Онегин, я скрывать не стану...

Князь приехал в Москву не по своему желанию. Скоропостижная смерть двоюродной тетки, которая была младше своего племянника на несколько лет, болезненной и тщедушной девицы, его опечалила не более и не менее, нежели могла бы опечалить смерть любого другого человека. Смертей на своем веку Гремин повидал немало, и все удивлялся каждый раз, как не потерял вовсе способности горевать над безвременно оборвавшейся жизнью.

— Эх, барин, — ворчал его денщик, внеся вещи в комнаты, выделенные им в доме тетки, — дорога-то какая! Что ж за дорога, что ж за дорога! И зачем? Прасковье, упокой ее душу, Владимировне, что с того? Вот я и говорю — ничего.

— Иди-ка на кухню, — оборвал его Петр Михайлович, — выпей чаю сам, и мне принеси. Я пока напишу письма. И свечи зажги сперва, темнеет.

Денщик кивнул, сделал, что велено и ушел.

Петр Михайлович походил по комнате, остановился около окна. Снег посыпал с новой силою. Письма, визиты, светская жизнь… Тоска теснила грудь Петра Михайловича в преддверии скорбного дня похорон, тяжелые думы не давали покоя. Лучше любого другого Петр Михайлович понимал, как быстротечна жизнь. Сколько смертей повидал, скольких друзей схоронил. Найдется ли кто-то, кто прольет хоть одну слезу над его могилою?

Петр Михайлович осиротел рано, всю свою жизнь посвятил военной службе, предаваясь ей с усердием и охотою, и знать не хотел лучшей доли. Только все чаще и чаще Гремин вспоминал свою мать и отца, мирные семейные вечера в поместье, когда все вместе сидели они в гостиной, мать тихо музицировала или вышивала, переговариваясь с отцом нежным голосом. Помнил ее руки, как она трепала его волосы, как ласково звала Петрушей.

Жениться Гремин не спешил, женское общество чаще всего его тяготило: он или скучал, или сердился, и к своим тридцати шести годам уверился окончательно, что если девица хороша собой, то скорее всего глупа и скучна, а если и красива, и умеет поддержать беседу, то непременно окажется капризной коварной кокеткой. Сколько раз он слыхал от друзей о том, что хорошенькая невеста превратилась в сварливую супругу! Счастливый брак был даром Божиим, а Гремин считал, что и так обласкан фортуной и не ждал, что провидение устроит встречу с той, кто станет для него душевным другом и верной женою.

Вернулся денщик, прервав думы князя. А наутро выглянуло солнце, началась обычная суета, которая всегда сопровождает семейные собрания, по какой бы причине они не происходили, и князь более не думал о делах амурных.

Прошла неделя, другая, а князь все еще оставался в Москве, погруженный в хлопоты по семейным делам. Его старинный друг и сослуживец, Пакевич Иван Николаевич, взялся его опекать, и Гремин то и дело оставался в гостеприимном доме Пакевичей на обед. Как-то после трапезы, раскурив трубки, мужчины сидели в кабинете и вели неспешную беседу о делах дней минувших.

— Вот гляжу я на тебя, Петр Михайлович, — дымя трубкой, сказал Иван Николаевич, — все при тебе, и стать, и храбрость, и благородство, и денег у тебя сполна. Император тебя выделяет среди других, и заслужено выделяет, а вид у тебя, будто враг нас теснит, и мы отступаем.

— Так сражений значительных нету, все дела теперь — не чета тем, что были, — отвечал Гремин. — В мирной жизни для такого, как я — радости мало.

— Все потому, что ты как бирюк один! — посмеиваясь, сказал Пакевич. — Посмотри ты на нас с Аглаей Васильевной. Бывало взгрустнётся, сядешь рядом с ней, она спросит: «Что с тобой, Иванушка?» — тоска и отпустит сразу.

— Все так, любезный Иван Николаевич, — Петр Михайлович отложил трубку. — Но искать жену я не хочу… Не встретил я пока той, с которой захотелось бы жизнь прожить.

— Воля твоя, сударь мой, а вот сейчас как раз балы, барышни приехали. И знаю, ты зван на балы, так что ж сидишь, как сыч?

— Балы! Барышни! Помилуй, друг мой! Мне в Петербурге светской суеты хватает, а толку-то! Нечего надеяться, — воскликнул он и умолк, смутившись проявления чувств. Поменял тему.

Однако разговор этот запал князю в душу, и, будучи приглашенным в лучшие дома Москвы, он, против обыкновения, приглашения принял. На балах он скучал, взгляд скользил по лицам и видел все то же: что в Петербурге, что в любом провинциальном местечке, все одно — скучные разговоры, жеманные барышни, глупые собеседники.

— Нет, любезный Иван Николаевич, — говорил он другу своему, зайдя попрощаться, — все это пустое. Еду в Петербург, пусть все идет, как Бог даст. Задержался я тут, хватит!

— Что же ты! — Иван Николаевич покачал головой. — Завтра ждут тебя в Собранье. Ты же сам говорил, что будешь! Э, нет, не пойдет так дело! Что задумал — сбежать!

— Не хочу! — нахмурился Петр Михайлович. — Право слово, не для меня это все!

— Да неужели ты друга своего бросишь? — воскликнул с досадой Иван Николаевич. — Моя Аглая Васильевна везет на бал свою племянницу, да ты видел ее, Софья Александровна, живет у нас с матушкой. И я с ними ехать должен, я же un homme sans peur et sans reproche (1), — засмеялся Пакевич.

Петр Михайлович в Петербург выезжать собирался завтра, но предчувствие кольнуло сердце, и он, пусть и с неохотой, пообещал задержаться в Москве еще на один день.

На следующий день он явился в Собранье уже после вальса, прошел в зал, где ожидал увидеть своего друга.

— Душно тут, — Иван Николаевич оставил свою жену и ее протеже, отошел в сторонку. — Вот как так выходит, женихи есть, невесты любо посмотреть, а тебе не жениться, а нам — Софью не пристроить! Она, между прочим, то и дело спрашивает, что князь Гремин, да как князь Гремин.

Но Петр Михайлович его уже не слышал: взгляд его, до того рассеянный, устремился на девушку, стоящую рядом с двумя матронами на другой стороне зала.

«Как с похорон», — подумал Гремин мельком, отвел глаза, но тут же снова посмотрел на девушку и уже более ни на кого не смотрел.

Дамы, стоящие рядом с ней, зашептались, склонившись друг к другу головами, закивали, стали теребить барышню. Она подняла глаза и посмотрела прямо на него. Он поклонился и, чувствуя себя так, словно идет брать приступом хорошо укрепленную крепость, пересек зал. Их представили друг другу.

Завязалась беседа, и с каждым сказанным словом, с каждым брошенным взглядом, Петр Михайлович все более уверялся, что участь его решена и зависит теперь от этой милой девушки. Она была истинным идеалом, изящная, с тонкими и нежными чертами лица, держалась скромно и с достоинством, в беседе обнаружила живой ум.

Уехал он из Собранья много позже, чем собирался, и всю ночь не спал, раздумывая над дальнейшей своей жизнью. Он был уверен в том, что чувства его хоть и вспыхнули так внезапно, однако сильны и постоянны, и был уверен, что если и даст Бог ему жениться, то избранницей своею он видит только Татьяну. Но был он готов и к отказу. Шутка ли — моложе его почти в два раза, хороша, умна, скромна! Наверняка от женихов отбоя нет!

Гремин был не из тех, кто отступает перед врагом ли, перед чувствами ли, и принялся ухаживать с достоинством и сдержанностью, боясь напугать юную Татьяну силою своей страсти. С каждым визитом их разговоры становились все более продолжительными и интересными для него и, он смел надеяться, для нее.

— Как же пусто может быть даже среди людей! — сказала она однажды. — За целый день — ничего, что взволновало бы сердце или ум! В нашем имении, бывало, я целыми днями ни с кем не говорила, но я могла читать и думать, отдыхать сердцем, гуляя по саду.

— Значит, светская жизнь вам не по душе? — спросил он.

— Если она походит на ту, что пришлось мне вести последний месяц, то нет, не по душе, — просто отвечала Татьяна.

— И если бы я попросил вас разделить со мной тяготы светской жизни в Петербурге, вы бы отказали? — спросил он.

Она вспыхнула, потупила взор. Петр Михайлович не грезил напрасно и видел, что страсти нежной Татьяна к нему не питает, да только что могла она, недавно еще совсем дитя, знать о страсти и любви, о чувствах сильных и непреодолимых? Разве его любви будет недостаточно для того, чтобы сделать их обоих счастливыми?

— Раз такова воля Бога, — ответила она, побледнев, — то так тому и быть. Я не стала бы отказывать вам.

В тот же день Гремин просил руки Татьяны у ее матери. Свадьбу назначили играть в поместье невесты, в октябре. Невеста просила, чтобы праздник был скромным, и Петр Михайлович ее с готовностью поддержал.

Татьяна вернулась в родительский дом, Петр Михайлович — в Петербург. Теперь письма от нее стали для Гремина отрадою сердца, и если не страсть видел он в ее словах, то дружеское участие, нежность и уважение, и надежда на счастье крепла в его душе.

Встреча перед свадьбою упрочила эту его надежду: Татьяна будто ожила и еще больше похорошела. Дома, в окружении милых сердцу вещей, среди полей и дубрав, одетых в золото, она словно напиталась силою. Как мила она была, сидя подле окна с вышиванием, слушая его рассказы, задавая вопросы и внимательно выслушивая ответы. Как отрадно было ему глядеть на нее, когда она шла перед ним с корзинкой, показывая милые ее сердцу уголки родного сада и соседнего леса! И что греха таить — его сердце наполнялось гордостью, когда он видел, как гости, приглашенные по случаю его приезда, с завистью смотрели на него!

После свадьбы решено было отправиться в имение Петра Михайловича и там провести медовый месяц. Пусть предстоял не близкий — в Виленскую губернию, и Петр Михайлович, привычный к кочевой жизни, беспокоился, как молодая жена перенесёт это путешествие, пусть уже и грянули морозы и распутица не должна была задержать молодых. Татьяна ни разу не выказала своего недовольства, убеждая Гремина, что сердце не обмануло его, и выбор его был самым правильным.

После недели путешествия они наконец-то добрались до имения, прибыв домой уже затемно, и ушли спать — для молодой жены была приготовлена отдельная спальня. Гремин не спал. Дом этот был полон воспоминаниями о счастливых беззаботных днях детства, о матери и отце, о первой влюблённости, которая истаяла так же быстро, как и возникла. Петр Михайлович зажег свечу и сидел почти до утра, заснув уже на рассвете.

Проснувшись, сошел он вниз, где рядом со столовой и большой гостиной был кабинет с обширной библиотекой, и там-то он и застал жену. Она уже была одета к завтраку, и, по всему было видно, встала давно. В руках она держала потрепанный томик Карамзина и с интересом читала пометки на полях, сделанные отцом Петра Михайловича.

— Все эти книги старые, принадлежавшие отцу, я же вижу, вам интереснее читать что-то более модное. Вот вам мой свадебный подарок, — он указал на сундук, стоящий у окна, — я счел возможным выписать книги, французские новинки, но не только. Поручаю нашу библиотеку вашим заботам.

Она обрадовалась, мило покраснела и только кивнула в ответ. И с того дня Татьяна проводила в кабинете вместе с ним час-другой, читая или просто просматривая книги. То и дело он заставал ее с томиком в руке и в другое время, а порой, положив книгу на колени, она смотрела вдаль и такой болью был наполнен ее взор! Как поражен он был ее способностью переживать за выдуманных героев!

Месяц пролетел быстро, наполненный тихой радостью узнавания и сближения. Петр Михайлович был деликатен и нежен, посвящая ее в тайны супружеской жизни со всем почтением и осторожностью.