Рога и копыта

Сзади послышался собачий лай, но я и не думал останавливаться. Прижав уши к голове, я рванул вперед еще сильнее, я мчался прямо к горизонту, туда, где зелень сталкивалась с синевой. И думал, что быть лошадью вовсе не так плохо, как мне казалось в самом начале. С той минуты лошадь стала для меня синонимом свободы, ветра и скорости.

Моя мечта сбылась.

Но у меня появилась новая «идея фикс». Показать, подарить кусочек этой свободы Гермионе.

Уже второй год Гермиона была самым желанным гостем в моем доме. Отец добился, чтобы дом Грейнджеров подключили к волшебной каминной сети, и благодаря этому в любой день во время каникул я мог встретиться с моей Гермионой. О своем обучении анимагии я ей не говорил, хотел сделать сюрприз. Сириус в своей манере предложил сделать такой сюрприз всем гостям в мой день рождения, но я был против. Я хотел, чтобы это была только наша с Гермионой тайна.

Я позвал ее к себе за пару дней до дня рождения и попросил отца привести Гермиону на ту опушку леса. Она напряженно оглядывалась, явно не понимая, зачем мой отец привел ее в лес и откуда там лошадь.

— Это и есть его сюрприз, — улыбаясь, подсказал ей отец, и тогда Гермиона посмотрела на меня внимательнее. Она осторожно подошла ближе, и в ее глазах я заметил все нарастающий восторг. А еще почувствовал ее запах... Привычный цветочный аромат теперь разделялся для меня на множество оттенков. Нотки духов, шампуня, даже крема для рук — они для меня уже не смешивались между собой.

Но что самое удивительное — я как будто слышал ее эмоции. Когда она только появилась на опушке, я уловил ее страх, а потом он сменился радостью. Ее эмоции были словно музыка, они лились из нее, окружая и меня своей мелодией.

Гермиона коснулась пальцами моего лошадиного носа, и я шумно выдохнул, обдавая ее руку горячим дыханием.

— Почему ты мне раньше не рассказал? — прошептала она, пробегаясь пальцами выше, на лоб, поправила мою челку.

Я промолчал, конечно. Мое «иго-го» ей мало бы что сказало.

— Анимагии же долго учиться, — Гермиона обернулась к моему отцу.

— Три года, — кивнул он, и я тут же почувствовал, как от Гермионы полыхнуло возмущением.

— Три года молчал, — проворчала она и щелкнула меня по уху. Вот тогда я узнал, что одно из самых чувствительных мест у лошадей — это уши. Я непроизвольно дернул головой от боли, и Гермиона ойкнула. Сделав пару шагов ближе к моему боку, она провела ладонью по моим шее и спине. Я нахально попытался представить, что она гладит меня по моей человеческой шее, но тут для меня случилось еще одно открытие — будучи в своей анимагической форме, маг не может «включить» человеческие ощущения. Обычно прикосновения Гермионы вызывали у меня бурю эмоций, но сейчас я просто чувствовал ее руку на своей спине. Просто рука. Просто на спине. И ничего волнующего.

— Прокатишься? — отец хитро улыбнулся, а я радовался, что с нами сейчас нет Сириуса. Нет, я люблю своего крестного, но порой он невыносим.

— Что? — Гермиона едва не отскочила от меня. Нет, она не испугалась возможной перспективы впервые сесть на лошадь, но я заметил, как заалели ее щеки. — Нет.

Я повернул голову и подтолкнул Гермиону назад, ближе к своему боку.

— Лили в свое время тоже отнекивалась, — усмехнулся отец, подходя к Гермионе, и легонько хлопнул меня по шее. — Опустись ниже.

Будь я человеком, от удивления мои брови поднялись бы до линии роста волос — таких подробностей из жизни родителей я раньше не знал. Но с другой стороны, меня это немного успокоило — не я один, будучи в анимагической форме, хотел развлечь этим дорогого мне человека.

Я опустил голову, оглядывая траву под собой, и медленно подогнул передние ноги, становясь на колени.

— Не бойся, — мягко сказал отец Гермионе. Я видел, как он подталкивал ее ближе ко мне.

Веса Гермионы я практически не почувствовал. Отец придерживал ее, когда я стал подниматься, а она мертвой хваткой вцепилась в мою шею, и я уже стал сомневаться в успехе своей задумки. Пока я занимался самобичеванием, отец говорил Гермионе, чтобы она сжала ногами мои бока и держалась за гриву, что мне не будет от этого больно. Больно мне действительно не было, хоть Гермиона и схватилась за гриву со всей силы; меня больше занимали ощущения от ее ног. Я даже фыркнул от того, какие мысли полезли мне в голову, и тут же почувствовал, как испуганно вздрогнула Гермиона — от громкого фырка по всему моему телу прошла вибрация.

— Не увлекайся, — шепнул мне отец, отходя в сторону. — И не спеши.

Я шагнул вперед, и Гермиона еще сильнее напряглась. Это заметил даже отец.

— Расслабься немного, — сказал он Гермионе. — Гарри чувствует тебя и не даст упасть.

Его тихое «Надеюсь» услышал только я. Но я действительно чувствовал Гермиону, чувствовал, как она отклоняется в сторону, теряя равновесие, и тут же дергается обратно. Ее центр тяжести совпадал с моим, и когда она отклонялась, мне приходилось прикладывать чуть больше сил, чтобы не сбиться с ровного шага.

Я осторожно и медленно шел по лесной тропинке, выбрав специально ту, на которой не было густых веток и ничто не мешало бы Гермионе. Я чувствовал, как постепенно ее хватка слабеет и страх сменяется радостью, и вскоре решился ускорить шаг. Мне настолько сильно хотелось скорее подарить ей хоть малую частичку того восторга, который я испытывал, несясь во весь опор по полю, что я едва сдерживался, чтобы не рвануть с места. Желание снова окунуться в ту скорость было похоже на наркотическую ломку, оно застилало мой разум.

Я повернул голову, чтобы Гермиона поняла, что я что-то хочу ей сказать, и мотнул головой вперед. Ну же, родная, разреши мне показать тебе мой новый мир!

Гермиона сильнее обхватила меня ногами и вцепилась в гриву.

— Что? — взволнованно спросила она. — Быстрее?

Я дернул головой вверх, поднимаясь в рысь, и направил уши на Гермиону, боясь пропустить хоть одно ее слово.

— Гарри! — выдохнула она, заваливаясь вперед. От резкой смены центра тяжести я едва не споткнулся и, пересилив себя, поднял шею выше, иначе Гермиона просто соскользнула бы на землю. — Сумасшедший, — проворчала она, упираясь руками мне в шею и выпрямляясь.

Отец говорил мне, что рысь — самый неприятный для всадника аллюр. Откуда он это знает, не сказал. Видимо, еще какой-то секрет с мамой или Сириусом. Но сейчас я и сам чувствовал, что Гермионе явно неудобно, и она вскоре это озвучила.

— Гарри, меня сейчас укачает, остановись.

Но разве я мог? Разве я мог остановиться, когда уже выбежал из леса и увидел горизонт? Разве мог я остановиться, не показав Гермионе главного?

Я чуть повернул голову и взглянул на нее. И она сразу все поняла.

— Нет! Гарри, нет! Даже не дума... А-а!

Она взвизгнула, когда я чуть подпрыгнул, чтобы вынести вперед передние ноги и перейти в галоп, но я чувствовал, что она держится ровно. Я бежал не слишком быстро, старательно держа ровный четкий ритм, но потом меня окутало восторгом, восторгом Гермионы, и я ускорился. Мне хотелось кричать от счастья, что она сумела разделить эту свободу со мной, что она все поняла. Я летел, сломя голову и забыв обо всем на свете, и то, что это было слишком самоуверенно, понял поздно. Лишь в тот момент, когда, в очередной раз коснувшись передними ногами земли, почувствовал, как правая нога провалилась в какую-то ямку. Резко выбросив вперед левую ногу, я попытался сохранить равновесие, но куда там! На такой-то скорости! Левая нога даже не успела выпрямиться, я рухнул на колено, Гермиона обхватила меня за шею, пытаясь не свалиться, и я мысленно умолял ее держаться. Держаться изо всех сил! Ужас, исходящий от Гермионы, заставлял меня все сильнее паниковать. Выдернув ногу из ямки, я упал на второе колено, привычно ткнувшись носом в землю. Резкая боль еще раз напомнила мне, какой я кретин. Следующий рывок позволил мне подняться на ноги, но разве против обычной физики попрешь? По инерции я по-прежнему летел вперед и снова рухнул на колени, понимая, что это уже в последний раз, что земля все-таки притянет меня к себе. Второго такого резкого «поклона» Гермиона не выдержала и, сорвавшись, перелетела через меня. И вот тут нагрянуло самое страшное — я понял, что падаю прямо на нее. Задние ноги оторвались от земли, и я впервые сделал сальто в воздухе в виде лошади. Небо с землей поменялись местами, я зажмурился, а когда открыл глаза, еле успел выставить руки и приземлиться на них, останавливая наконец свое падение. Гермиона лежала подо мной, сжавшись в клубок и закрыв голову руками.

— Гермиона? — тяжело дыша, я окликнул ее. Она медленно убрала руки и открыла глаза. Пару секунд она смотрела на меня, а потом оглянулась, будто не верила своим глазам и ожидала, что где-то рядом стоит лошадь. — Ты цела?

Она снова перевела взгляд на меня, и я заметил, как в ее карих глазах страх быстро сменяется злостью. Я уже приготовился как следует схлопотать, но Гермиона обняла меня за шею и притянула к себе.

— Дурак, — беззлобно прошептала она.

Больше я таких скачек не устраивал. Не потому, что Гермиона отказалась и близко ко мне подходить, когда я в анимагической форме — напротив, она с удовольствием прижималась к моему теплому боку или шее и на каждое мое предложение еще раз проехать верхом радостно соглашалась, хоть и по-прежнему немного краснела, — а потому, что я после этого случая понял, что все это не игрушки.

Но спокойные прогулки по лесу стали неотъемлемой частью наших летних дней. Гермиона не сводила с меня глаз, не уставая удивляться тому, на что способна магия, и, смеясь, частенько пыталась накормить меня травой, срывая ее с земли и тыча мне в нос. Я набирал побольше воздуха и со всей силы фыркал, отчего трава в руках Гермионы разлеталась зеленым облачком.

Мне нравилось находиться в моем новом образе, он давал мне возможность взглянуть на мир совсем под другим углом. Мы приходили с Гермионой на полюбившуюся нам опушку леса, ложились на траву, Гермиона опиралась на меня и читала очередную книгу, а я, закрыв глаза, просто лежал и слушал. Слушал, что происходит вокруг нас, слушал спокойное размеренное дыхание Гермионы, мягкий шелест деревьев, тихий шорох травы. Порой даже засыпал под звонкое заливистое пение птиц.

Определенно, быть анимагом — это круто. Даже если у вас копыта. Вот только...

Кто-нибудь знает, как убедить крестного не покупать мне на день рождения уздечку и седло? Подарить ему ошейник от блох?