Любимые дети его

========== Глава 1. Леса Вечной Песни. ==========

Mama take this badge from me

I can’t use it anymore

It’s getting dark too dark to see

Feels like I’m knockin’ on heaven’s door

“Knockin’ on heaven’s door” Bob Dylan

Тейрис мотался по паладинским лагерям с двенадцати лет и, пожалуй, кроме бабушкиных пирожков с манаягодой, это было лучшее, что он знал в жизни. Понятное дело — ранние подъёмы, муштра, молитвы, и с каждой следующей возрастной группой их становилось всё больше. Но после всех этих светоугодных упражнений наступала ночь. А первое, что он услышал после захода солнца в своём самом первом лагере, это шёпот: «Эй, салажонок, ты чё, спать собрался? Настоящие паладины не переоценивают сон. Выпить есть? Нет? Ты с пустыми руками из дома приехал? Ох, салажонок… Эй, ребята, у нас тут оплот благочестия, вытаскивай его из койки.»

Потом были тайные ночные гулянки с вином, кальянами и всеми доступными эльфам крови увеселениями. Леса Вечной Песни никогда не менялись. Ранняя осень застыла тут вечностью, и золотые листья бесшумно опускались на землю, а оставшиеся на ветвях тихо перешёптывались на ночном ветру, и иногда он не мог понять — это они или это Лэйр шепчет ему в ухо и тихо смеётся, и касается горячим языком его щеки. Они познакомились в ту самую первую ночь. Лэйру было столько же, сколько Тейрису, и много лет потом они вместе переходили из одного лагеря в другой — всего пару раз их раскидали по разным, они скучали, но Свет всемогущий, зато сколько же потом было всего порассказать друг другу. О да, мама, лагеря для юных паладинов — лучшее место для эльфа. Я знаю, ты в курсе. Не хочу знать подробностей, мам. Избавь. Давай каждый из нас будет молча знать обо всём, что там происходит, и ты не будешь вот так вот ухмыляться, глядя на мой помятый вид и вспоминая свою паладинскую молодость, а я не буду врать о том, какую благочестивую жизнь я веду. Мама, ну это же была последняя ночь этого сбора. А, что? Почему мне свистят вслед? Местная традиция, мам. Всех так провожают. Не всех? Ой, мам, ну не надо… Ладно, ладно. Возможно, я был особенно хорош этой ночью. Я не всё помню.

Лэйр был выше и крепче, Тейрис лет до восемнадцати был тощий, плевком перешибёшь. Зато быстрый и гибкий. Лэйр всегда был сильнее, хотя тоже не из бугаёв, так, середнячок. Лэйр был хилом. Хилы — самые психи, это Тейрис понял быстро. У Лэйра были длинные чёрные волосы, которые он либо заплетал в косу, либо завязывал в пучок, а ночью распускал и они вечно лезли в глаза, в нос, в рот, Тейрис шипел, плевался, прижимал его голову к своему плечу и собирал ему волосы в хвост, а они потом всё равно растрёпывались. Сам Тейрис перед первым лагерем постригся покороче, а потом снова отпустил. Может, короче было и поудобнее, но не одной практичностью жив эльф крови.

Было ещё много ребят. Была Кера, танк, спокойная, как уставом пришибленная, методичная во всём, а удар — лучше не пропускать. Они были лучшими друзьями с Рассветом — никто никогда не звал его по имени, только по фамилии, потому что он ещё и вставал раньше всех, с первыми лучами. Все только со стонами выбирались по сигналу из коек с гудящей головой, а он уже разминался на солнышке. Тоже танк, такой же спокойный и уверенный, как Кера, Тейрис слышал, что потом они поженились. Они оба были на год старше, так что он реже с ними пересекался. Был Жук — все ребята так его звали. Только Свет знает, почему ему суждено было стать паладином, а не рогой. Если что достать — это к Жуку. Если придумать, что соврать командирам — это тоже к нему. Куда пролезть, прокрасться незаметно — всё Жук. Или вот Линна и Вилка — эти были вообще без башни. Бойцы, как и Тейрис. Вилка как-то раз на спор всадила себе вилку в ногу, так и получила прозвище. С Линной они были не разлей вода. Выговоров у них было — на целый лагерь хватило бы. Но если выбирать, с кем в одном строю — не было кандидатов лучше. Дрались они как в последний раз, и на обеих можно было положиться, как на себя. И весело было. Тейрис, кажется, никого не встречал, кто бы больше любил битву, чем эти двое. Вот Рин вообще не любил. Тоже хил, да ещё и учился на военного врача. Всегда был немного отдельно, предпочитал молитву драке. Но если тебе было паршиво и ты не знал, как это исправить — Рин был тем, кто видел это, когда никто другой не замечал. Он подходил, смотрел на тебя и улыбался, и брал за руку, и ты мог рассказать ему что угодно. Наверное, каждый мечтал, чтобы, если доведётся помирать, Рин оказался рядом, взял за руку и сказал: Свет с тобой, паладин. Не бойся.

Было много других. Большинство из них к середине войны были давно мертвы, и Тейрис уже не мог вспомнить их лиц, вглядываясь в метель из окна своей комнаты в нордскольском лагере. Но тогда вечная осень Лесов ещё не была тронута Плетью, тёплый ветер с моря приносил солоноватый привкус, оседавший на языке, и крики чаек, а Лэйр смеялся, запрокинув голову к звёздам, и оборачивался к Тейрису, лежавшему на траве, положив голову на колени Жуку, который перебирал его волосы, и шёл к ним, опускался на землю рядом с Тейрисом и целовал его губами, смоченными в вине, а Тейрис тянул его к себе и тоже смеялся, когда длинные чёрные пряди падали ему на лицо, закрывая от него звёзды.

========== Глава 2. Благочестие. ==========

Тейрис сбросил солдатский мешок на землю и огляделся. Ему было девятнадцать, это был его первый лагерь для уже закончивших обучение паладинов, и здесь начиналась взрослая жизнь. Тут всё было иначе. В лагере вроде этих тренировались не только такие же сопляки, как он, но и паладины на две жизни старше — те, кого раньше он знал только в качестве учителей — и теперь он мог сражаться рядом с ними, быть почти равным им. Ведь отсюда отряды направляли не только на учебные и наименее опасные задания, но и туда, где шли настоящие тяжёлые бои.

— Все предыдущие годы, — сказал командир на первом построении, — у вас было преимущество, бесценный дар, который вы в полной мере не осознавали. Поздравляю, бойцы, сегодня тот день, когда вы его лишились. Поплачьте о нём, утрите сопли и забудьте. Добро пожаловать в мир смертных эльфов. Сегодня каждый из вас потерял то, что так и не научился ценить: право на ошибку.

Тейрис отнёсся к этому известию с должным трепетом и скрупулёзно припоминал всё, чему его учили и просчитывал в голове все возможные ситуации, где он мог совершить ошибку, положившую бы бесславный конец его блистательной карьере.

Но ни через неделю, ни через три, ни через месяц ни ему, ни ребятам его призыва не выпало заданий сложнее, чем патрулирование самых безопасных отрезков границы с троллями.

— Я умираю, Тей, — трагически говорил Лэйр. Конечно, он тоже был здесь. — Видимо это и есть моя непоправимая ошибка. Я умру от отсутствия смертельной опасности для жизни. Я практически умру от невозможности совершить ошибку, которая бы меня убила.

— Мы воздадим тебе почести, которых ты будешь достоин, — пообещал Жук.

— Это какие? — поинтересовался Лэйр.

— Никак не отреагируем на твою смерть.

Тейрис засмеялся, а Лэйр подумал пару секунд и кивнул.

— Это будет логично, — и поднял руку в благословляющем жесте. — Благословляю тебя написать на моём надгробии “Умер от безупречности”.

— Я прослежу, — торжественно подтвердил Тейрис. — Хоть это и неправда. Но о мёртвых либо хорошо, либо…

— Я тебе не очень? — возмутился Лэйр и повалил его на землю. Тейрис со смехом попытался его спихнуть, но к Лэйру тут же присоединился Жук, и Тэйрис крикнул “Эй!” — не слишком, впрочем, возмущённо. — Раньше ты не жаловался! Я образец безупречности, признай.

— Это не ко мне, — ответил Тейрис, вздрогнув и задохнувшись от того, как Лэйр прижался к нему и как Жук уткнулся губами ему в шею. — Это к отцу Мэйлэю.

— Завтра вместе придём и спросим, — ответил Лэйр. — А к тебе у меня дела есть?

— Есть, — ответил Тейрис, обхватил его рукой за шею, притянул ещё ближе и поцеловал в губы.

Отец Мэйлэй был проповедником от Света. Он побывал на стольких войнах, сколько Тейрис надеялся и не увидеть за всю жизнь. У него в анамнезе была какая-то несусветная история ранений, из-за которой он больше практически не сражался и по полдня обычно ходил с мрачным и сосредоточенным лицом, маясь животом, а всё остальное время кряхтел при каждом втором движении, потому что, когда его отпускали перешитые в пяти местах кишки, о себе тут же напоминали кости, мышцы и вообще всё, что есть в организме эльфа. Ранним утром он чувствовал себя препаршиво, и все знали, что без крайней нужды к нему лучше не лезть, но если таковая нужда была — он делал всё, что мог, в любое время, каким бы мрачным ни было при этом его лицо.

— Сегодня мы не будем говорить о Свете, — сказал он как-то во время проповеди и со стуком положил книгу на кафедру. — Не будем говорить о Свете, о боге или богах, сегодня мы будем говорить о вас. Об эльфах, людях, о всех, кто верит в Свет, в Элуну или в духов. Потому что вы и есть Свет. Вы — одно из воплощений его по воле его. И вы — вы, кто сидит передо мной, вы, паладины — избраны им. Не потому, что вы любимые дети его. Думаете, Свету вы важнее какого-нибудь гоблина? Вон там, на заднем ряду, мне кажется, ты так думаешь. Так вот — сними корону, мальчик, и пожертвуй её храму. Желательно — гоблинскому, в какую бы ересь они ни верили, прости Свет. — Остальные захихикали, отец Мэйлэй дал им пару секунд, а потом поднял руку, и все замолкли. — Вы избранники его, потому что в вас он сильнее всего. Вы ощущаете его сильнее других, во всём, в своих телах, в воздухе, которым дышите, в траве, к которой прикасаетесь, вы ощущаете, как он течёт вместо крови по вашим венам. Присутствующие здесь хирурги сейчас возразят мне, что видели паладинов изнутри, и они полны крови, а не Света…

Двое молодых хирургов у стены заулыбались и отсалютовали отцу Мэйлэю. Он весело махнул им рукой в ответ.

— Да, по вашим венам течёт такая же кровь, как и у всех остальных. И вы так же проливаете её и умираете от её потери. Поверьте старику, я не раз занимался подобным сам.

Все снова захихикали, и отец Мэйлэй улыбнулся.

— Ваша кровь такая же красная, как у всех. Но вы ощущаете то, что не видят другие, когда она льётся им на руки. Вы ощущаете, вы видите в ней Свет. Не только в своей. В крови каждого, кто живёт на этой земле, вы чувствуете движение Света. И когда настанет день — а он настанет для каждого из вас — когда настанет день вашего сомнения, когда вы посмотрите на грязь и кровь, окружающую вас и не увидите ничего, кроме них, когда вам покажется, что вы больше не ощущаете, как Свет струится по вашим жилам…

Отец Мэйлэй вдруг замолк и обвёл их взглядом. Все они смотрели на него и ждали.

— В этот день, паладины, — продолжил он, и голос его вдруг загремел, словно он говорил не в палатке, а под сводами настоящего храма, — поднимитесь из грязи и крови и делайте то, что должны. Потому что Свет не покинет вас никогда. Я не буду говорить вам вспомнить об этом в тот день. Потому что в день, о котором я говорю, вы не сможете. В этот день вы потеряете веру. Но вас учили не только верить. Вас учили сражаться. Так поднимитесь из грязи, крови и ужаса, который будет вокруг, и сражайтесь, исцеляйте, защищайте, делайте то, для чего вы рождены, пока остаются силы стоять на ногах. И тогда… — он снова ненадолго замолчал, вздохнул и заговорил тише и мягче, обводя взглядом каждого из них: — И тогда я обещаю вам, что ваша вера вернётся. Этот день пройдёт, наступит рассвет следующего, и если вы выживете, вы вновь ощутите Свет внутри себя, потому что он никогда не покидает вас, просто иногда отчаяние ваше столь велико, что вам кажется, будто его больше нет. Но в этот момент вы теряете не его, вы теряете себя. Он же никогда не теряет вас. Он видит вас, и он с вами — в самой беспросветной тьме. Помните об этом, дети мои, помните всегда, пока можете. А когда не сможете — положитесь на него, и он не оставит вас. Когда ваши братья и сёстры рядом с вами отчаялись — протяните им руку. Не осуждайте их, потому что — запомните мои слова — этот день наступит для каждого из вас. И после него вера ваша станет лишь крепче. А если в тот день вам суждено будет умереть — ну что ж, значит, вы вернёте себе веру быстрей и легче, чем остальные, направившись прямиком к нему.