешь удивлена, как много пользы ты сможешь извлечь из этих глупых лозунгов, — сказала она. — Но сейчас давай придем к соглашению. Я никуда не гоню тебя. Ты женщина на пути воина, ты вольна делать все, что пожелаешь, и ты знаешь это. Ты еще не поняла, что мир нагваля повсюду. Я не учитель для тебя; я не наставник для тебя; я за тебя не отвечаю. Только ты за себя в ответе. Самой трудной вещью, которую следует понять о мире нагваля, является то, что он предлагает полную свободу. Но свобода не освобождает.

Я взяла тебя под свое крылышко из-за того, что у тебя есть естественная способность видеть вещи такими, как они есть, ты можешь извлечь себя из ситуации и увидеть в этом нечто удивительное. Это дар, ты была рождена такой. Для обычных людей требуются годы, чтобы выйти из своих затруднений с самим собой и обрести способность видеть в этом нечто удивительное.

Не считаясь с ее похвалой, я продолжала тревожиться. В конце концов она успокоила меня, пообещав, что перед моим отъездом даст подробную информацию, какую я пожелаю.

Я ждала ее в зале ожидания аэропорта, но Флоринда не пришла. Удрученная и переполненная жалостью к себе, я дала волю своему отчаянию и разочарованию. Под любопытными взорами прохожих я села и заплакала. Я не чувствовала себя такой одинокой никогда раньше. Все, о чем я могла думать тогда, так это что никто не пришел проводить меня, никто не помог мне нести мои чемоданы. Я всегда пользовалась услугами родственников и друзей, провожавших меня.

Флоринда предупреждала меня, что любой, кто выбрал мир нагваля, должен быть готов к неистовому одиночеству. Она ясно выразилась, что для нее одиночество означает не уединенность, а физическое состояние уединенности.

III

Я никогда себе не представляла, какой защищенной была моя жизнь. В комнате отеля в Каракасе, одна и без каких-нибудь идей о том, что делать, я только сейчас испытала одиночество, о котором говорила Флоринда. Единственное, что я могла еще делать — это сидеть в кровати и смотреть телевизор. Я не желала касаться своих чемоданов и даже подумывала улететь обратно в Лос-Анджелес. Моих родителей в это время в Венесуэле не было, а с братьями я не смогла созвониться.

Только после огромного усилия я начала распаковывать свои вещи. И вдруг нашла записку, написанную Флориндой, она была аккуратно спрятана внутри пары сложенных брюк. Я жадно прочла ее.

«Не беспокойся о мелочах. Если имеешь убеждение, мелочи склонны подчиняться обстоятельствам. Твоим планом может быть следующее. Выбери что-нибудь и назови это началом. Затем иди и стань лицом к началу. Встав лицом к лицу с началом, позволь ему сделать с тобой все, что угодно. Я надеюсь, что твои убеждения не позволят тебе выбрать начало с причудами. Смотри на вещи реально и скромно. Начни это сейчас!

P.S. Для начала можешь делать все, что хочешь». Обретя решительность Флоринды, я взяла телефон и набрала номер моей старой подруги. У меня не было уверенности, что она еще живет в Каракасе. Вежливая дама, ответившая мне, дала несколько других номеров, так как моя знакомая недолго жила по этому адресу. Я начала звонить всем, кого знала, мне нельзя было останавливаться. Начало овладело мной. В конце концов я нашла супружескую пару, которую знала с детства. Это были друзья моих родителей. Они захотели увидеть меня немедленно. Собираясь на свадьбу, они настояли на том, чтобы я присоединилась к ним. Они уверяли меня, что все будет хорошо.

На свадьбе я встретила бывшего священника-иеэуита, который был антропологом-любителем. Мы проговорили с ним много часов подряд. Я рассказала ему о своем интересе к антропологическим изысканиям. Как будто ожидая от меня этого, он начал излагать спорные мнения о народных целителях, раскрывая социальную роль, которую она играли в своем окружении.

Я не упоминала целителей или целительство вообще, как возможное направление моих изысканий, хотя они и стояли для меня на первом плане. Вместо чувства радости, что он, казалось бы, следует моим сокровенным желаниям, я начала опасаться, что стою на грани срыва. Когда же он сказал, что мне не следует посещать городок Сортес, хотя его и принято считать центром спиритизма в западной Венесуэле, я почувствовала, что он мне надоел до чертиков. Он, казалось, предвосхищал каждый мой шаг. Это был именно тот городок, куда я собиралась съездить, если не случится чего-нибудь еще.

Я вполне оправдала себя и уже собиралась покинуть священника, когда он довольно крикливым тоном сказал, что мне нужно серьезно подумать о поездке в Курмину, в северную Венесуэлу, где я могла бы найти феноменальную удачу, так как город был новым и истинным центром спиритизма и знахарства.

— Я не понимаю, как и откуда, но я знаю, что ты до смерти хочешь встретиться с ведьмами Курмины, — сказал он сухим деловым тоном.

Он взял кусок бумаги и начертил карту области. Затем отметил точные расстояния в километрах от Каракаса до разных мест, где, как он говорил, жили спириты, колдуны, ведьмы и знахари. Он уделил особое внимание имени Мерседес Перальты. Совершенно бессознательно он выделил его, сначала окружив его, а затем начертив вокруг него жирной линией квадрат.

— Она спирит, ведьма и знахарка, — сказал мне он, улыбаясь. — Ты наверно захочешь повидать ее?

Я знала, о ком он говорит. Под руководством Флоринды я встречалась и сотрудничала со спиритами, колдунами, ведьмами, знахарями северной Мексики и среди латинского населения южной Калифорнии. С самого начала Флоринда дала мне их классификацию. Спириты были практиками, которые умоляли души их святых или чертей заступиться за них, а в некоторых случаях — за их пациентов. Их функция заключалась в том, чтобы войти в контакт с духами и истолковать их советы. Советы давались посредством встреч, на которые духов вызывали. Колдуны и ведьмы были практиками, которые влияли на своих пациентов непосредственно. С помощью знания оккультных наук они прикладывали неизвестные и непредсказуемые элементы к двум типам людей, которые приходили посмотреть на них. Это были пациенты, ищущие помощи, и клиенты, жаждущие взглянуть на их колдовские мессы. Целители были практиками, которые стремились исключительно к восстановлению здоровья и благополучия.

Флоринда подстраховалась, она включила в свою классификацию все возможные комбинации этих трех.

В шутливой форме, но со всей серьезностью, она утверждала, что в вопросе восстановления здоровья я предрасположена верить, что иные методы лечения менее эффективны, чем медицина Запада. Она пояснила, что я ошибаюсь, не понимая, что лечение зависит от практикующего лечение, а не от знания тела. Она утверждала, что незападных методов лечения, как отдельной вещи, — нет, поскольку лечение, в отличие от медицины, не было оформленной дисциплиной. Флоринда шутила надо мной, высмеивая мой предрассудок верить в то, что если пациент вылечился с помощью лекарственных растений, массажа или магических формул, болезнь была или психосоматической, или лечение было результатом везения, счастливой случайности, к которой сам практик не имеет никакого отношения.

Флоринда была убеждена, что человек, который удачно восстанавливает здоровье, будь он доктор или народный целитель, является тем, кто может изменять фундаментальные ощущения тела о себе и своих связях с миром — т. е. он тот, кто предоставил свой ум и тело новым возможностям, при которых тело и ум научены подчиняться. Тогда доступны другие измерения сознания, а здравый смысл ожидания болезни и здоровья может быть преобразован в новое телесное значение, ставшее кристаллизованным.

Флоринда долго смеялась, когда я выразила искреннее удивление, выслушав подобные мысли, бывшие в то время для меня революционными. Она сказала мне, что все, о чем она говорит, происходит от знания, которое она делит со своими спутниками в мире нагваля.

Следуя инструкциям, данным Флориндой в записке, я позволила ситуации вести меня: я дала ей развиться с минимальным вмешательством с моей стороны. Я чувствовала, что должна поехать в Курмину и увидеть женщину, о которой говорил бывший священник-иезуит.

Когда я впервые приехала в дом Мерседес Перальты, мне пришлось немного подождать в затемненном коридоре, прежде чем я услышала голос, звавший меня из-за портьеры, служащей дверью. Я поднялась по двум ступенькам, ведущим в большую, слабо освещенную комнату, где чувствовался запах сигар и аммиака. Несколько свечей, горящих на массивном алтаре у дальней стены, освещали статуэтки и картины святых, расставленных вокруг облаченной в голубую мантию Вирджинии Коромото. Это была прекрасно вырезанная статуя с красными смеющимися губами, румяными щеками и глазами, которые, казалось, пристально смотрели на меня снисходительным и всепрощающим взором.