Неправильный фэйри

Но тут ничего не исправить и никак не помочь. За свою долгую жизнь Гул не раз видел таких людей, рожденных с памятью о себе-прошлых, которых стоит лишь слегка подтолкнуть, чтобы эта память пробудилась, вылупилась из яйца, как уродливая химера — вылупляются только уродливые. Наверное, потому что среди всех перерожденных вспоминают себя только бывшие преступники, убийцы и темные маги; наверное, это и есть их наказание — мучиться совестью и в новой жизни. Чары забвения здесь бессильны, только хуже сделают: разбитая скорлупа не склеится, пробужденная душа не станет прежней. Сотрутся картины непрошеного прошлого, но на смену им придет сводящее с ума ощущение пустоты, чувство, что забыто что-то важное... нет уж, пусть все останется как есть.

С кем ты здесь в каменной глуши?

Лишь вечные дожди холодными ночами.

К тому же, Рону не так уж нужна помощь — он справится со своей ледяной химерой, как уже привык справляться. А вот Джинни...

В дождь у нее всегда портится настроение, а еще она очень волнуется перед школой. И вот сейчас она места себе не находит, мечется по комнате, проверяя, все ли собрала, а на деле — все сильнее себя накручивая: через три дня она впервые едет в Хогвартс! Что ее там ждет? Сможет ли она по-прежнему дружить с Луной и Сандрой, или они попадут на разные факультеты и уже не смогут общаться как раньше? Появятся ли у нее друзья на факультете, да и вообще — куда она попадет? В Гриффиндор, к братьям? В Хаффлпафф? Ну, они вроде хорошие ребята, и там учится мальчик, который ей когда-то нравился. В Рейвенкло? Говорят, они чуть-чуть не от мира сего, но ведь не все рейвенкловцы такие, правда? Или, может, вообще в Слизерин?

Гул не слышит ее мыслей, но догадывается о них по эмоциям: Гриффиндор — почти домашнее тепло; Хаффлпафф — несмелая радость и смущение; Рейвенкло — неуверенность, надежда... Слизерин — опасение и тоска.

Джинни уверена, что там друзей она точно не найдет, и ей ужасно не нравится, что придется жить в подземельях: там наверняка холодно. А впереди осень и долгие-долгие холодные дожди, и наверняка ей будет очень грустно сидеть по вечерам в каменном мешке...

Чтобы Джинни, всеобщая любимица, яркий солнечный зайчик — и так расклеилась! Нет, это уже совсем никуда не годится, и Гул смотрит, кого бы к ней позвать. Только не Рона: он, конечно, мигом примчался бы утешать сестру, но тот, кто сам холоден, не сможет согреть другого.

Вечность — движение вперёд!

Другими мы найдём твоих дорог начала.

Близнецов, что ли, позвать? Они всегда умели ее развеселить... впрочем, нет, эти паршивцы могут как рассмешить, так и обидеть. Не со зла — просто шутки у них часто дурацкие.

Гул мельком смотрит на них — заняты, разбирают очередную шутиху, чтобы посмотреть, как она устроена, и, может, сделать из нее что-то совершенно новое. Гул частенько ворчит на близнецов, но их страсть к изобретательству — так свойственное людям желание изменить мир, сделать его лучше, проще, веселее — его завораживает.

Фэйри с удовольствием учатся у людей, перенимают их песни, но по старинке, иглой и ниткой, шьют давно вышедшие из моды кафтаны. Люди же изобретают швейные машины, меняют кафтаны на пиджаки и снимают кино. Гул не пытается подделаться под людей — он все же фэйри, хоть и неправильный, и даже по меркам своего народа он довольно стар, — но если уж шить кафтан, то на машинке с ножным приводом.

Артур говорит, что и она успела устареть, что появились другие машины — что ж, ему лучше знать: он очень внимательно следит за миром-без-магии. Чтобы изобрести новое, надо как следует изучить то, что уже придумано, а Артур обожает изобретать новое, в этом близнецы явно в него пошли. Гул не стремится идти со временем в ногу, но любит наблюдать за попытками Артура, а теперь и его сыновей, обогнать неумолимое Время хоть на пару мгновений.

Жаль только, что для гонки со Временем у Артура почти нет времени — невеселый каламбур, но правдивый. Почти всегда он пропадает на работе с рассвета до поздней ночи.

Верь мне, мой город не умрет,

Забытый под дождём нелепо и случайно.

Сегодня его тоже не стоит ждать к ужину, но Молли все равно ждет. Усевшись в гостиной с вязанием, пока жаркое само себя готовит, она порой косится на семейные часы — вдруг хоть сегодня Артур вернется домой пораньше? Но стрелка с его именем безразлично указывает на отметку "Работа".

А Молли все равно ждет и тревожится, как много лет назад, когда шла война и каждый день мог стать последним. Война давно кончилась, Артуру ничто не угрожает, он обязательно вернется, хоть бы и к полуночи, — но Молли все равно волнуется, уже по привычке. А скоро дети уедут в Хогвартс, и у нее появится много свободного времени, особенно днем — не нужно будет готовить на всех огромную кастрюлю супа, готовить заживляющую мазь на разбитые коленки и Бодроперцовое от простуды, чинить порванные штаны, — и вместе со свободным временем придет ожидание писем от детей, и снова тревога: как они там, не тоскуют ли по дому, не обижают ли их однокурсники?

Гул кладет в корзинку с рукоделием ленточку Джинни — ее любимую, синюю в белый горошек. Пусть Молли увидит эту ленточку, отложит свое вязанье и поднимется к Джинни, пусть поговорит с ней и развеет ее страхи, а заодно отвлечется от своих тревог, нынешних и будущих — наверняка обеим станет легче, и скорая разлука перестанет казаться такой страшной, а плохое настроение прольется и уйдет, как дождь за окном, который тоже когда-то кончится.

И Молли замечает эту ленточку и поднимается к Джинни.

Гул ждет чуда — и чудо происходит.

Джинни поначалу отмалчивается, пытается делать вид, что все хорошо, но недолго: ей хочется поговорить, и за первым словом — первой дождевой каплей — проливается целый ливень тревоги. А вдруг они с Луной и Сандрой Фоссетт поступят на разные факультеты и не смогут дружить как раньше? Или вообще перессорятся? А вдруг она не найдет себе новых друзей? А вдруг Шляпа определит ее в Слизерин, и там у нее точно друзей не будет? А вдруг?..

Молли обнимает дочь, говорит, что все будет хорошо, потому что иначе и быть не может. Что это всего лишь дождь, он кончится, и Джинни еще сама посмеется над своими тревогами. Что неважно, куда отправит ее Шляпа — факультет не определяет человека, везде есть хорошие люди, и она обязательно найдет себе друзей. Даже Рон нашел, а уж Джинни...

Молли говорит и говорит, прижимая Джинни к себе и перебирая ее длинные гладкие волосы. И Джинни понемногу успокаивается, прижимаясь к маме, даже слабо улыбается — и Молли улыбается в ответ, тепло и немного грустно.

Город без неба и земли,

Без солнца и луны

Заброшен и ненужен.

За окном все так же бушует ливень, и непонятно даже, день или вечер скрывается за стеной дождя, такой плотной, что невозможно разглядеть, где заканчивается небо и начинается земля. "Где заканчиваются тучи и начинается грязь", — уточнил бы Перси, будь он в плохом настроении — на него порой находит желание побрюзжать. Но сейчас Перси, закрывшись у себя в комнате, сочиняет письмо любимой девушке, и ему тепло и светло, точно самым погожим днем, а до того, что там происходит за стенами Норы, ему никакого дела нет.

Жаль, что он ни разу не приглашал свою девушку в Нору: Гул был бы рад с ней познакомиться.

Хоть Гул редко спускается с чердака, гостей он любит и всегда старается принять как можно лучше. Только одного человека его радушие не касается — того, который сидит сейчас у Перси на подоконнике, пристроившись по привычке между книг, и смотрит в окно.

Гул не знает даже его имени, да и не хочет знать — зовет просто Крысом.

Тонет хранитель тишины,

Под тоннами воды

Хоронит наши души!

Его нашел в огороде маленький Чарли — полол сорняки, отвлекаясь на возню расшалившихся садовых гномов, и разглядел посреди гномьей кучи-малы грязного, облезшего, израненного крыса. У мальчишки доброе сердце, и животных он всегда любил — пожалел Крыса, взял домой, чтобы вылечить и выкормить. Гул против не был: видел, что Крыс не желает никому в доме зла, лишь хочет сбежать и спрятаться от кого-то.

Смешно сказать, поначалу Гул его даже пожалел. Кто такой Крыс, от кого прячется и за что его ищут, старый фэйри не знал и знать не хотел — но, видно, крепко бедолаге досталось. Пусть залечит раны, а потом уходит с миром — или же примет свой настоящий облик и попросит помощи, как полагается; Артур и Молли хорошие люди, в помощи на памяти Гула никому не отказывали...

Но дни сменяли друг друга, беглец отъелся и перестал вздрагивать от каждого шороха, зажили его ободранные бока, а уходить он не торопился. Ему понравилась такая жизнь — безопасная, ленивая, сытая, — и лакомства в буфете Молли пришлись по вкусу... А в его довольстве все чаще проскакивало что-то недоброе, нечестное, гнилое, пусть и направленное не на семью Уизли, а куда-то вовне, и это что-то Гулу не нравилось. Пусть Крыс и не хотел вредить людям, по незнанию приютившим его, он мог невольно накликать на них беду, а этого Гул допустить никак не мог — и однажды ненастной ночью, когда все уснули, Гул подошел к корзинке с Крысом и поднял его за шкирку, точно настоящего зверя.

— Ты не хочешь жить в этом доме как человек, — негромко, чтобы не разбудить Чарли, сказал он. — У тебя было довольно времени, чтобы представиться хозяевам, и они не отказали бы тебе в пище и крове. Ты мог помогать им по хозяйству, стать работником и другом. В конце концов, залечив свои раны, ты мог тихо уйти, а отблагодарить как сможешь. Но ты предпочел остаться здесь и жить нахлебником в образе зверя... да будет так. Двенадцать лет ты проведешь в этом облике, раз он тебе так по нраву, — и щелкнул пальцами свободной руки. Крошечная голубая искра слетела с пальцев и растворилась, коснувшись лба Крыса.

— Двенадцать лет будешь есть лишь то, чем хозяева и их дети тебя угостят, и ничего больше в рот не возьмешь — ни чужого угощения, ни того, что сам добудешь, — щелкнул снова, и золотая искра влетела в пасть Крыса.

— Двенадцать лет не сможешь покинуть этот дом иначе как с кем-то из семьи, живущей под этой крышей, по его воле, и как уйдешь с ним, так и вернешься, — щелкнул в последний раз, и третья искра, ярко-красная, разбилась о нос Крыса.

Его голос терялся в шуме дождя за окном, но Гул знал: Крыс слышит и понимает каждое его слово, хоть со сна и не очень верит.

Две недели потом Крыс метался по дому, пытался выбежать в сад, съесть что-нибудь, даже в человека превратиться попытался, пока никто не видел — бесполезно. Надежно скованный проклятьем, он был теперь полностью зависим от семьи Уизли, и Нора из убежища стала его тюрьмой.

Артуру и Молли Гул, конечно, ни слова не сказал: зачем им знать, тревожиться? У них своих забот хватает.

Но иногда, видя, с какой тоской Крыс смотрит в окно, Гул сомневается — а не слишком ли сурово наказание? Может, стоило просто выпнуть хитреца за порог да и забыть?

Гул знает, что ни один из его сородичей не осудил бы его: у фэйри подобные проклятия в ходу. И знает, что должен был защитить семью и наказать обманщика... что двенадцать лет — не такой огромный срок, да и осталось от них совсем немного. Что в зверином облике Крыс никому не навредит и что он порой злится, но ни капельки не раскаивается.