Волчий дурман. Не моя луна

Темные большие глаза отца, в которых я видел себя, полыхали яростью тоже, когда и он повысил голос вслед за мной:

— Ты думаешь, я бы пожелал своему сыну недостойную девушку? Думаешь, хотел бы опозорить тебя? Она станет и моей дочерью тоже! Она УЖЕ моя дочь, хочешь ты этого или нет, Килан! Дева — прекрасная девушка! Ее душа чиста! Поверь мне, счастье не в чистоте крови! Счастье в том, чтобы прожить жизнь рядом с человеком, который поддержит тебя и станет отдушиной в любой самой страшной беде!

Я только скривился, выплюнув:

— Люди неспособны на такое!

— А твои волчицы способны?! — рявкнул отец, потому что в тот момент понимал, что своего упрямого сына ему не переубедить ни по-хорошему, ни по-плохому. — Всё твое окружение погрязло в разврате и похоти! Вы не видите ничего дальше постели!

— Ты сам-то был женат на чистокровной волчице, но под меня хочешь положить простую человечку!

— Если бы твоя покойная мама была человеком, я бы не раздумывал ни секунды, чтобы быть с ней! Ты совсем не слышишь меня, Килан!

— Словно ты был другим, отец!

Папа поджал губы и замолчал, глядя на меня так, словно в эту секунду я дал ему пощечину.

— Да, я был таким же, как ты, — в конце концов тихо отозвался папа. — Я и твой дядя Касл. Мы никогда не были святыми и за свою жизнь сотворили много ужасных и мерзких дел, Килан. Но даже в те темные времена, когда наша кровь кипела черным огнем, мы могли отличать плохое от хорошего и светлое от темного… Просто посмотри на Деву. Я прошу только об этом.

— Я ее уже видел! — буркнул я, потому что, несмотря на собственную спесь, почувствовал укол стыда в сердце от сказанного мной ранее.

Я любил своего отца и дядю Касла!

Для меня они были семьей! Моей жизнью! Они и две мои младшие сестры!

Но моя кровь делала из меня гребаного безумца, который сначала говорил, а потом начинал думать, что натворил.

— Это было пятнадцать лет назад, сын.

— Не думаю, что она разительно изменилась за это время!

В тот день я не мог вспомнить отчетливо лица девушки, которую на протяжении моей жизни все называли невестой.

Кажется, она была темноволосой? Или нет?

Тогда меня это совершенно не интересовало.

Я вылетел из дома, запрыгнув в машину, но поехал совсем не в ее дом, где меня должна была ждать невеста у алтаря. А в клуб к тем самым волчицам, которые погрязли в похоти и разврате.

Чувствовал ли я хоть немного стыда и сожаления?

Нет.

Наутро папа ничего мне не сказал.

А я не стал оправдываться.

Я считал, что поступил верно.

Что девушка мне совсем не пара только потому, что она ЧЕЛОВЕК!

И к черту, что она всю свою жизнь прожила среди волков.

Неделю я не думал о том, как поступил с девушкой, бросив ее одну у алтаря в день, когда гости уже собрались и все ждали только меня.

Меня не терзала совесть.

Мне не снились кошмары.

Я просто продолжал жить своей жизнью и заниматься своими делами.

…А потом увидел ее рядом с Дарком и понял, что мир покачнулся.

Что сменились полюса — и меня просто расплющило тяжестью всей вселенной, выдавливая насильно дурь из головы.

В моем теле, в моей голове и душе началась ядерная война!

Мне казалось, что я физически не могу оставаться вдалеке от этой девушки, к которой тянуло так, что выкручивало мышцы, словно я перезанимался в спортзале и уже не мог остановить этот болезненный процесс.

Лишь тогда я понял, о чем сказал отец, говоря о чистоте.

Несмотря на свои черные волосы и бледную кожу, Дева выглядела сущим ангелом: настолько хрупкая, нежная и ранимая со своими тонкими чертами лица и этими огромными голубыми глазищами, в которых можно было утонуть и захлебнуться.

Если за тот вечер она посмотрела в мою сторону хоть один раз, я бы сорвался.

Я бы не стал ждать планов Дилана и команды и просто отобрал ее у Дарка на глазах у всех.

Какая ирония судьбы.

Я с первого взгляда потерял голову от девушки, которую бросил так жестоко и бесчеловечно.

Словно купидон сделал это в насмешку над моей чрезмерной гордостью и высокомерием в отношении людей.

Я не был в кабинете папы неделю.

И вот я был снова здесь, но насколько же всё изменилось. И как же мне сейчас хотелось вернуться назад и дать отцу убедить меня.

Я прошел вперед, тяжело помассировав гудящие виски снова, и открыл богатую коллекцию спиртных напитков, которая всегда была в мини-баре, чтобы налить себе водки.

— И мне налей, сын.

Папа вошел, прикрывая за собой дверь, но сейчас он не выглядел злым или недовольным.

Только взволнованным.

— Льда добавить?

— Нет, спасибо.

Я протянул папе бокал, заглядывая в его глаза, и никак не мог найти слов, чтобы начать говорить.

— Кирти опять стала плохо спать. Ей снова снятся кошмары, — проговорил папа, чуть нахмурившись, и отпил из своего бокала глоток.

Кирти.

Моя младшая сестренка.

Наша малышка с самым добрым и нежным нравом.

От мамы осталась только она.

С мамиными глазами.

С маминой любовью ко всему живому и настолько хрупкой душой, что ее сны смогли спугнуть любые трудности.

Мы с Катриной были копией отца — те же глаза, те же иссиня-черные волосы.

Его же взрывной характер и упрямый нрав.

Но Кирти была маленькой копией нашей покойной мамы, взяв у нее всё самое лучшее.

В этом году она пошла в школу, и эмоций от смены привычной обстановки было слишком много, чтобы ее ранимая нежная психика могла справиться с этим.

— Пусть учится дома! Не обязательно ходить в школу! Мы же можем это себе позволить?!

— Можем, Килан.

Папа чуть улыбнулся и прошагал вперед, чтобы тяжело и устало опуститься на свое любимое, уже порядком изношенное кресло, менять которое на новое он категорически не хотел.

Он говорил, что только в этом кресле в его голову приходят свежие мысли и что всё это благодаря накопленной энергетике, потому что это кресло стояло еще у деда, а затем у его отца.

Но сейчас я знал, что усталость и мысли папы были заняты не только младшей сестренкой.

Отец смотрел на меня спокойно и, наверное, даже понимающе, а вот я не мог найти в себе места, едва не принявшись ходить от стены до стены, словно волк, попавший в клетку.

Клетку из собственных эмоций.

— Скажи что-нибудь, пап! — не выдержал я, проглотив содержимое бокала залпом, но не ощущая ничего внутри. — Ругайся! Кричи! Скажи, какой я осел, что не послушал тебя сразу!

Папа тихо рассмеялся, чуть приподнимая брови, и откинулся на своем кресле в расслабленной позе.

— Ты сам всё сказал, сынок. Зачем мне повторяться?