Грехи империи

Пролог

Избранный Робсон замер, стоя одной ногой в дорожной грязи, а другой на подножке экипажа, и повёл своим орлиным носом по ветру. В фатрастанском предместье было влажно и жарко, в ноздри забивалась вонь дымивших в отдалении городских труб. Зеваки, решил он, не преминули бы отметить, что он похож на принюхивающуюся гончую, и они бы не слишком ошиблись, хотя лишь дурак станет сравнивать избранного мага с ничтожной псиной, если есть вероятность, что тот услышит.

Магия избранных, настроенная на стихии и Иное, наделяла Робсона и его собратьев глубоким и непревзойдённым пониманием мира. Это шестое чувство давало неоценимое преимущество во многих ситуациях. Однако в данном случае Робсон ощущал лишь слабый намёк на тревогу, смутное предчувствие, от которого покалывало в кончиках пальцев.

Почти минуту он не убирал ногу с подножки, прежде чем сойти на землю.

Местность была безлюдной. К югу и западу до самого горизонта простирались пойменные луга и пашни. С востока дул солёный морской ветер, а на севере на массивном известняковом плато на высоте двухсот футов расположился Лэндфолл, столица Фатрасты. До города, а значит, и до тайной полиции леди-канцлера меньше двух миль, рукой подать, что практически исключало любую угрозу с той стороны.

Не отходя от экипажа, Робсон натянул перчатки и, согнув пальцы, проверил доступ к Иному. Он ощутил – только руку протяни – как привычно потрескивает и искрит магия, ждущая, когда её обуздают. Его губы тронула довольная улыбка. Наверное, он ведёт себя глупо. Бросить вызов избранному способен только пороховой маг, а их в Лэндфолле нет. Так откуда же это дурное предчувствие?

Воспользовавшись магическим чутьём, он внимательно осмотрел горизонт во второй и третий раз. Ничего − лишь несколько фермеров и обычное дорожное движение. Шевельнув средним пальцем, он потянул из Иного невидимую нить, пока не вытащил в этот мир достаточно силы, чтобы создать вокруг себя щит из отвердевшего воздуха.

Осторожность никогда не помешает.

– Том, я скоро вернусь, – сказал он кучеру, который уже клевал носом на козлах.

Робсон направился к скоплению грязных палаток. Сапоги чавкали по раскисшей тропе. Трудовой лагерь располагался в нескольких сотнях ярдов от дороги, на небольшом холме посреди вытоптанного хлопкового поля. Едва ли не целая армия каторжников выгребала землю из котлована в центре лагеря.

Беспокойство нарастало, но Робсон нацепил на лицо холодную улыбку. Из кольца палаток к нему вышел пожилой мужчина.

– Избранный Робсон. – Мужчина несколько раз поклонился и протянул руку. – Меня зовут Крессел. Профессор Крессел. Я руковожу раскопками. Спасибо, что приехали так скоро.

Робсон пожал Кресселу руку, отметив, как профессор вздрогнул, когда прикоснулся к вышитым перчаткам. Крессел был сухоньким старичком, его спина сгорбилась после долгих лет корпения над книгами. На кончике носа держались квадратные очки, а на голове остался лишь пучок седых волос. Ему было за шестьдесят – почти на двадцать лет больше, чем Робсону, и он слыл уважаемым преподавателем в Лэндфоллском университете. Робсон возвышался над ним на целую голову.

Крессел выдернул руку, как только позволили приличия, и принялся сжимать и разжимать пальцы, меланхолично глядя на дорогу. Судя по всему, очень нервный тип.

– Мне сказали, что это важно, – произнёс Робсон.

Крессел несколько секунд пристально смотрел на него.

– О, да! Да, очень важно. По крайней мере, я так думаю.

– Вы так думаете? Через два часа у меня ужин с самой леди-канцлером, а вы, видите ли, думаете, что это важно?

На лбу старого профессора выступили капельки пота.

– Прошу прощения, избранный. Я не знал, я...

– Раз я приехал, переходите к делу, – перебил Робсон.

Пока они шли к лагерю, Робсон заметил по периметру неплотное оцепление из дюжины охранников с мушкетами и дубинками. Внутри лагеря за каторжниками тоже присматривали охранники, легко узнаваемые по жёлтым мундирам.

Робсон не слишком одобрял трудовые лагеря. Заключённые неблагонадёжны, медлительны и слабы из-за плохого питания, но Фатраста была фронтиром, и из Девятиземья в неё привозили изрядное количество преступников и каторжан. Леди-канцлер Линдет давно решила, что единственный вариант – дать им возможность заслужить свободу в лагерях. Так что городу с лихвой хватало рабочей силы не только для множества общественных проектов, но и для частных организаций, как, например, Лэндфоллский университет.

– Вам известно, чем мы здесь занимаемся? – спросил Крессел.

– Как я слышал, выкапываете очередную дайнизскую реликвию.

Эти проклятые штуковины – остатки древней цивилизации, покинувшей континент задолго до того, как на него ступила нога уроженцев Девятиземья, – были здесь повсюду. Они торчали посреди парков, служили фундаментами зданий и, если верить слухам, на низменности вокруг Лэндфолла этих погребённых древностей хватит на целый город. Некоторые артефакты ещё хранили следы древней магии, представляя особый интерес для учёных и избранных.

– Верно. Совершенно верно. Но дело в том... – Крессел заломил руки. – Дело в том, избранный Робсон, что с тех пор как мы добрались до сорокафутовой отметки артефакта, у нас сошли с ума шестеро рабочих.

Робсон отвлёкся от размышлений о трудовых лагерях и посмотрел на Крессела.

– Говорите, сошли с ума?

– Совершенно обезумели, – подтвердил Крессел.

– Покажите артефакт.

Крессел повёл его в центр лагеря к огромной яме ярдов двадцати в поперечнике и почти такой же глубины. Из неё поднимался прямоугольный обелиск восьми футов шириной, окружённый строительными лесами. Под слоем облупившейся грязи открывался гладкий светло-серый известняк – несомненно, из каменоломни в центре Лэндфоллского плато. Робсон узнал огромные стародайнизские буквы, какие не раз видел на руинах в городе.

У избранного засосало под ложечкой. Магия, потрескивавшая на грани восприятия, отпрянула от обелиска, словно в отвращении.

– Выглядит абсолютно обыкновенным. − Он достал платок и высморкался, чтобы скрыть дрожь в пальцах. – Просто ещё одна древняя глыба, оставшаяся после дайнизов.

– Мы тоже так думаем, – согласился Крессел, поправив заляпанные грязью очки. – В этом артефакте нет ничего необычного, за исключением того, что он так далеко от центра древнего города.

– Если в нем нет ничего особенного, то зачем он вам нужен? – раздражённо поинтересовался Робсон.

– Он погружен в мягкую почву поймы. Мы думали, выкопать его не составит труда, если не брать в расчёт воду.

– И что?

– До сих пор было легко. – Крессел замялся. – Пока не начались случаи сумасшествия.

– Что же произошло?

– Рабочие. – Крессел показал на цепочку заключённых, поднимающих из котлована по деревянным пандусам корзины с грунтом. – Высота артефакта, по нашим оценкам, около восьмидесяти футов – вероятно, он самый крупный среди всех обелисков в городе. На прошлой неделе на глубине около шестидесяти футов, то есть в двадцати футах от основания, мы обнаружили какие-то необычные письмена, и как раз в тот день сошёл с ума один из рабочих.

– Случайное совпадение, – сказал Робсон, даже не пытаясь скрыть нетерпение.

– Верно, верно. Поначалу мы предположили, что это просто тепловой удар. Но на следующий день произошёл ещё один случай. И на следующий тоже. И с тех пор каждый день. После шестого мы решили позвать вас, потому что вы проявляли интерес к университету, и мы подумали...

– Что я могу оказать вам услугу, – кисло договорил Робсон.

Он сделал мысленную пометку уменьшить ежегодные пожертвования университету на пару тысяч кран. Пусть не считают его чересчур щедрым. Ему нравился университет, увлекали их исследования прошлого и будущего, но на этот раз они перешли рамки. Он человек занятой.

– Что значит «необычные письмена»? – спросил он.

– Это не стародайнизский. Никто в университете не узнал этот язык. Вот, взгляните сами. – Крессел тут же начал спускаться по пандусу в котлован. – Хотелось бы услышать мнение избранного.

По коже Робсона побежали мурашки, он словно прирос к земле. Ужас свинцовым шаром ухнул в желудок. Он никак не мог определить источник дурных предчувствий. Все древние руины на этом континенте отмечены стародайнизскими письменами. Обелиск с записями на другом языке может иметь историческую ценность, но уж, конечно, вряд ли его беспокойство связано с проблемами перевода.

Может, его предостерегает магическое чутье? Отказать Кресселу проще простого. Распорядиться зарыть котлован, а обелиск уничтожить с помощью пороха или магии.

Но избранные заработали свою репутацию отнюдь не из-за робости, так что он последовал за профессором в котлован.

Рабочие торопливо уступали дорогу. Крессел вёл Робсона по шатким лесам, пока они не остановились у обелиска, глядя на тщательно очищенную от почвы, почти белую грань в нескольких футах от дна котлована. Её покрывала абсолютно незнакомая Робсону замысловатая вязь. Несколько секунд он вглядывался в буквы, а затем рассеянно поинтересовался:

– Было ли что-то общее в случаях безумия?

За спиной слышались глухие удары кирок и лопат, отдававшиеся по всему котловану.

– Похоже, пострадали только те, кто проводил большую часть дня здесь, внизу, – ответил Крессел. – После третьего случая я запретил учёным и охранникам спускаться в котлован без крайней необходимости.

Но не рабочим, отметил Робсон. Что ж, наука требует жертв.

Робсон склонил голову набок. Он начал различать в плавной вязи повторяющиеся контуры. Как и сказал Крессел, это некая письменность. Но что за язык? Любой избранный в возрасте Робсона не уступал кругозором и знаниями большинству профессоров, но ничего подобного Робсону видеть не доводилось.

Письмена были древними. Старше окружающих их надписей на дайнизском, одном из самых старых языков, известных современным лингвистам. Медленно и нерешительно подняв руку, Робсон потянулся в Иное за необузданной магией из-за пределов мира. Магия опять отпрянула, и пришлось постараться, чтобы на всякий случай иметь её под рукой. От обелиска веяло чем-то зловещим, Робсон не хотел, чтобы его застигли врасплох.

Приготовившись к любой ответной реакции, он коснулся надписи кончиками затянутых в перчатку пальцев.

В сознании Робсона вспыхнуло видение. Мужчина со знакомым лицом в обрамлении золотистых кудрей простирает руки, словно пытается обнять мир. Вокруг него ослепительная белизна, и неясно, исходит она от него или его поглощает.

Робсон отдёрнул пальцы, и видение пропало. Его трясло, одежда промокла от пота. Крессел смотрел на него с изумлением.

Робсон потёр ладони, заметив, что на правой перчатке нет кончиков пальцев: выгорели напрочь, хотя сами пальцы остались невредимы. Бросив остолбеневшего Крессела на платформе, он со всех ног бросился вверх по пандусу и промчался через весь лагерь до самого экипажа.

– Том!

Дремлющий кучер резко проснулся.

– Милорд?

– Том, передашь сообщение леди-канцлеру. Лично, без свидетелей.