Ветер против

***

Каждый раз, когда незнакомец смотрит в мои глаза, мне ужасно хочется сказать:

— Привет, я Минако, и у меня проблема.

Но японцы всегда торопятся — на работу или с работы — и времени смотреть по сторонам у них нет. Жаль, что через несколько лет я стану такой же — вечно спешащей, вечно думающей о том, как принести пользу своей компании. Если бы я не была воином, я бы уехала — так далеко, как только смогла, от этих равнодушных, постоянно задумчивых лиц.

Поеживаюсь, представив себя в форменной одежде японских служащих.

В парке, где мы гуляем с Усаги после подготовительных курсов в колледж, тихо и безлюдно — лишь пожилые и влюбленные парочки изредка встречаются нам по пути.

Слушаю, как шелестят листья, и пытаюсь вспомнить какое-нибудь красивое хокку, но в голову приходит только:

Бабочкой никогда

Он уже не станет… Напрасно дрожит

Червяк на осеннем ветру…

Заканчиваю шептать его — и чувствую прикосновение ветра к губам.

Замираю. Откуда он взялся? Я несколько раз читала прогноз на сегодняшний вечер — и слова не было о ветре! Может быть, я вызвала его, прошептав это хокку, как заклинание?

Ненавижу. Даже летний бриз на побережье — и тот ненавижу.

Раздраженно выдыхаю и, оторвав взгляд от мокрых дорожек парка, поднимаю глаза в голубое небо Токио, покрытое пятнышками белых облаков. У неба — аллергия на осень.

Тишина, которая мне так нужна — и не нужна одновременно, кончится минуты через две — как только Усаги доест свое мороженое. Губы и щеки у нее измазаны шоколадом, но она этого не замечает, вдохновенно грызя вафлю и зарываясь носом все глубже внутрь лакомства.

Вздрагиваю и касаюсь банта на голове — вдруг унесло ветром?

Ветер. Ветер. Ветер.

В Токио он — неизменный и незримый спутник нашей жизни, во всяком случае — моей. Бьет в лицо, заставляя задыхаться, раскидывает листы с моим домашним заданием, путает мысли и уносит любовь.

Сколько раз он уже унес мою?

Загибаю пальцы. Нет, не сосчитать.

«Привет! Меня зовут Минако, и мою любовь уносит ветер», — хочется закричать на весь Токио.

Нет, я не выдумываю. Стоит мне влюбиться, как на следующий же день ветер крепчает, деревья стонут, качая верхушками, птицы разлетаются в стороны, небо злится, а я вдруг перестаю чувствовать. Порыв ветра — и все исчезло.

— А мы с Мамору пойдем на каруселях кататься, — Усаги вытирает рот платком. От нее пахнет всем сразу: мороженым, пирожками, рисом и пряным соусом для суши. — Завтра вечером, хочешь с нами? Можно Мако позвать.

— Спасибо, не хочется, — отвечаю я спокойно, наблюдая за деревьями. — И потом, у меня завтра занятие по баскетболу.

— Что, с тем симпатичным тренером? — синие глаза Усаги округляются, и она мечтательно прикладывает ладони к груди. — У него такие сильные руки! А плечи — ты видела его плечи?

От возмущения я спотыкаюсь.

— Знаешь что, у тебя Мамору есть, нечего засматриваться на всех вокруг, оставь кого-нибудь и для меня.

Усаги недовольно фыркает и сует испачканный в шоколаде платок в сумку. Представляю, как ей снова попадет от мамы, и улыбаюсь.

— А я сегодня с Мотоки встречаюсь, в кафе «Парижанка», — зачем-то говорю я, и предсказуемая реакция Усаги обрушивается на меня ураганом.

Я не слушаю ее громкие поздравления, подкидывая листья острым носком туфли. Больше всего Усаги, конечно, не радуется — а сокрушается, что я первая попробую восхитительные пирожные с ванильным кремом — а они там действительно вкусные. Мотоки знает, куда пригласить девушку.

Мне так легко болтать с ним обо всем на свете! В школе он тоже играл в баскетбол и обещал болеть за меня на следующем матче. Ему нравятся те же самые фильмы, те же самые игры в автоматах, даже чай он пьет как я — с медом. Мне и меньшего хватает, чтобы влюбиться.

И мне кажется — как каждый раз — что он тот самый мужчина, с которым я проведу всю жизнь.

Я бы многое отдала за это.

Но мне нечего отдать.

Мама, которую я вижу только вечером — с синяками под глазами, с серым уставшим лицом, всегда грустно спрашивает, увидев мои блестящие глаза:

— Опять?

И почему я только родилась здесь, в Японии? Общество мы ставим выше себя, а долг — выше любви. Усаги — единственный человек, который странным образом учит нас, не уча, что любовь — это и есть своего рода долг. Она твердит, что мы должны защищать планету потому, что мы ее любим.

Едва заметно краснею, вспоминая добродушное лицо Мотоки и его широкую улыбку. Рей вечно смеется над его внешним видом — мол, не подобает мужчине в переднике расхаживать, да и официантом он работает уже более двух лет, вместо того, чтобы поступать в колледж. Глупости. Разве все должны быть одинаковыми? Я вот до сих пор не знаю, кем хочу стать. Учеба дается мне тяжело, куда больше я люблю петь, танцевать и гонять мяч в школьном зале. Без Ами я бы осталась и на второй, и на третий год — а я все забываю поблагодарить ее за помощь.

Вполне вероятно, что я никогда не закончу скучный колледж, не стану певицей или спортсменкой, а погибну, защищая планету от очередного вторжения темной энергии.

Ветер снова касается лица, играет волосами, и мысли улетают вверх, оставляя меня наедине с Усаги.

— Значит, Алана ты отпустила? — спрашивает она осторожно, заглядывая в мое лицо. — Минако, ты грустная. Что-то случилось?

Случилось.

Вчера, когда Мотоки приглашал меня на свидание, был штиль. А сегодня — опять ветер, которого не обещали, и мне страшно. Вдруг мою еще не родившуюся любовь к Мотоки тоже унесет? Неужели я проклята ветром? Может, мне нужно бежать из Токио — прямо сейчас, без оглядки, в другую страну, в другой город, куда не залетают океанские ветра?

— Голова болит, — вру я, не чувствуя стыда.

Усаги молча сжимает мои пальцы — я благодарно киваю в ответ. Мы неторопливо идем по парку к пристани Сумиды, чтобы взглянуть на иссиня-черную бурлящую воду. Темнеет, и на противоположном берегу, один за другим, зажигаются теплые огоньки кафе.

Алана я давно отпустила. Если нам суждено быть вместе — он вернется. Но нам не суждено. Его тоже унес проклятый ветер. Как и многих после него.

И каждый раз я остаюсь одна.

Всплеск. Шорох. Всплеск.

Кладу ладони на холодные перила ограждения — и они больно ударяют током в ответ. Рей постоянно твердит, что вещи вокруг нас — живые, но я забываю.

Усаги снова что-то говорит, быстро и вдохновенно, но я не слушаю. Когда поднимается ветер, у меня портится настроение. Завтра снова обещают штиль — и я буду оглушительно смеяться, гонять мяч по залу, беззастенчиво хлопать тренера по мощным плечам и украдкой есть пирожки с капустой на задней парте, пока мисс Танаки пишет на доске сложные формулы по математике.

Но сегодня я с горечью вспоминаю, что живу в крошечной квартирке на последнем этаже, с мамой, работающей с утра до ночи, что едва наскребаю денег на школьный обед и дополнительные занятия, и что Венера не приносит мне счастья.

Проклятый ветер, зачем он бередит душу?

Усаги исчезает так незаметно, что я внезапно оказываюсь одна — и только успеваю заметить ее узкую спину и два светлых хвоста волос, смешно подпрыгивающих при каждом шаге. Поднимаю руку, чтобы махнуть ей на прощание, но она не оборачивается.

Стою неподвижно несколько мгновений, потом устало опускаю голову.

Я — ужасная подруга.

Я — ужасная ученица, хватающая двойки по техническим предметам.

Я — ужасная девушка, которая исчезает при первом порыве ветра.

Иногда мне кажется, что я живу в какой-то невидимой башне, а мой дракон принимает вид ветра и уносит далеко-далеко всех, кто недостаточно храбр или хорош для меня.

Выдыхаю.

Шорох. Всплеск. Шорох. Тихие шаги. Всплеск. Далекий рев мотоцикла. Далекий возмущенный гудок.

И на мгновение вокруг — тишина и осенний ветер.

Опираюсь на стальные перила ограждения, уже нагретые моими ладонями — и вглядываюсь в горизонт. С востока лениво и медленно ползут темные грозовые тучи. Далеко, за телебашней, дерзко вспыхивает молния.

До грозы еще далеко, и надо мной — прозрачная голубизна, но воздух уже пахнет дождем.

Бросаю завистливый взгляд на парочку, которая идет в обнимку мимо меня — шаг в шаг.

Отворачиваюсь.

Наверное, я просто не умею любить. Не умеют ведь люди шить или плавать, решать формулы или играть на гитаре. А может, ветер знает, что я могу умереть — и прячет не меня — а от меня чужие сердца?

— Минако! — голос Мотоки громом непришедшей грозы обрушивается на мои плечи, и я вздрагиваю. — Минако, я тут!

Я пытаюсь заставить себя отпустить теплые перила, но не могу. Страшно. Вдруг ветер унесет меня саму?

Мотоки решительно идет мне навстречу, в красной клетчатой рубашке и светлых брюках — такой невероятно красивый в наступивших сумерках. Он первым заметил мое ветреное настроение и спросил, что случилось. Первым выслушал нескончаемый, захлебывающийся поток моих слов, а потом молча обнял и привлек к себе. Если подумать — мы с ним очень похожи в своем одиночестве.

Вздрагиваю.

Внизу, лаская гранитную набережную, плещется темная речная вода.

Всплеск. Всплеск. Всплеск.

Отчаянно бьющееся сердце в моей горячей груди.

И — порыв ветра, спутывающий светлые волосы.

Я смотрю на приближающуюся фигуру Мотоки и вслух, шепотом, отчаянно загадываю самое сокровенное желание: пусть эта любовь окажется крепче всех унесенных. Пусть эта любовь острой скалой вознесется в небо Токио, и ветер, смертельно поранившись, улетит и никогда не вернется.

Мотоки подходит совсем близко, и я вижу его улыбку и черные глаза — и мои пальцы холодеют, а сердце перестает биться.

Я зажмуриваюсь — и с силой отталкиваюсь от перил.